Виртуальная экономика и экономическое возрождение России

Применима ли все еще к России модель виртуальной экономики? Безусловно. Главное — понять ее сущность и правильно использовать. 

Клиффорд Гедди, Берри Икес
Виртуальная экономика и экономическое возрождение России
"Экономические стратегии", 2001, №5-6, стр. 46-53.

Авторы ввели термин "виртуальная экономика" для описания сложных отношений между бартерным и денежным секторами российской экономики. Они доказывают, что эти отношения существуют, поскольку убыточные предприятия стремятся защитить свою деятельность, уничтожающую добавленную стоимость. В статье, опубликованной в бюллетене "Transition" Newsletter (vol. 9, No. 4, August 1998) и, более детально, в журнале Foreign Affairs (vol. 77, No. 5, September/October 1998), они объяснили российский экономический кризис с точки зрения виртуальности экономики. Не означают ли признаки восстановления, которые Россия демонстрирует в настоящее время, сжатия виртуальной экономики? Является ли эта модель по-прежнему применимой для анализа российской экономической ситуации?

Россия переживает экономический подъем. ВВП растет впервые со времени начала реформ. Признаки улучшения проявляются повсеместно. Сразу после финансового коллапса августа 1998 года будущее экономики рисовалось в апокалиптических тонах. В последнее время оптимизма прибавилось. Согласно одной из последних оценок, "текущие результаты российской макроэкономики не могли бы быть более впечатляющими". Доказывается, что со времени кризиса "произошла позитивная перемена во всех индикаторах так называемой "виртуальной" экономики". Возникает вопрос, применима ли все еще к России модель виртуальной экономики?

Мы даем утвердительный ответ. Гипотеза виртуальной экономики остается лучшим способом понимания текущего экономического развития. Последние итоги развития российской экономики не составляют проблемы для гипотезы виртуальной экономики, более того, полностью согласуются с ней. Не понятно только, почему оживление так слабо соотносится с масштабными изменениями в российской внешней конкурентоспособности. Как мы показали ранее, подъем экономики явился следствием не существенного улучшения положения дел на российских предприятиях, а неожиданной удачи, каковой стали обвал обменного курса рубля и рост мировых цен на нефть и другие ресурсы, экспортируемые Россией. Это позволяет сделать предположение, что хотя посткризисное развитие предоставило России окно возможностей, это окно, вероятно, закроется до того, как любые серьезные структурные реформы пустят корни.

Обесценивание рубля улучшает баланс экспортеров

Чтобы понять текущее состояние российской экономики, следует начать с исследования реального обесценивания рубля, произошедшего в разгар кризиса. Благодаря номинальному обесцениванию, которое превысило уровень инфляции, реальная стоимость рубля в конце 1998 года составила около 36% его докризисной стоимости.

В свете этих драматических событий едва ли покажется удивительным, что Россия продемонстрировала признаки восстановления. Обвал обменного курса существенно увеличил рублевую стоимость экспорта. Следовательно, без каких-либо усилий с их стороны, экспортеры заметно улучшили баланс.

Фактором, значительно замедляющим восстановление, является то, что рост конкурентоспособности совпал с драматическим падением доходов населения. Это, прежде всего, справедливо для 1999 года, когда они составляли около 75% от уровня 1995 года. Снижение реальных доходов подавляло внутреннее потребление. Более низкая себестоимость российских товаров повысила конкурентоспособность национального производства, но степень импортозамещения была ограничена снижением реальных доходов населения.

Возможно, наиболее важной причиной ограниченного отклика на реальное обесценивание является слабость стимулов для дорогостоящей реструктуризации предприятий. Они продолжают работать как раньше. Низкое качество продукции означает, что они не способны извлечь выгоды из улучшения внешней конкурентоспособности: несмотря на благоприятные условия торговли, российские производители экспортируют меньше, чем до финансового кризиса.

