Путь к Мюнхену

Продолжение публикации материалов, посвященных анализу политической ситуации в мире накануне Второй мировой войны

Владимир Золотарев, Александр Орлов
Путь к Мюнхену
“Экономические стратегии”, №05-06-2008, стр. 92-99

Золотарев Владимир Антонович — президент Международной академии наук о природе и обществе, д.и.н., д.ю.н. Орлов Александр Семенович — действительный член Российской академии естественных наук. Участник Великой Отечественной 1941–1945 гг. и Корейской 1950–1953 гг. войн, д.и.н. Публикуемый материал представляет собой главу из книги В.А. Золотарева и А.С. Орлова «Происхождение Великой войны», готовящейся в настоящее время к публикации в Институте экономических стратегий. Продолжение. Начало см. в № 3/2008.

Тем временем напряженность в центре Европы продолжала нарастать. Германские власти и судето-немецкая партия усилили давление на Чехословакию. 12 сентября Гитлер выступил на съезде нацистской партии с яростными нападками на чехов. На следующий день генлейновцы организовали мятеж в Судетской области. Правительство ЧСР ввело там военное положение. Мятеж был подавлен правительственными войсками, а Конрад Генлейн бежал в Германию. Выход из положения в этих условиях Невилл Чемберлен и Эдуард Даладье, поддерживаемые Вашингтоном, увидели в компромиссе с Гитлером и Муссолини. Они предложили созвать конференцию четырех держав – Англии, Франции, Германии и Италии. В первую очередь намечалось решить вопрос о Чехословакии, а затем перейти к переговорам об “общем урегулировании”. Это был уже реальный шаг к воссозданию “пакта четырех”. Но не все в западных столицах разделяли подобную позицию, немало было и тех, кто требовал принятия решительных мер для пресечения агрессии против Чехословакии. Так, Уинстон Черчилль, в то время член парламента, в начале сентября говорил: “Мы должны заявить Германии: если ее нога ступит на землю Чехословакии, то мы немедленно объявим ей войну”.

Однако не эти силы определяли английскую политику. Взгляды “умиротворителей” сформулировал министр координации обороны Великобритании Томас Инскип: “Вопрос заключается не в том, чтобы воевать или не воевать ради сохранения Чехословакии. Грядущая война… может привести к уничтожению Гитлера, но совершенно очевидно, что разрушит гораздо больше. В результате могут произойти изменения в Европе, которые не принесут никому пользы, кроме Москвы и большевиков”. Исходя из подобных соображений и рассчитывая умиротворить Гитлера, Чемберлен на встрече с ним в Берхтесгадене 15 сентября признал обоснованными его требования передать Германии часть чехословацкой территории, где жителей немецкого происхождения насчитывалось свыше 50%, т.е., по сути, дал согласие на насильственное отделение Судетской области. Чемберлен пообещал главе Третьего рейха, что после обсуждения этого вопроса в правительствах Англии и Франции он сам обеспечит принятие требований Германии чехословацким правительством. В самом деле, через два дня после переговоров британский кабинет одобрил “принцип самоопределения” – так ханжески было названо отделение Судетской области от Чехословакии. Теперь надо было убедить Францию отказаться от помощи ЧСР.

18 сентября 1938 г. в Лондоне состоялась встреча Эдуарда Даладье и Жоржа Бонне с Невиллом Чемберленом и Эдуардом Галифаксом, посвященная обсуждению итогов переговоров в Берхтесгадене. Ее результатом явилось совместное ультимативное заявление (так называемые “пропозиции”) правительств Франции и Великобритании правительству Чехословакии от 19 сентября.

В заявлении указывалось, что в случае удовлетворения майских территориальных требований ЧСР будут обещаны международные гарантии, но при условии “замены существующих договоров, связанных со взаимными обязательствами военного характера, общей гарантией против неспровоцированной агрессии”.

Народ Чехословакии решительно выступил против “пропозиций”. В стране поднялась волна протеста. Под натиском общественного мнения страны правящие круги вынуждены были прибегнуть к тактике лавирования. Президент Эдвард Бенеш, заверяя представителей СССР и КПЧ, что “капитуляция исключена”, обратился к правительству СССР с запросом:

“1. Окажет ли СССР, согласно договору, немедленную действенную помощь, если Франция останется верной и тоже окажет помощь?

