Стратегическая симфония (продолжение, начало в № 2/2003)

Заместитель директора, директор Центра геоэкономических стратегий Института экономических стратегий Александр Неклесса продолжает разговор о новациях в сфере современных корпоративных стратегий, о методах и способах предвидения будущего, амбиционных корпорациях.

Александр Неклесса
Стратегическая симфония
"Экономические стратегии", 2003, №3, стр. 52-57.

Продолжение беседы помощника научного руководителя Центра стратегических разработок "Северо-Запад" Натальи Труновой и заместителя директора Института экономических стратегий Александра Неклессы о стратегии и ее аппликациях в современном мире, о новациях в сфере современных корпоративных стратегий, о методах и способах предвидения будущего. Начало см. в "ЭС", № 2/2003, С. 26-31. Окончание интервью с А.И. Неклессой читайте в «ЭС» № 4/2003.

Александр Иванович, рассуждая о стратегии как таковой, хотелось бы подробнее узнать о современном состоянии корпоративных стратегий, о развитии корпоративной культуры в целом. Есть ли в этой области какие-то заметные, так и тянет сказать "стратегические", новации?
Современные корпоративные стратегии отчасти есть развитие стратегий военных и политических, что фиксируется сейчас понятием "геоэкономика". Корпорации реализуют себя в рамках определенного уклада, который, являясь контекстом их деятельности, во многом определяет, "матрицирует" поля возможностей и сами формы активности.
В ХХ веке в результате стремительного развития производительных сил, достигнутого на волне инноватики, научно-технической революции, существенно изменилось соотношение между производством и маркетингом, ибо основной "головной болью" экономики стало не столько производство, сколько платежеспособный спрос. При этом процесс ценообразования постепенно уходил от жесткой связи с себестоимостью продукта, ориентируясь скорее на возможности и желание потребителя, что в свою очередь потребовало перманентного обновления форм подачи продукта, совмещения его потребительских свойств с меняющейся модой, долгосрочной ценовой политикой, формируя все более широкий кластер "искусственных потребностей".
В скобках я бы отметил также развитие различных деструктивных технологий, в частности появление феномена высокотехнологичных войн и локальных конфликтов, а также торможение научно-технического процесса к концу века, установившийся приоритет оптимизационной инноватики над инноватикой радикальной.
Этот массив изменений предопределил усилия корпораций по преадаптации – поиску новых ниш деятельности, что позволяло на какое-то время запускать квазимонопольный механизм ценообразования, но, главное, очерчивало и "штамповало" в сознании потребителей определенный сегмент реальности, прочно связывая его с тем или иным "брэндом". Типичная в этой области ситуация стала в конце концов определяться соотношением: "продается товар, покупается брэнд".
Приблизительно на рубеже 70-х годов мир – его наиболее динамичная часть – вошел в постиндустриальную эру. Постепенно сформировалась концепция деятельности, связанная с растущим уровнем информационно-коммуникационных возможностей. Все это оказало заметное влияние на организацию корпоративной деятельности, на технологии управления, на иерархию, динамику и состав элит. Во-первых, стремительно развивались стратегии гибкого, полисемантичного управления рынком. Во-вторых, возросло значение капитализации, которая, конечно же, связана с текущей доходностью предприятия, однако в изменившихся условиях все более значимую роль стала играть "корпоративная аура" – позиционирование корпорации на рынке (желательно на глобальном) и в обществе в целом. Также более значимыми стали перспективы развития (то есть не реальное, а ожидаемое состояние), влиятельность, другие нематериальные факторы и активы.
Данное и, быть может, не вполне очевидное в своем принципиальном различии расщепление можно сравнить с соотношением мутационного фактора и механизмов естественного отбора в процессе эволюции. Первый создает качественные прорывы, второй обеспечивает планомерное освоение открывающихся ниш. На этой основе со временем начал складываться особый тип корпоративной культуры, тесно связанный с постиндустриальным укладом бытия и сетевой культурой в целом, который я называю феноменом "амбициозной корпорации".