Как можно объяснить тот факт, что хотя стоимость рабочей силы в России (в долл.) все еще намного меньше, чем до кризиса, экспорт машинно-технической продукции (в долл.) ниже уровня 1998 года? Одной из причин является то, что реальное обесценивание увеличило стоимость импортируемых товаров, а возможности импортозамещения компонентов для машиностроителей намного уже, чем, скажем, в пищевой промышленности, поэтому для машиностроителей ценовое преимущество может исчезнуть.

Это парадокс. Рассмотрим положение предприятий, которые инвестировали в улучшение конкурентоспособности до кризиса. Они могли перевооружиться, то есть купить импортное оборудование, чтобы иметь возможность использовать высококачественные импортируемые компоненты и материалы, что привело к возникновению долларовых долговых обязательств. Хотя эффективность их работы повысилась, они столкнулись с необходимостью импорта все большего количества комплектующих и обслуживания долга. Имея дело с внутренними производителями, предприятия не оказались бы в столь затруднительном положении. Статистика по машинно-техническому экспорту подсказывает иное.

Уровень сокращения бартера

После августовского кризиса значительно снизилась доля бартера в промышленных продажах. Был отмечен рост налоговых платежей, уплачиваемых наличными деньгами. Эти тенденции рассматриваются как показатель здоровых перемен в деятельности части производителей и даже как индикатор кончины виртуальной экономики. Чтобы понять, почему такие признаки могут быть неправильно интерпретированы, важно преодолеть общее недопонимание. Бартер не является сущностью виртуальной экономики. Ее сущность – это трансферт добавленной стоимости от секторов, генерирующих ее (в первую очередь, но не исключительно, – это производство энергии и сырья), к секторам, разрушающим ее. До августа 1998 года бартер был средством осуществления этого трансферта.

Достаточно задуматься о воздействии реального обесценивания рубля на бартер, чтобы понять, что случилось. Определение масштабов использования денег или бартера является экономическим решением. Поскольку бартер дороже, предприятия использовали наличные деньги для некоторых трансакций даже в период, когда использование бартера достигло своего пика. Предприятия сравнивали стоимость трансакции, осуществленной на условиях бартера и при денежных платежах. (Сегодня в России эта стоимость увеличилась из-за роста уровня налогообложения.) Когда наличные более доступны, грань между использованием бартера и использованием денег смещается. Реальное обесценивание привело к тому, что деньги стали использоваться более интенсивно. Но это не равноценно реструктуризации.

Второе следствие воздействия обесценивания на бартер, вероятно, наиболее значительно. Обесценивание рубля изменило размер экспортно-ориентированной части российской экономики (заведомо генерирующей добавленную стоимость и денежно-ориентированной) в рублевом выражении относительно архаичной части экономики (уничтожающей добавленную стоимость и основанной не на денежных отношениях). Неденежные трансакции, необходимые для субсидирования производства на предприятиях, разрушающих дополнительную стоимость, сжались в рублевом выражении, что не снизило цену этого стоимостного трансферта для экономики, но потери от нереализованных альтернативных возможностей увеличились с возросшей прибыльностью экспорта.

Реальное обесценивание неизбежно понизит долларовую стоимость сектора, разрушающего дополнительную стоимость. Действительно, достаточно большое обесценивание рубля сожмет долларовую стоимость виртуальной экономики до нулевого уровня. И все же это не предел разрушения стоимости, пока отрасли, составляющие ядро виртуальной экономики, продолжают функционировать. Если не последует изменений в их работе, ресурсы будут и дальше растрачиваться.

Взаимосвязь между ростом и ремонетизацией: простые вычисления

Совершенно ясно, что обесценивание национальной валюты может улучшить экономическую ситуацию без реальной реструктуризации экономики, однако этот факт, как представляется, теряется за радужной статистикой. То, как данный феномен работает, поможет проиллюстрировать простой пример.

Вообразите экономику (мы назовем ее "доавгустовской"), в которой стоимость выпуска или продаж поделена поровну между бартером и монетизированной частью. Предположим, что монетизированный сектор состоит из двух равных долей: одна продается на экспортном рынке (за долл.), другая – на внутреннем (за руб.). Бартерный сектор – исключительно внутренний. Скажем, совокупный объем производства в экономике равен 100 рублям в официальных ценах. Разделение между секторами представлено в таблице 1.