2. В случае нападения Бенеш немедленно обратится телеграммой в Совет Лиги Наций с просьбой привести в действие статьи 16 и 17 (предусматривающие принятие коллективных мер против агрессора. – Прим. авт.)… Поможет ли СССР в качестве члена Лиги Наций на основании упомянутых статей?”

Советское правительство немедленно утвердительно ответило на эти вопросы. Тем не менее вечером 21 сентября чехословацкий министр иностранных дел Камиль Крофта вручил английскому и французскому посланникам ответ, содержавший принципиальное согласие чехословацкого правительства с “пропозициями”. Просьбы к Советскому Союзу об оказании военной помощи не последовало.

23 сентября М.М. Литвинов, выступая в Лиге Наций, указал, что советское Правительство может прийти на помощь Чехословакии либо в порядке добровольного решения, если Франция не выполнит своих обязательств, либо в силу постановления Лиги Наций. Таким образом, СССР предлагал реальный выход из кризиса. Советские предложения были одобрительно встречены народом ЧСР. Под давлением народных масс чехословацкое руководство объявило всеобщую мобилизацию. Было сформировано новое правительство во главе с генералом Яном Сыровы.
Решение Чехословакии обеспокоило “умиротворителей”. Были приняты экстренные меры. 22-23 сентября состоялась очередная встреча Гитлера с Чемберленом, на сей раз в Бад-Годесберге. Английский премьер от имени своей страны и Франции объявил главе рейха о принятии его требования в отношении Судетской области. Однако, к немалому изумлению Чемберлена, Гитлер выдвинул новые претензии к Чехословакии. Теперь он потребовал удовлетворить упоминавшиеся еще весной притязания Польши и Венгрии на часть чехословацкой территории. Что касается Судетской области, то он настаивал немедленно (26-28 сентября) передать эти районы Германии и вручил Чемберлену меморандум и карту. Меморандум предписывал к 1 октября вывести чехословацкие войска, в том числе подразделения полиции, с территорий, заштрихованных на карте красным цветом; судьба земель, заштрихованных зеленым цветом, должна быть решена в результате плебисцита (который, кстати, так и не был проведен). Все военные сооружения предписывалось оставить в полной сохранности. Важные экономические и транспортные объекты (“особенно подвижной состав железных дорог”) передавались немцам неповрежденными. “Не подлежали вывозу продукты питания, товары, скот, сырье и т.д.”. Сотни тысяч чехов, вынужденных покидать свои дома в Судетской области, не имели права забрать с собой даже свой скарб или корову.

29-30 сентября в Мюнхене состоялась встреча (конференция) Чемберлена, Даладье, Гитлера и Муссолини. Подписанное на ней соглашение о разделе Чехословакии предусматривало передачу Германии с 1 по 10 октября Судетской области и пограничных с Австрией районов с находившимися на этих территориях сооружениями, сельскохозяйственными и промышленными предприятиями, с запасами сырья, шоссе и дорогами, средствами связи и т.п. Кроме того, Чехословакия обязывалась в течение трех месяцев удовлетворить территориальные притязания Венгрии и Польши. Участники соглашения “гарантировали” новые границы Чехословакии от неспровоцированной агрессии.

В ночь на 30 сентября, когда подписывалось Мюнхенское соглашение, Бенеш обратился к Правительству СССР за помощью, однако через 45 минут, не дождавшись ответа (а за такое время он и не мог быть дан), отозвал свое обращение. Утром правительство Чехословакии без всяких обсуждений приняло условия Мюнхенского соглашения. Германия отторгла в свою пользу примерно 20% территории, где проживала четверть населения Чехословакии и производилось 50% продукции тяжелой и 86% химической промышленности, 80% черной металлургии, добывалось 66% каменного угля. Так без единого выстрела покорилась фашистам и их пособникам одна из индустриально развитых стран Европы.

