Шубный вопрос

Традиции – это основа строительства в обществе отношений и связей; они, в свою очередь, создают тот самый каркас – скелет и сухожилия – общественного организма, без которого страна не сможет сделать и шагу…
Если мы хотим научиться находить опору для правильных решений в своем собственном языке, то должны восстанавливать функции фразеологизмов в полной мере. Осознавая эту благородную задачу, авторы обратили свой внимательный взор к словарю Даля. Там мы обнаружили ряд пословиц, имеющих достоверные исторические корни, которые вполне могли бы стать эдакими «русскими стратагемами»…

Бронислав Виногродский, Сергей Мстиславский
Шубный вопрос
"Экономические стратегии", №4-2005, стр. 94-99

Если вы пишете для журнала и хотите, чтобы вас читали, то необходимо постоянно следить за настроениями читателей. Другое дело – книги. Их по достоинству могут оценить и через годы после издания. Журналы мало кто перечитывает, поэтому нужно попасть в точку сразу. Понимая это, авторы рубрики сделали небольшой перерыв, чтобы внимательнее изучить внутренние потребности уважаемой нами читающей публики. И оказалось, что в народе все сильнее поднимается волна патриотических настроений. С одной стороны, конечно, прав М.Е. Салтыков-Щедрин, увязавший рост патриотизма в отдельных индивидах с осознанием неправедности путей приобретения богатств этими индивидами. С другой стороны, действительно хочется сказать: доколе? Доколе будем есть импорт, носить импорт, работать на импорте, а в обмен только качать нефть с газом, которых уже и самим не хватает? Да еще и называть это импортными словами "демократия", "либерализм", "стабильное развитие экономики" и т.п.

Неспроста всякий раз, когда мы заговариваем со своей аудиторией о Китае, находятся люди, которые задают нам резонный вопрос: а что вы все о Китае да о китайских корнях и китайских традициях? Не пора ли искать свои корни, возрождать свои традиции? Мы очень уважаем и разделяем стремление все большего числа жителей нашей страны изучать свою культуру и восстанавливать свои традиции. По-другому в России, да и в любой другой стране, невозможно ничего построить. Традиции – это основа строительства в обществе отношений и связей; они, в свою очередь, создают тот самый каркас – скелет и сухожилия – общественного организма, без которого страна не сможет сделать и шагу.

Опыт Китая нам интересен как раз тем, что там люди научились не терять связь со своим прошлым. Проходя через многочисленные испытания, Китай каждый раз возрождался, словно феникс из пепла, полностью восстанавливая свою роль и место в мире. Сегодня мы стали свидетелями такого стремительного взлета китайского дракона, что даже глазам не верится. И этот взлет – не случайность, не стечение обстоятельств: многие поколения китайцев, создавая уникальный монолит своей культуры, смогли построить такой общественный организм, который хоть и сгибается в годину испытаний, но не ломается, а распрямляется вновь и уверенно продолжает свой путь.

Внимательное изучение такой культуры позволяет нам искать и находить в нашем собственном прошлом ключевые точки и опоры, на которых возможно восстановление связи времен и целостности общественных связей – между поколениями, общественными слоями и отдельными людьми. Мы можем взять у китайцев основные принципы этого строительства; материал, увы, позаимствовать невозможно. Иначе и впрямь стоит заселить наши просторы "избыточным" китайским населением, а это наверняка не то, к чему имеет смысл направлять свои помыслы.

Что же это за принципы, которые волею судеб оказались в стороне от "столбовой дороги" российского общественного развития? Насколько они универсальны?
И возможна ли общность принципов социального строительства в столь разных культурах?

Имея в своем распоряжении лишь небольшое пространство журнальной статьи, мы тем не менее решили на примере все тех же китайских стратагем показать, что принципы эти вполне применимы к нашему наследию, которое с их помощью могло бы вернуться к жизни не в качестве дополнительного периферического знания, а как часть знания обыденного, повседневного.

Ранее мы говорили о том, что стратагемы – это приемы, позволяющие успешно выйти из критических ситуаций. Такие приемы известны не только китайцам, однако только в китайском варианте они уложены в схему, в рамках которой прослеживается определенная системность и логика, завязанная на "Книге перемен". Следует также заметить, что формулировки стратагем – это бытующие, в том числе и в современном китайском языке, устойчивые четырехсложные выражения, "чэнъюй", в какой-то степени аналогичные нашим поговоркам. Существенная разница между чэнъюй и русскими фразеологизмами заключается в том, что подавляющее большинство первых имеют точно известное историческое происхождение, в то время как об этимологии последних ученые спорят до сих пор. Если вы откроете словарь Даля, то увидите, что лишь отдельные пословицы имеют отсылку к определенной истории в прошлом; в любом словаре чэнъюй имеются подробные ссылки на исторические источники того или иного выражения. Подобная педантичность придает явлению чэнъюй особую глубину: фразеологизм выступает обозначением реального события в прошлом, народной памятью возведенного в ранг типического. Произнося тот или иной фразеологизм, китаец вызывает образ конкретной ситуации, которая уже состоялась и имела вполне определенные последствия. Как бы называя текущую ситуацию этим же именем, он делает предсказание о ее развязке и/или предлагает оптимальный путь ее разрешения.