Таблица 1. Доавгустовская экономика

Применим к экономике событие, подобное кризису 17 августа, то есть обесценим рубль против доллара в 4 раза и позволим внутренним ценам вырасти вдвое. Это означает, что выпуск денежного экспортного сектора теперь стоит 100 рублей вместо 25, продажи внутреннего денежного сектора оцениваются в 50 рублей вместо 25, продажи бартерного сектора составляют 100 рублей вместо 50. Таблица 2 отражает экономические показатели в рублевом эквиваленте и процентные отношения по секторам экономики.

Таблица 2. Послеавгустовская экономика

Наконец, давайте скорректируем эти показатели с учетом инфляции, используя дефлятор 2. То есть скорректированный на инфляцию выпуск бартерного сектора составляет 50 рублей, внутреннего денежного сектора – 25, экспортного денежного сектора – 50 (таблица 3).

Таблица 3. Послеавгустовская экономика (скорректированная на инфляцию)

Таблица 3 представляет показатели экономики после кризиса, но выраженные в ценах, существовавших до 17 августа (таблица 1). Сравнивая таблицы 3 и 1, мы видим два положительных результата. Первое, совокупный объем экономики вырос с 100 до 125, реальный (скорректированный на инфляцию) рост экономики – 25%. Второе, доля бартера в экономике снизилась с 50 до 40%. Все это следствие исключительно увеличения реальной стоимости экспорта в результате обесценивания: ни рост, ни "ремонетизация" не связаны с изменениями в работе предприятий. Все предприятия во всех секторах продолжают производить в точности ту же самую продукцию, что и раньше, и в тех же количествах (абсолютно и относительно), продавая ее тем же потребителям. Они используют (и возможно, теряют) те же ресурсы (газ, электричество, сталь, труд и т.д.). Легко заметить, что позитивное воздействие возросшей стоимости экспорта может даже перекрыть (и скрыть) негативные изменения в других секторах. Например, бартерный сектор мог бы увеличиться в объеме (имеется в виду физический объем производимых и продаваемых товаров) или внутренний денежный сектор мог бы сжаться. Но если рост экспортного сектора – благодаря исключительно обесцениванию – будет достаточно велик, итоговые цифры могли бы показать чистый рост и чистую ремонетизацию.

Приведенный пример демонстрирует, что бартер не составляет сущности виртуальной экономики. Бартер не является главной проблемой российской экономики; это только симптом проблемы. Сущность виртуальной экономики – это деятельность предприятия, которое эксплуатирует так называемый "капитал связей" (relational capital), чтобы защитить или поддержать производство, уничтожающее добавочную стоимость, – выпуск товаров, реализуемых за суррогаты платежных средств и по бартеру (производство "мягких" товаров, по терминологии авторов). Бартер играет значительную роль, позволяя предприятиям поддерживать эту деятельность. Подлинный вопрос для российской экономики заключается в следующем: что произойдет в работе предприятия в результате "позитивного" денежного шока и сдвига в относительных ценах между производством товаров, реализуемых за денежные средства ("твердых" товаров) и за их суррогаты ("мягких" товаров)? Этот пример показывает, что простой взгляд на цифры – проценты бартера – в экономике не говорит нам ничего.

Впечатляющие цифры могут скрывать горькую правду: случай Республики Саха

Из этого примера можно извлечь другой важный урок. Агрегированная статистика часто искажает реальность. Виртуальная экономика проявляется различным образом. Часто мы можем получить верное представление об операциях, проводимых в ее рамках, лишь рассмотрев специфические регионы или отрасли. Случай Республики Саха показывает, насколько статистика может ввести в заблуждение. В течение первой половины 1999 года экономика республики показала впечатляющие результаты:

• объем промышленного производства возрос на 80% в постоянных ценах (160% в текущих ценах);
  
• валовой региональный продукт увеличился на 1%;
  
• инвестиции в основной капитал возросли на 30% в постоянных ценах;
  
• корпоративные прибыли увеличились на 1400%;
  
• доходы бюджета превысили плановый уровень на 21%, расходы были на 38% ниже запланированных;
  
• налоговые платежи увеличились на 120%;
  
• денежные доходы возросли на 300%, денежные платежи за полугодие составили 85% бюджетных доходов (против 48% в первом полугодии предыдущего года).
  