А ведь Чехословакия обладала большими возможностями для отпора агрессору, да и помощь СССР значительно усилила бы ее. В сентябре 1938 г. чехословацкая армия имела в строю 2 млн солдат и офицеров, 45 дивизий, 1582 самолета, 469 танков, 5000 артиллерийских орудий. Моральный дух войск, как и всего народа, был высоким. Когда 23 сентября в 22 часа была объявлена мобилизация, резервисты поспешили к местам сбора. За сутки на призывные пункты явилось 1 млн 250 тыс. человек, а к исходу 24 сентября против германских агрессоров могла выступить армия численностью 1,5 млн человек, обладавшая не только первоклассным по тому времени вооружением, но и волей к сопротивлению. Мобилизация, проводившаяся строго по плану, завершилась 29 сентября. Войска заняли приграничные укрепрайоны в готовности к действию. Но приказа, которого они ждали, так и не последовало.

Анализ соотношения сил показывает, что германское превосходство в силах было минимальным. Вермахт (2,2 млн человек) в тот период насчитывал 47 дивизий, имел 2500 самолетов и 720 танков. Фактора внезапности также не существовало: в Чехословакии была проведена мобилизация. Страна располагала оборудованным по последнему слову техники, занятым войсками оборонительным рубежом, не уступавшим по своей оснащенности линии Мажино. Против тяжелых фортов были бессильны даже 210-миллиметровые орудия. Чехословацкая авиация могла в считанные минуты подвергнуть опустошительным бомбардировкам германские химические заводы, расположенные близ общей границы, нанести противнику серьезный ущерб. Причем немецкий генералитет не сбрасывал со счетов такой вариант.

В специальной памятной записке, поданной в дни Чехословацкого кризиса в имперскую канцелярию, видные немецкие военачальники сообщали, что моральное состояние населения Германии таково, что не позволит ей выдержать длительную войну, а низкая дисциплина в войсках вермахта вынуждает командование порою “закрывать глаза” на многие серьезные проступки. По их мнению, линия Зигфрида строится в большой спешке, нет укреплений в районе Аахена и Саарбрюккена, а это облегчает возможность ее прорыва. Далее в записке говорилось, что для доведения армии до штатов военного времени не хватает 48 тыс. офицеров и 100 тыс. унтер-офицеров, поэтому в случае мобилизации 18 дивизий окажутся без младшего командного состава. Кроме того, Германии необходимо держать войска прикрытия на границах с Польшей и Францией, на побережье Балтийского и Северного морей, а также не менее 250 тыс. солдат в Австрии, чтобы предотвратить антинацистские восстания в случае наступления там чехословаков. В отношении чехословацкой армии немецкие генералы повторили вывод, сделанный еще весной, что без союзников она могла бы продержаться три месяца. Но, утверждали они, если военные действия начнутся, Чехословакия не останется одинока. Все эти предупреждения имели под собой достаточно веские основания. Не случайно Гитлер впоследствии говорил: “Когда после Мюнхена мы смогли исследовать военную мощь Чехословакии изнутри, то, что мы увидели, сильно нас по-трясло: мы подвергали себя большой опасности. Чешские генералы подготовили серьезный план”. “Общее удивление вызвали чешские пограничные укрепления, – вспоминал бывший министр вооружения Третьего рейха Альберт Шпеер. – При пробных выстрелах, к удивлению специалистов, выявилось, что оружие, которое должно было быть против них использовано, оказалось неэффективным. Бункеры были поражающе мощными, исключительно умело размещены, глубоко эшелонированы при великолепном использовании характера местности. Их захват при решительной обороне стоил бы нам много крови”.