Не могли бы Вы подробнее осветить данный феномен?
Амбициозная корпорация (АК) в центр своей активности ставит некую нематериальную модель, серьезно понятую миссию, идею специфического типа развития. Если угодно – собственное прочтение реальности бытия. По этой шкале меряются прочие виды корпоративной деятельности. Вокруг подобного смыслового центра выстраиваются различные конфигурации, многоформатная сеть, причем решение ряда конкретных рабочих схем передается сопредельному организационному рою на условиях аутсорсинга. В целом действия такого агломерата тяготеют к совмещению интенсивной поисковой, "проектной" активности с системностью экстенсивных, пакетных действий в избранном направлении. АК применяет при этом особые, матричные технологии, организующие, "топологизирующие" среду, создающие желательные для стратегических целей и текущей деятельности корпорации коллизии и ситуации.
Ориентация амбициозной корпорации на максимально гибкие организационные схемы хорошо защищает ее даже в случае весьма серьезных потрясений. АК способна пожертвовать частью ради сохранения целого (тем более что пути достижения желаемой цели формируются ею по сценарному принципу). Кроме того, подобный тип организационной культуры позволяет оперативно реализовывать групповые действия в широком масштабе, одномоментно решать комплексные задачи, выстраивать системно-модульные схемы. Все это, впрочем, делалось и раньше, но масштаб и оперативность действия были совершенно иные. Глобальный, кумулятивный эффект в нашем случае достигается за счет освоения современных технических и технологических механизмов. Иначе говоря, полномасштабная реализация подобного феномена оказалась возможной лишь на основе постиндустриального уклада.
Но, пожалуй, главное отличие амбициозной корпорации – расширение пределов собственной компетенции, синтетический подход к человеческой деятельности, совмещение экономических, политических, культурных задач "в одном флаконе", что позволяет решать каждую из них в отдельности гораздо эффективнее за счет достигаемого синергетического эффекта. В сущности, речь идет уже не о хозяйственной деятельности per se, а о развитии новой системы управления, о решениях, касающихся стратегий развития, о властных импульсах, формирующих сам контекст принятия подобных решений. В своих различных модификациях это уже, скорее, социогуманитарные, а не экономические образования, объединяющие представителей разных направлений человеческой деятельности. Здесь, кстати, само понятие "корпорация" приобретает прежний, основательно подзабытый смысловой оттенок.
Последнее, что хотелось бы отметить, это широкое распространение на практике "химеричных", эклектичных форм корпоративной культуры. Иначе говоря, описанный выше статус АК есть все же некая идеальная модель, отдельные элементы которой, однако, активно осваиваются, используются и развиваются влиятельными игроками на глобальной площадке.