На основе этой статистики можно было бы предположить, что экономика Республики Саха растет, монетизируется и модернизируется. Однако имеются индикаторы, свидетельствующие о другом. Процент убыточных компаний возрос с 57 до 63%, и только 14% предприятий были платежеспособными. Проблема неплатежей также усугубилась.

Как примирить эти противоречивые тенденции? Ответом является слово "алмазы". На долю крупнейшего регионального предприятия "АЛРОСА" приходится 69% объема промышленного производства. Хотя этот показатель, выраженный в рублях, вырос на 80%, физический объем не увеличился. Причина в том, что "АЛРОСА", экспортирующая почти все свои алмазы за доллары, заработала в 4 раза больше рублей за тот же самый объем экспорта, что и раньше. Совокупная чистая прибыль в республике в первой половине 1999 года составила 5,4 млрд рублей, а чистая прибыль "АЛРОСА" – 5,6 млрд. Это означает, что остальные 19300 региональных предприятий имели чистый совокупный убыток в размере 0,2 млрд. Таким образом, возросшая рублевая стоимость алмазного экспорта "АЛРОСА" – ее "положительный" денежный шок – объясняет высокие региональные прибыли, возросший промышленный выпуск и улучшение показателей выполнения бюджета. По сути дела, в регионе ничего не изменилось.

Оживление потребления и инвестиций

Наиболее значительным позитивным показателем 2000 года было оживление в потреблении и инвестициях. Как мы видели, возросшая монетизация не обязательно указывает на реальные изменения, улучшения же в сфере потребления и инвестиций могут сигнализировать о реальном восстановлении экономики. Конечно, как мы продемонстрировали с помощью простых вычислений, реальное обесценивание вызывает рост реального дохода, который может проявить себя в более высоком уровне потребления и инвестиций. Истинный вопрос состоит в том, означает ли оживление нечто большее, чем это.

Оживление потребления является весьма позитивным сигналом. В течение 1999 года восстановление экономики подпитывалось почти исключительно обесцениванием рубля. Высокая стоимость импорта привела к увеличению потребления российских товаров, но этот эффект был серьезно ограничен снижением доходов населения в разгар августовского кризиса. Тот факт, что потребление растет, означает, что существуют внутренние источники спроса. Хотя уровень 1995 года еще не достигнут, потребление постоянно увеличивается.

Оживление потребления – благоприятный знак для России. Однако следует признать, что потребление должно, по крайней мере, достигнуть уровня 1997-начала 1998 года. Здесь нет оснований предполагать, что это более чем цикличное восстановление из низшей точки кризиса – подъем после предшествовавшего падения. Отсутствуют свидетельства того, что российские потребители с большим оптимизмом смотрят в будущее и изменили свое потребительское поведение, рождающее новый источник совокупного спроса. Будет ли рост потребления длительным, зависит от того, что произойдет с доходами, а это, в свою очередь, связано с продолжительностью оживления экономики. Восстановление потребления не является переменной, независимой от оживления экономики.
Постоянный рост инвестиций – это более позитивный сигнал: в январе-августе 2000 года он на 17% превысил аналогичный показатель предыдущего года. Однако рост исчисляется от экстремально низкого уровня. Реальные затраты на строительство и закупку оборудования на 12% выше, чем летом 1999 года. Но они все еще ниже, чем в 1995 и 1996 годах, а средний возраст основного капитала увеличился с 8,4 лет в 1970 году до 16 лет в 1998 году. Трудно поверить, что недавний рост инвестиций может внести серьезные изменения в развитие этой тенденции. Более того, прямые иностранные инвестиции в первой половине 2000 года были фактически на 22% ниже по сравнению с тем же периодом 1999 года.