В 1946 г. на Нюрнбергском процессе бывший начальник штаба верховного главнокомандования вермахта генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель заявил: “Я уверен в одном: если бы политическая обстановка не была благоприятной после Бал-Годесберга и Мюнхена, мы никогда бы не проникли в Чехословакию. Я твердо убежден в том, что если бы Даладье и Чемберлен заявили в Мюнхене: “Мы выступим”, – мы ни в коем случае не предприняли бы военных мер. Мы не могли этого сделать. Мы не имели средств для прорыва Богемской линии Мажино. У нас не было войск на западе”. Действительно, стянув крупные силы к границам Чехословакии, германское командование оставило на западе и юге страны лишь тонкую завесу из 12 дивизий. По ту сторону франко-германской границы было сосредоточено 40 французских дивизий, которые, если бы Франция была верной своим обязательствам, могли нанести серьезное поражение вермахту. Но этого не произошло. Готовность помочь Чехословакии выразил только СССР. В дни чехословацкого кризиса в западных приграничных округах Советского Союза в боевую готовность были приведены танковый корпус, 30 стрелковых и 10 кавалерийских дивизий, 7 танковых, мотострелковая и 12 авиационных бригад, 7 укрепленных районов, а в системе противовоздушной обороны – 2 корпуса, дивизия, 2 бригады, 16 полков, 4 зенитные артиллерийские бригады и 15 зенитных артиллерийских полков, части боевого тылового обеспечения.
Для переброски в Чехословакию было подготовлено 548 самолетов, из них 246 бомбардировщиков СБ и 302 истребителя И-16. Но просьбы о помощи со стороны правительства Чехословакии так и не последовало.

Может быть, боевые возможности Красной Армии были весьма невысокими? Такая мысль на Западе неоднократно высказывалась на том основании, что сталинские репрессии, “обезглавив” армию, снизили ее боеспособность. Так, французский генеральный штаб сомневался в ее наступательных способностях, считая, как и раньше, что она подготовлена лишь к оборонительной войне. Что касается Англии, то, оценивая боеспособность Красной Армии после волны репрессий, британский военный атташе в Москве полковник Р. Файэрбрейс писал 18 апреля 1938г.: “В целом, таким образом, Советская армия испытала сильный удар и не может рассматриваться как способная предпринять наступательную войну”. Но, касаясь ее оборонительных возможностей, он тут же добавляет: “Я по-прежнему считаю, что Красная армия явится внушительным противником”. Однако не все разделяли подобные взгляды. В донесениях военных атташе Чехословакии, США и, что особенно важно, Германии возможности Красной армии оценивались, как правило, высоко. Так, военный атташе США в Москве полковник Филип Феймонвиль в сентябре 1938 г. докладывал в Вашингтон о готовности советского военного командования выполнить свои обязательства перед Чехословакией. Кроме того, он отмечал, что военная промышленность русских способна “в случае войны дать Вооруженным силам Советского Союза все необходимое”.

В самом деле, Красная армия была оснащена и организована не хуже других армий того времени, и в случае необходимости она, видимо, оказала бы Чехословакии немалую помощь, тем более что и вермахт в 1938 г., как утверждали немецкие генералы, не был еще достаточно подготовлен к войне.

Но существовал и другой фактор, который весьма ограничивал возможности советской помощи. Военные приготовления СССР не могли принести реальной пользы, поскольку Советский Союз не имел общих границ с ЧСР. Требовалось согласие правительств Польши и Румынии на пропуск советских войск. Это обстоятельство значительно затрудняло оказание практической помощи союзной Чехословакии, но не являлось непреодолимым препятствием.

Черчилль, оценивая возможность советской помощи Чехословакии, писал: “…согласие Румынии, а также, в меньшей степени, Венгрии, на пропуск советских войск было, конечно, необходимо. Такого согласия вполне можно было бы добиться, по крайней мере от Румынии, как указывал мне Майский, с помощью нажима и гарантий великого союза под эгидой Лиги Наций. Из России в Чехословакию через Карпаты вели две железные дороги: северная – от Черновиц через Буковину и южная – по венгерской территории через Дебрецен. Одни эти железные дороги… вполне могли бы обеспечить снабжение русской армии в 30 дивизий”.

Такое соглашение в период мюнхенского кризиса и было достигнуто 9-13 сентября в результате переговоров М.М. Литвинова с Т. Коменом. Румыния дала согласие на пропуск советских войск через свою территорию с 24-25 сентября, но с ограничениями: в течение шести дней разрешалось пропустить 100-тысячную армию. Существовавшая в то время транспортная сеть в Румынии и ее состояние делали пропуск такого количества войск в столь ограниченные сроки весьма трудноразрешимой задачей. Но все-таки возможность оказания помощи при определенных обстоятельствах имелась.