А упомянутая Вами трансформация элит?
Последние десятилетия прошлого века были поворотным моментом в иерархической структуре правящего слоя, временем его реконфигурации. Я имею в виду становление "нового класса" транснациональной элиты, генетически связанной с феноменом "людей воздуха" – интеллектуалов, интеллигенции, то есть людей, управляющих смыслами и целеполаганием общества, образами его будущего, кодексами поведения. Людей, которые по-своему, иначе, нежели предшествующая им элита "третьего сословия", прочитали понятия свободы, транснациональности, универсализма и культуры.
В ХХ веке, шаг за шагом занимая все более важные, стратегические высоты, данная субкультура постепенно становится доминантной. За столетие она проделала большой путь от проектирования социальных и инженерных утопий, через создание полифоничной инновационной индустрии (включая военную и космическую отрасли как один ее сегмент и культуру социального, политического, экономического проектирования как другой ее ареал), к тектоническим подвижкам "революции менеджеров", к деятельным национальным и транснациональным интеллектуальным корпорациям, соединяя в этих энергиях политическую, экономическую (прежде всего, финансовую), научную, гуманитарную элиты на основе нового прочтения афоризма, гласящего, что "знание содержит мощь в самом себе" (или, как выразился бы марксист, оно "является непосредственной производительной силой").
Сейчас даже войны становятся прежде всего высокоинтеллектуальными операциями, что порой позволяет выносить собственно боевые действия, ведущиеся к тому же "умным оружием", просто за скобки.
Особенно интенсивный рывок произошел в последней трети столетия. В условиях постиндустриального уклада эта социальная прослойка (ordo quadro, "четвертое сословие") получает качественно обновленную среду действия (информационно-коммуникационную революцию), практически сложившийся универсум для реализации своей специфической деятельности. Среду, в которой пространство инновационных финансово-правовых операций, "информационной экономики", knowledge-based economy представляет собой лишь первый завоеванный ею плацдарм.
Тут, правда, возникает вопрос: так ли уж правильно называть данную форму социального космоса – эту глобальную сетевую культуру – постиндустриальным миром? Скорее, это некий "новый индустриализм", действующий, однако, преимущественно на базе не научно-технических, не промышленных, а социогуманитарных технологий, создающий в данной среде свои виртуальные и одновременно вполне материальные предприятия, о которых мы с Вами говорили. "Виртуальные" – с точки зрения совокупного объема их материальных фондов, и более чем реальные, если измерять их реальность, скажем, по уровню капитализации.
Подобные "амбициозные корпорации", "невидимые колледжи", "интеллектуальные фабрики", клубы и комиссии – вся эта гибкая индустрия наполняет мир вполне реальной продукцией – материальной и нематериальной, в том числе в виде образов, смыслов, семантических стереотипов, текстов, кодов и алгоритмов действия. Здесь есть и свой haute couture, и свой pret-a-porter, эксклюзивные, уникальные продукты и продукция поточного производства, и даже свой специфический интеллектуальный хлам, пользующийся, однако же, массовым спросом и приносящий значительные доходы. Но прежде всего – это новое поколение технологий управления: матричного, ситуационного, глобального управления, создающих формулы системного действия, а также новую политическую перспективу.
В сущности, именно переход доминанты от технологий промышленных к технологиям социогуманитарным (финансовым, правовым, управленческим, семантическим и т.п.) создал специфическую среду действия, которая прочитывается как утрата приоритета и первородства промышленной индустрией, как своего рода "эйнштейнова революция" в социальной и политэкономической физике мира. И осознание того факта, что социогуманитарная деятельность, рожденные в ее недрах технологии уже не есть некоторый "гарнир", но, скорее, сердцевина, плоть актуальных процессов, своеобразный "центр циклона", естественным образом приводит к реконфигурации современного политического процесса, его институциональных и организационных основ.

Что, собственно, произошло с цивилизацией, как она подошла к нынешнему "концу истории"? И главное, что ее ожидает по ту сторону этого рубежа? Каков стратегический вектор перемен в глобальной ситуации?
В человеческой психике присутствуют различные способы прочтения будущего, основанные, в конечном счете, на двух фундаментальных интенциях: охранительной (правой, консервативной, оптимизационной) и революционной (левой, трансцендентирующей сложившуюся реальность, радикальной). Подобная дихотомия прямо сказывается на социальном конструировании, служа психологическим основанием для различных форм политической рефлексии. Под данным (политическим) углом зрения богатство феноменологии социального космоса можно при желании свести к противоборству альтернативных проектов его обустройства, присутствующих, правда, в конкретных ситуациях далеко не в одинаковых пропорциях и подчас в непростых сочетаниях.
Доминирующий на планете вектор социополитической динамики – проект глобализации – связан преимущественно с логикой геоэкономической оптимизации, глобальной безопасности, деятельного управления рисками, ставя во главу угла превентивные действия. Формула же другого вектора связана с внутренней готовностью к серьезным переменам, с идеей самореализации человека в масштабе всего доступного ему космоса, с процессом индивидуации и преадаптации, с "сетевой культурой" в целом, с созданием предпосылок для стремительной экспансии, трансляции новой системы ценностей (морфологическим резонансом новой социокультурной и антропологической ситуации).
В исторической драме Нового времени роли знаковых оппозиций (правой и левой) были разделены между сословной верхушкой прежнего, феодального мира и деятельным агентом перемен – "третьим сословием" буржуазии (горожан). Архетипом подобного положения вещей является расстановка фигур в ходе революции 1789 года. К концу второго миллениума ситуация, однако, существенным образом изменилась. Прежний, если так можно выразиться, "классический" консерватизм постепенно утратил актуальность, и "третье сословие" со временем стало неоконсервативной – и одновременно отчасти либертаристской – организованностью, новой конъюнктурной формой консерватизма, субъектом охранительного прочтения реальности, удержания ее ставшей привычной экономистичной версии. И соответственно умелым противником, но в то же время (по необходимости) соглядатаем, соработником перемен.
Творческое изобилие, специфический дар христианской цивилизации, достигнув своего пика где-то к концу двадцатых годов прошлого столетия – этой значимой развилки истории, – создало на волне индустриализма (массового, стандартизированного промышленного производства) предпосылки могущества человека в ХХ веке. И… было, фактически, истолковано как исключительная собственность части человечества. В результате материальные основания для торжества "позолоченного века" – наступление "периода избытка и дешевизны" стандартных изделий и продуктов, достигнутое на основе исключительных по своей мощи производительных сил цивилизации, – оказались избыточными в реализованной логике. И вместо того чтобы стать предпосылками купирования в той или иной форме зон нищеты на планете, привели к грандиозному кризису перепроизводства. Иначе говоря, специфика ситуации была использована не для социально-экономической гомогенизации мира, но скорее напротив – для удержания его расколотого, гетерогенного статуса, для совершенствования технологий управления и подавления, создания индустрии высокотехнологичных войн (этого, кроме всего прочего, конвейерного способа деструкции материальных ценностей), формирования обширной индустрии искусственных потребностей и престижного потребления.
Прежнее цивилизационное, миссионерское, культуртрегерское прочтение структуры мира по оси Запад-Восток сменилось стереотипом его сословной, иерархичной трактовки в рамках социальной, геоэкономической оппозиции Север-Юг. И уже в самом факте выбора подобной дихотомии (то есть разделения мира на богатый Север и нищий Юг) в качестве базовой матрицы при картографировании социального космоса (и тем более в симптомах усиления данной оппозиции) были посеяны семена перманентной планетарной напряженности, комплексной угрозы безопасности и грядущего нелицеприятного момента истины.