Важен не объем инвестиций сам по себе, а то, на что они используются. Может быть, предприятия на свой экспортный сверхдоход осуществляют необходимые изменения, повышающие конкурентоспособность. Однако возможно, что они используют этот доход иначе, инвестируя в хорошие отношения с властями и работниками в большей мере, чем в совершенствование производственных процессов. Важно дать ответ на вопрос: могут ли эти инвестиции быть индикатором реструктуризации. Дискуссия о том, как экспортный сверхдоход превращается в инвестиции, является продолжением недавнего обсуждения реформы в России.

Некоторые рассматривают обесценивание как возможность устранить жесткие бюджетные ограничения и воссоздать фирму в том виде, в каком она существовала до коллапса производства. Они инвестируют в социальные активы, чтобы создать лучшие условия для своих рабочих, и главную задачу видят в том, чтобы увеличить объем производства до доперестроечного уровня, обращая при этом минимум внимания на вопросы эффективности и прибыльности. Генеральный директор "Уралсвязьинформ", одной из наиболее успешных и потенциально многообещающих российских региональных телекоммуникационных компаний, упомянул, что он планирует продать 8% компании в форме ADR, чтобы увеличить ликвидность, и инвестировать в улучшение качества социальных активов фирмы, которые включают больницы и детские сады.

Генеральный директор "Уралсвязьинформ" вкладывает средства, но не обязательно в повышение конкурентоспособности своего предприятия. Инвестирование в отношения может быть приоритетным для директора в его переговорах с властями и даже для предприятия, но это не дает ничего для улучшения состояния экономики в целом. Таким образом, инвестиции могут расти в ответ на улучшение финансового состояния предприятия; будут ли они направлены на реструктуризацию, зависит от того, сколь долго, с точки зрения агентов, продлится оживление.

Проходит ли неожиданная удача?

Реальное обесценивание рубля прекратилось в январе 1999 года. С этого времени рубль постепенно укреплялся в реальном исчислении, что является результатом инфляции, которая составила в среднем более 19% в течение 2000 года, в то время как рублевый курс оставался почти неизменным. Повышение инфляции произошло в результате быстрого роста денежного предложения как следствия нестерилизованного притока капитала, что является обратной стороной большого профицита текущего платежного баланса России.

Отсюда вопрос, проходит ли неожиданная удача? На него особенно сложно ответить, поскольку отсутствует реструктуризация, не проведенная в период "окна возможностей". Некоторые свидетельства могут быть получены из последних данных по прибыли: в первые четыре месяца 2000 года реальная прибыль крупных и средних предприятий в России увеличилась на 50% в сравнении с аналогичным периодом 1999 года. Однако основной рост пришелся на сырьевые отрасли. За исключением нефти и нефтепродуктов реальный рост прибыли составил только около 10%. Исключив металлургию (черные и цветные металлы), получим, что прибыль в январе-апреле 2000 года была на 13% ниже прибыли соответствующего периода предшествующего года.

Инфраструктура остается слабой, отток капитала продолжается

Одним из барьеров, препятствующих восстановлению российской экономики, является слабое развитие инфраструктуры. Ее достойное сожаления состояние особенно заметно на фоне событий прошлого лета: трагедии "Курска" и пожара на Останкинской телебашне. При этом инфраструктура в регионах намного хуже, чем в Москве.
Возможно, наиболее значительным показателем положения в российской экономике является отток капитала, который все еще очень велик. Это индикатор представлений экономических агентов о перспективах стабилизации экономики. Чистый отток капитала в середине 2000 года составил 18,4 млрд долл. США (около 18% ВВП), удвоившись по сравнению с 1999 годом. Этот рост совпал с масштабным улучшением текущего платежного баланса. Это в известном смысле хорошо для России. Если бы отток капитала не был столь значителен, то инфляция была бы сильнее, поскольку Центральный банк не смог бы эффективно стерилизовать приток валюты. В отсутствие реструктуризации, вероятно, значительная доля внутренних инвестиций ушла бы в производственные мощности, типичные для виртуальной экономики, то есть в производство "мягких товаров". Имея в виду подобную альтернативу, можно сказать, что отток капитала, по крайней мере, будет привлекать определенную часть российского капитала до тех пор, пока его нельзя будет использовать более продуктивно.