Предотвратить катастрофу в Чехословакии можно было бы при условии сплоченности антифашистских государств. Для этого западным державам следовало только поддержать советскую идею коллективной безопасности. Именно этого-то больше всего и не хотели правящие круги Англии и Франции. Вспоминая дни Мюнхена, Даладье в 1963 г. говорил, что “идеологические соображения часто заслоняли стратегические императивы”. Англо-французские “миротворцы” изображали мюнхенское соглашение как “шаг в направлении обеспечения мира”. “Друзья мои, – воскликнул Чемберлен по возвращении в Лондон, обращаясь к толпе, заполнившей улицу перед его резиденцией, – …сюда, на Даунинг-стрит, из Германии прибывает почетный мир. Я верю, что мы будем жить в мире”.

На самом деле все было не так радужно. 29 сентября на бывшей австро-венгерской границе Гитлер встретился с Муссолини. “Приближается время, – заверял дуче, – когда нам придется воевать бок о бок против Франции и Англии”. В октябре глава германского внешнеполитического ведомства Иоахим Риббентроп говорил министру иностранных дел Италии Галеаццо Чиано: “Чешский кризис показал нашу силу. У нас есть преимущества в инициативе, и мы хозяева положения. На нас не могут напасть. С военной точки зрения ситуация отличная: уже в сентябре 1939 г. мы сможем вести войну с великими демократиями”.

Мюнхенское соглашение от 29 сентября 1938 г. в значительной степени изменило ситуацию в Европе. Англия и Франция рассчитывали, подписав договор с Германией и Италией, отвести угрозу агрессии от себя и направить ее на восток, в конечном счете против СССР. Эта акция не была поспешной импровизацией, она явилась продолжением политической линии, обозначенной Локарнским договором (1925 г.) и “пактом четырех” (1933 г.), не ратифицированным тогда Францией. Лондон и Париж предоставили Гитлеру возможность усилить свое влияние в Центральной и Восточной Европе. В действительности они открыли путь фашистской агрессии в общеевропейском масштабе. Опыт Мюнхена показал малым странам Европы, что их расчеты на поддержку со стороны демократических западных держав перед лицом фашистской агрессии иллюзорны.

Мюнхенское соглашение ощутимо укрепило стратегические позиции Германии и ее союзников, разрушило и без того неустойчивую договорную систему, целью которой было сдержать агрессию (договоры СССР, Франции и Чехословакии о взаимопомощи, союзные обязательства Франции и стран Малой и Балканской Антанты, а также Польши). В результате Германия вышла на выгодные исходные рубежи для дальнейшей экспансии, что заставило малые и средние страны Европы в своей внешней политике переориентироваться с Англии и Франции на Германию. Гитлер получил возможность внести существенные коррективы в “график” агрессии. Если в 1937 г. он говорил о “крупной” войне не ранее 1943 г., то теперь эти сроки были передвинуты на 1939 г.

Курсу на создание системы коллективной безопасности в Европе был нанесен смертельный удар. По существу, Мюнхен предопределил неизбежность войны в ближайшем будущем. Резко были ослаблены позиции Англии и Франции в Европе. СССР, отстраненный мюнхенцами от участия в решении судьбы Чехословакии, оказался в международной изоляции. Более того, советское руководство не могло не задуматься об угрозе создания единой антисоветской коалиции, учитывая поддержку политики Мюнхена Соединенными Штатами Америки, непосредственное участие Польши и Венгрии в разделе Чехословакии и полное одобрение соглашения правительством Японии. Стало ясно, что в условиях надвигавшегося конфликта с гитлеровской Германией СССР может рассчитывать лишь на собственные силы, будь то в военной области или в сфере дипломатии.