В чем же проявляется воздействие нового положения вещей на существующие на планете "правила игры"?
Логика выстраиваемого Pax Oeconomicana – императив рынка и связанная с этим фактором прагматизация, "каталогизация" жизни, механизация социальных и культурных связей, отчуждение людей от иных, "избыточных" смыслов бытия (и, возможно, связанное именно с этими процессами оскудение творческого дара, наблюдаемое у homo faber), – все это вело к серьезным изменениям условий жизни. Вместо прежнего проекта поступательной модернизации (истоки которого коренятся в логике евангелизации, равно как и в идеях Просвещения) формулируются новые, более жесткие правила игры, позволяющие устойчиво перераспределять в выгодной для Севера пропорции имеющиеся, но истощающиеся ресурсы. В настоящее время речь фактически идет о выстраивании глобальной геоэкономической конфигурации – системы долгосрочного планирования и регулирования условий жизни на планете.
Но тут возникает следующее обстоятельство. Ресурсы, прочитанные в логике прежнего инновационного развития, связаны с расширением пространства деятельности человека. Их состав сопряжен с изменением предметных полей этой деятельности, а соответственно, означает экспансию самой номенклатуры ресурсов, в то время как остановка, пауза в творческом развитии создает и чрезвычайно обостряет ресурсную проблему, что, собственно, и произошло. Манифестацией этой позиции стало нарастающее присутствие в социальной ткани мира, фактическое доминирование в ней оптимизационных кодов деятельности, геоэкономических технологий удержания его выгодной композиции и появление соответствующих, "превентивных", политических проектов. Что с определенного момента ведет к формированию мобилизационных перспектив, – ситуация, ставшая очевидной в начале третьего тысячелетия.
Оптимизация, однако, лишь продлевает время существования (правда, "в идеале" сколь угодно долго), но не возвращает утраченную энергию развития. Роли консерваторов и революционеров в новом акте исторической драмы заметным образом трансформировались: современная буржуазия стала с некоторого момента "правым", консервативным полюсом политической динамики мира. Ее охранительные инстинкты проявляются в восприятии себя как "бастиона цивилизации", а импульсы перемен все чаще трактуются ею как угроза миру и безопасности, заставляя, в частности, педалировать и гиперболизировать феноменологию "глобального терроризма", расширять его предметное поле, включая в него все более широкий круг явлений.
Механистичность буржуазного проекта подверглась в ХХ веке серьезной ревизии с целью найти оптимальное сочетание усилий по сохранению основ экономистичного мира с возможностью использовать "энергии революционности", заимствовать порождаемые ими идеи и средства для стратегической реконструкции капитализма.