Банки, по-видимому, не имеют прибыльных инвестиционных возможностей. Они полны наличных: банковский кредит (займы и межбанковский кредит) в первом полугодии 2000 года составлял менее 38% совокупных банковских активов (на Западе – 80-90%). Банки держат около 45% активов в иностранной валюте и 14-15% активов – на беспроцентных счетах в Центральном банке.

Заключение

Обесценивание рубля в августе 1998 года стало удачей для российских экспортеров сырья, чьи доходы выросли в четыре раза. Оно явилось массовым "позитивным" денежным шоком для этих предприятий и соответствующих региональных хозяйств. В результате обесценивания увеличились налоговые поступления, зарплаты и пенсии. Обесценивание также оказалось выгодным для небольшого числа секторов экономики, продукция которых получила ценовое преимущество по сравнению с импортными товарами. Но эти выгоды достались дорого. Кардинально сократились и остаются низкими доходы. Уровень нищеты вырос на 50%. Значительно уменьшилось потребление населения. Если имелось давление в пользу изменений в экономике, то это происходило не на уровне предприятий, а на уровне семей. Рост прибылей произошел в основном за счет снижения реальной заработной платы. Давление на потребителей не привело к развитию рынка. Виртуальная экономика является защитным механизмом. Когда она преобладает, дальнейшее давление только уплотняет кокон, защищающий от рынка. Чем больше трудностей, тем менее вероятно, что люди покинут кокон.
Реальное обесценивание рубля, сопровождаемое ростом товарных цен на мировых рынках, дало России "окно возможностей" для изменения направления трансформации. Обесценивание могло бы обеспечить поддержку, необходимую для начала выхода России из виртуальной экономики. К настоящему моменту, однако, имеется недостаточно свидетельств того, что такие усилия предпринимаются. Окно, открытое столь высокой ценой для населения России, вот-вот закроется.

Из этой ситуации следует извлечь урок. Ключевой вопрос – почему экономические агенты не реагируют на реальное обесценивание, почему возможности, предоставленные обесцениванием, не использованы. Дело в том, что структурные факторы, порождающие стимулы, которые воздействуют на директоров предприятий, не изменились. Основополагающая структура виртуальной экономики осталась нетронутой – производители добавленной стоимости субсидируют ее разрушителей. Реструктуризация, призванная сделать предприятия более конкурентоспособными, все еще насаждается под страхом налоговых последствий или прекращения субсидий. Экономика пока находится в западне виртуальной экономики.

Власть этой западни огромна. Можно подумать, что 70% реального обесценивания является достаточно большим шоком для того, чтобы изменить ожидания всех игроков в виртуальной экономике. И если подобный шок рассматривается как временное явление, а отказ от принципов виртуальной экономики имеет долгосрочные последствия, то неудивительно, что агенты осторожны. Чтобы их поведение трансформировалось, необходимо убедить их, что политический режим изменился.

Что мы можем сказать о политике в посткризисный период и на будущее? Со времени финансового кризиса исходными императивами российских лидеров, включая Евгения Примакова и Владимира Путина, были национальная безопасность и внутренняя стабильность, но не радикальные экономические реформы. И это неудивительно. Такие реформы потребуют жестких экономических изменений в период, когда реальные доходы упали в результате реального обесценивания. В итоге, выигрыш в налоговых поступлениях использовался для уплаты долгов вместо закрытия заводов, которые должны были быть закрыты. В отсутствие правительственного руководства, директора предприятий, вероятно, пришли к выводу, что "окно возможностей" не останется открытым. Подавляющее большинство сочло возможным прикарманить непредвиденный доход вместо того, чтобы осуществлять болезненные изменения.