Сговор в Мюнхене нанес тяжелый удар по силам демократии и мира. Получило широкое развитие пацифистское течение, выступавшее под лозунгом “Мир любой ценой”. Утрата надежд на коллективную безопасность, переход большинства стран на путь пактомании и тайных переговоров лишали антивоенные силы Европы политической основы. Посол СССР в Лондоне И.М. Майский докладывал в наркоминдел 2 октября 1938 г.: “Лига Наций и коллективная безопасность мертвы. В международных отношениях наступает эпоха жесточайшего разгула грубой силы и политики бронированного кулака”. Такая оценка обстановки в целом соответствовала жизненным реалиям. Установив, как полагали в Лондоне и Париже, “директорат четырех”, английские и французские правящие круги убедили себя, что агрессивные устремления Третьего рейха будут обращены на завоевание восточных территорий. В политических кругах Англии и близкой к правительству прессе, как докладывало в Москву советское полпредство в Лондоне, выражалась уверенность, что “теперь Гитлер пойдет на восток и его ближайшим крупным объектом является Украина”.

Сразу после завершения мюнхенской сделки Чемберлен и Гитлер 30 сентября подписали англо-германскую декларацию о ненападении, 6 декабря такую же декларацию с Германией подписала и Франция. Риббентроп, комментируя этот документ, заявил, что декларация окончательно “отколола Францию от СССР и устраняет последние остатки опасности русско-французского сотрудничества”. Министр иностранных дел Франции Жорж Бонне писал в те дни, что “отныне германская политика ориентируется на борьбу против большевизма”.
Поначалу казалось, что Третий рейх следует предначертаниям, расписанным для него в западноевропейских столицах. В Лондоне оказались сведения, что в Германии изучаются возможности “решения украинского вопроса”. Действительно, создание “Великой Украины”, населенной украинцами из СССР, Польши и Закарпатской Украины (Карпатская Русь), в качестве вассала Третьего рейха рассматривалось нацистским руководством как составная часть восточной политики. Однако решать “украинский вопрос” фашисты намеревались совместно с Польшей, проводя “общую политику в отношении России на базе антикоминтерновского пакта”.

Германо-польская дружба мыслилась как полное подчинение Польши германскому диктату.

В частности, предусматривалось, что она должна передать Германии вольный город Данциг (с сохранением в нем экономических льгот для Польши), согласиться на строительство через Польский коридор экстерриториальной автострады и железной дороги. При этих условиях, выдвинутых Риббентропом 24 октября, Германия готова была продлить германо-польскую декларацию о дружбе и ненападении на 10 или 15 лет и признать существующую германо-польскую границу.

Правящие круги Польши готовы были сотрудничать с Германией в походе против СССР, но делиться своей территорией с Третьим рейхом не собирались. Планы создания “Великой Украины” их тоже не устраивали, так как они опасались, что в нее будут включены украинские земли, до сих пор входившие в состав Польши. “Если немцы не выдвинут плана “Великой Украины”, – говорил вице-директор политического департамента польского МИД Тадеуш Кобылянский, – то Польша будет согласна впоследствии выступить на стороне Германии в походе на Советскую Украину”. В противном случае, подчеркивал он, такое выступление может оказаться невозможным. Так ставили вопрос в Варшаве. Однако из Берлина проблема восточных земель виделась несколько иначе. Гитлер не рассчитывал на добрую волю польского правительства в вопросе о Данциге. 24 ноября он подписал секретную директиву о захвате Данцига. В ней говорилось: “Действия строить с расчетом захвата Данцига быстрым ударом, используя благоприятную политическую обстановку. Война с Польшей в планы не входит”. Таким образом, вопрос о Данциге стал более приоритетным, чем планы создания “Великой Украины”. В те же дни Гитлер обсуждал с начальником штаба ОКВ Вильгельмом Кейтелем и командующим сухопутными войсками вермахта Вальтером фон Браухичем планы войны в союзе с Италией против Франции и Англии.

Таким образом, к концу 1939 г. очередность планов агрессии, вынашиваемых в Берлине, кардинально изменилась. Если в первые месяцы после Мюнхена руководство Третьего рейха не исключало совместного с Польшей выступления против СССР, то в ноябре – декабре акценты были смещены. Решено было нанести удар в западном направлении. Определялась и очередность: весной 1939 г. – Чехословакия, затем Польша, а дальше Франция и Англия. Война против СССР отодвигалась на последующий период. Однако и после принятия этого решения в германской печати продолжалось муссирование “украинского вопроса”.