Об этом, пожалуйста, чуть подробнее.
Именно с данной тенденцией связана драматичность выхода на историческую арену упомянутого выше субъекта политического действия – представителей "четвертого сословия", деятельных агентов постиндустриального мира.
Социально-культурная революция конца шестидесятых годов, сопряженная с разнообразными проявлениями духа индивидуации, с формированием свободной деятельной личности, обозначила альтернативную историческую перспективу, одновременно очертив контуры нового политического проекта ("левого", революционного). Она также сформулировала в отношении экономистичного мира важные контртезисы: "рынок не универсален", "кредит имеет естественные границы", "революция – без берегов" и т.п.
Продление сроков экономистичной фазы цивилизации оказалось, однако, вполне возможным вследствие оппортунизма и коррупции части "людей воздуха", изменивших идеалам самоактуализации ради соучастия в грандиозном проекте спасения Старого мира путем его специфической конверсии. При этом происходит подмена целей: тяга к трансценденции рыночного быта, к миру духовному используется в качестве стимула для развития новой колонизируемой рынком области – мира информационного, цифрового, виртуального. Человек обретает тем самым иллюзорную компенсацию за свой субъективно неочевидный отказ от онтологии. Иначе говоря, дефицит трансцендентной просторности, тот факт, что рынок и линейная логика не всеобъемлющи, используется в качестве энергичного импульса для расширения границ Pax Oeconomicana за счет колонизации "воздушных пространств" цифрового космоса.
Так сложился стратегический союз динамичного "нового класса", враждебного прежнему порядку вещей, с мобильной частью "третьего сословия" (неолибералов, действующих преимущественно в финансовой сфере, "финансовых дьяволов", обновивших основательно подзабытую версию "четвертого сословия"), вследствие чего удалось частично залатать дыры старых мехов и наполнить их относительно новым вином. Результатом этого конъюнктурного союза стало, в частности, создание в конце прошлого столетия планетарной информационно-коммуникационной инфраструктуры, концепции и реальности цифровой экономики, новой просторности виртуального мира. А мир капитализма перешел в третью – после торгово-финансовой и индустриальной – фазу своего существования, выстраивая "глобальный каталог" геоэкономического универсума.
Реальность, в которой мы сейчас обитаем, есть не что иное, как постиндустриальный барьер – пространство смешения и совмещения ряда характерных, ярких черт двух исторических интенций, место присутствия их многочисленных синкретичных и нередко внутренне противоречивых форм. Гиперличность и новый терроризм, амбициозные корпорациии и астероидные группы, "глобализация корпораций" и движение за альтернативную глобализацию, сетевая культура и автаркичный концепт "золотого миллиарда" – все это пейзаж битвы за будущее, развернувшейся на планете.
В конце ХХ столетия наметились два сценария завершения геоэкономической реконструкции. Одна логическая траектория, чей дизайн был достаточно внятен, – мирное окончание строительства каркаса Нового мира, или, проще говоря, создания тотальной эмиссионно-налоговой системы. Однако в случае, если подобная каталогизация планеты по тем или иным причинам начала бы серьезно спотыкаться о ряд возникающих противоречий, то логично было ожидать иной маршрутизации процесса – введения в качестве нормы нестационарной, динамичной системы управления (в русле типологии контролируемого хаоса) вместо статичных схем международных отношений.
Результатом данного курса становятся перманентный силовой контроль, появление новых форм конфликтов и путей их урегулирования, отчуждение прав владения от режима пользования, масштабное перераспределение объектов собственности, ресурсов и энергии. И еще, пожалуй, кардинальное изменение структуры цен, в том числе за счет целенаправленно взорванного мыльного пузыря финансов.
С началом нового века перемены в состоянии мира, изменение грамматики и синтаксиса истории стали уже вполне ощутимы. Кажется, обозначились и некоторые пределы геоэкономической оптимизации, что предопределило переход от неолиберальной логики действия ко все чаще обсуждаемой – и фактически мобилизационной – перспективе "вечной борьбы с терроризмом". Вспомним знаменательные слова президента США Джорджа Буша-младшего из его "Обращения к нации" вскоре после событий 11 сентября: "…война не закончится до тех пор, пока не будут обнаружены, схвачены и обезврежены все до единой террористические группировки на земле".
Так что в XXI веке "великие потрясения" социального и хозяйственного уклада, кажется, становятся достоянием не только России, но и всего мирового сообщества.