Планы немцев относительно “Великой Украины” по-прежнему внушали надежды “умиротворителям” по обе стороны Ла-Манша. Чемберлен советовал своим французским союзникам денонсировать франко-советский договор, так как “будущее не совсем ясно”. Как отмечал английский историк Алан Тейлор, установка Чемберлена была проста: “Россия должна сражаться за интересы Англии, но Великобритания и Франция не должны сражаться за ее интересы”. Однако в конце 1938 г. в Англию стали поступать сведения о возможной агрессии Германии против западных держав. 14 ноября министр иностранных дел Англии Эдуард Галифакс отмечал, что, по данным разведки, рейх “намерен добиваться развала Британской империи и по возможности установления мирового господства немцев”. А через два месяца (28 января 1939 г.) тот же Галифакс уже располагает сведениями, что Гитлер рассматривает вопрос о нападении на западные державы в качестве предварительного шага к последующей акции на востоке”.

Советское Правительство настороженно следило за тем, как развертывались события в Европе после Мюнхена. Понимая, что политика коллективной безопасности потерпела крах, оно видело необходимость в пересмотре внешнеполитического курса. Теперь уже вставал вопрос не о сдерживании агрессора от экспансии, поскольку западные державы неуклонно подталкивали его на восток, а о путях защиты страны в случае вооруженного нападения. Лучшим вариантом была бы организация союза с Англией и Францией. Но там продолжалась эйфория по поводу восточных планов Гитлера. Перед советским руководством вставала задача: не дать втянуть СССР в надвигавшуюся войну. Предупреждая западные державы об иллюзорности их надежд на то, что рейх готов ринуться на восток, Литвинов говорил послу Франции в СССР Роберу Кулондру 16 октября 1938 г.: “Мы считаем случившееся катастрофой для всего мира. Одно из двух: либо Англия и Франция будут и в дальнейшем удовлетворять все требования Гитлера, и последний получит господство над всей Европой, над колониями, и он на некоторое время успокоится, чтобы переварить проглоченное, либо Англия и Франция осознают опасность и начнут искать пути для противодействия дальнейшему гитлеровскому динамизму. В этом случае они неизбежно обратятся к нам и заговорят с нами другим языком. В первом случае в Европе останется только три великих державы – Англия, Германия и Советский Союз. Вероятнее всего, Германия пожелает уничтожить Британскую империю и стать ее наследницей. Менее вероятно нападение на нас, более для Гитлера рискованное”.

Явное стремление Англии и Франции держать СССР в изоляции, уклониться от каких-либо совместных с ним действий, направленных на ограничение фашистской экспансии, заставляло советское руководство задумываться об альтернативах своей политики. Оно видело пагубность политики правящих кругов Англии и Франции. 20 ноября Литвинов говорил временному поверенному в делах Франции в СССР Ж. Пайяру: “Англии и Франции сейчас вряд ли удастся отступить от намеченной ими политики, которая сводится к одностороннему удовлетворению требований всех трех агрессоров: Германии, Италии и Японии. Они будут предъявлять свои требования по очереди, и Англия и Франция будут делать им одну уступку за другой. Я полагаю, однако, что они дойдут до такой точки, когда народы Англии и Франции должны будут их остановить. Тогда, вероятно, придется вернуться на старый путь коллективной безопасности, ибо других путей для организации мира нет”.

Высказывание наркома иностранных дел отражало, по сути дела, оценку обстановки, принятую руководством СССР на основе донесений советских дипломатических и разведывательных служб в Европе. Так, по мнению временного поверенного в делах СССР в Германии Г.А. Астахова, первостепенными “внешними объектами” рейха являлись Мемель (Клайпеда) и колонии. Основная установка – колонии, которые “должны быть возвращены полностью и целиком”. Кроме того, правительство СССР считало, что все разговоры о “Великой Украине” и подготовке немедленного похода против СССР – не более чем маскировка, призванная скрыть подготовку к войне против западных держав, усыпить бдительность Англии и Франции, уверить их, будто безопасности этих стран ничто не угрожает. Об этом писал Литвинов в Jornal de Moscou – органе советского Наркоминдел.

К началу 1939 г. в СССР все более укреплялись во мнении, что агрессивные устремления Гитлера “постепенно меняют акценты”. Одновременно германская дипломатия, особенно посольство Германии в Москве, начала проявлять невиданную активность с целью улучшения советско-германских отношений. Сразу после заключения Мюнхенского соглашения советник германского посольства в Москве Вернер фон Типпельскирх 3 октября докладывал в Берлин: “Нельзя отказываться от мысли, что Советский Союз пересмотрит свою внешнюю политику… Я не считаю невероятной гипотезу, что современное положение открывает благоприятные возможности для нового и более широкого экономического соглашения Германии с СССР”. В том же месяце между послом Германии в СССР Вернером фон Шуленбургом и М.М. Литвиновым была достигнута договоренность о прекращении нападок по радио и в прессе на руководящих деятелей обеих стран.

Наметилось оживление в экономических отношениях. Еще в июле 1938 г., когда новый полпред СССР в Берлине А.Ф. Мерекалов представлялся германскому МИДу, он в ответ на вопрос о возможности расширения советско-германской торговли заметил, что с советской стороны “нет каких-либо особых мотивов, препятствующих расширению наших хозяйственных связей с Германией”. Переговоры, проведенные осенью 1938 г., привели к подписанию 19 декабря 1938 г. протокола о продлении советско-германского экономического договора (что еще весной 1938 г. считалось невозможным). Немецкая сторона соглашалась предоставить СССР кредит в 200 млн рейхсмарок при условии, что СССР в последующие годы доведет стоимость поставляемого в Германию сырья до 150 млн рейхсмарок. Советское правительство было заинтересовано в германских кредитах, а “рейх, по словам советника посольства Германии в Москве Густава Хильгера, проявил большой интерес к сырьевым ресурсам Советов”. В январе 1939 г. в Берлине было решено послать в Москву на переговоры о кредитах руководителя восточноевропейской референтуры отдела экономической политики МИДа Карла Шнурре.

Последний уже выехал в Москву, где 30 января 1939 г. планировал встретиться с А.И. Микояном, возглавлявшим в СССР внешнюю торговлю, но по пути (из Варшавы) был отозван в Берлин. В Советском Союзе это расценили, как “политический акт”, что негативно отразилось на переговорах: они были прерваны. Этот эпизод затормозил начавшееся было потепление отношений СССР с Третьим рейхом.

В январе, казалось, Германия изменила свое отношение к большевистскому государству. 12 января на новогоднем приеме дипкорпуса Гитлер неожиданно для всех несколько минут беседовал с Мерекаловым. В своей речи в рейхстаге 30 января он избежал обычных нападок на политику СССР, набирали силу торговые переговоры.
И вот отзыв Шнурре резко нарушил весь этот процесс. Как выяснилось впоследствии, истинной причиной этого были метания гитлеровского руководства, в то время еще не решившего, в каком направлении готовить очередную агрессию: в восточном (против СССР и Польши) или в западном (против Польши и западных демократий при нейтрализации СССР).
Все эти зигзаги международной политики в послемюнхенский период не ускользали от внимания Москвы. Наиболее четко взгляды советского правительства на международное положение 1938 – начала 1939 гг. были выражены в докладе Сталина на XVIII съезде ВКП(б).

В нем указывалось на пагубность политики “умиротворения”, подчеркивалось, что “неагрессивные, демократические государства, взятые вместе, бесспорно, сильнее фашистских государств и в экономическом, и в военном отношении”. Отражая советскую оценку намерений германского фашизма, Сталин говорил, что немцы жестоко “разочаровали” авторов политики невмешательства: “…вместо того чтобы двинуться дальше на восток, против Советского Союза, они, видите ли, повернули на запад и требуют себе колоний”. В докладе прозвучало явное предупреждение в адрес мюнхенцев: “…большая и опасная политическая игра, начатая сторонниками политики невмешательства, может закончиться для них серьезным провалом”.
Это было сказано 10 марта 1939 г., а пять дней спустя гитлеровцы вторглись в Чехословакию и ликвидировали ее как суверенное государство, через две недели был захвачен Мемель. Гитлер потребовал территориальных уступок от Польши. Иллюзии Мюнхена таяли на глазах. Грозный призрак войны вставал над Европой.

ПЭС 8154/04.07.2008

Продолжение следует.