Следует признать, что наши поговорки сильно уступают по глубине именно благодаря тому, что мы совершенно не знаем их истории, того контекста, в котором они появились. Восприятию доступна лишь внешняя, эмоциональная составляющая их смысла. Наши фразеологизмы не становятся стратагемами, а становятся "крылатыми выражениями", которые можно к месту ввернуть для красного словца. Их реальная глубина нам неведома, и мы упускаем возможности, которые они дают. По сути, фразеологизмы – это такие повседневные мантры, напоминающие нам о ежеминутных усилиях, которые мы должны делать для исправления множества своих и чужих ошибок, и указывающие на конкретные пути приложения этих усилий. Однако без осознания их исторического контекста эта функция фразеологизмов нам недоступна.

Следовательно, если мы хотим научиться находить опору для правильных решений в своем собственном языке, то должны восстанавливать функции фразеологизмов в полной мере. Осознавая эту благородную задачу, авторы обратили свой внимательный взор к упомянутому словарю Даля. Там мы обнаружили ряд пословиц, имеющих достоверные исторические корни, которые вполне могли бы стать эдакими "русскими стратагемами".

В конце 1660-х гг. на юге России объявилась очередная казацкая ватага, которая очень быстро стала ядром одного из самых масштабных крестьянских восстаний в истории страны. Возглавлял ее потомственный донской казак Степан Разин, человек незаурядный, чьи воинские таланты сочетались с природным даром стратегического мышления. Разин, безусловно, являлся самоучкой в том смысле, что казацкая воинская школа была потомственной и изустной. Великие казаки прошлого не оставили своим потомкам трудов, в которых бы излагались основы их знаний и пути овладения ими; зато они создали Традицию, которая, передаваясь из поколения в поколение, дожила до наших дней, несмотря на множество исторических неурядиц и настороженное отношение российских вседержителей. Военные достижения Разина тем не менее нашли свое место в трудах по воинскому искусству. Память о них сохранилась в языке в виде устойчивых выражений.
Очевидно, что, став атаманом, Разин сразу же начал готовиться к борьбе за власть в России или, по крайней мере, в одной из ее частей – на Дону. Это был амбициозный харизматический лидер, влиянию которого поддавались и представители высших сословий, и простой люд. Действовал он осторожно и решительно, старался попусту не рисковать и в этом смысле вполне следовал одному из основных принципов Сунь Цзы: побеждать до того, как вступил в бой с противником. Взятие Царицына и Астрахани – классические примеры реализации этой стратегии.

Слабым местом российской власти той поры было привычное отношение к народу как к бессловесной массе. В крепостях подолгу не платили жалования стрельцам; воеводы кутили и расхищали казенное имущество, вместо того чтобы заниматься укреплением обороноспособности и экономическим развитием региона. Российское общество оставалось довольно незрелым: высшие слои мало заботились о том, чтобы достойно выглядеть в глазах низших. Считалось вполне приемлемым, когда за один и тот же проступок крестьянина могли засечь до смерти, купец платил откуп, а боярин благодаря сословной принадлежности и вовсе избавлялся от наказания. В боярской среде было принято относиться к народу неуважительно и грубо, в то время как от народа требовались почтительность и услужливость. При этом предполагалось, что простые люди должны по первому зову власти встать грудью на защиту интересов трона и "не жалеть живота своего", подчиняясь приказам бояр, которые в то время занимали основные военные и гражданские посты в государстве.

Неудивительно, что в то время ряды казаков пополнялись очень активно. Также неудивительно, что силы и возможности этого своеобразного сословия оказались настолько велики, что государству пришлось с ним считаться, хотя оно состояло сплошь из беглых преступников и их потомков. Более того, оказалось, что "самостийная" казацкая общественная организация, обозначенная в нашем языке полупренебрежительным выражением "казацкая вольница", в военном отношении куда эффективнее боярских войск. Примером тому может служить беспрецедентный рейд Степана Разина в Персию, с которого началась история "разинского бунта".
Следует отметить, что в ту эпоху многие государи вступали в сделки с представителями преступного мира, желая, не объявляя войны, поживиться за счет "вероятного противника", о чем ярко свидетельствует история пиратства. Разного рода морские разбойники, совершавшие многочисленные преступления, не только избегали виселицы, но и получали высшие награды из рук царственных особ. Наверное, поэтому пираты оставались достаточно аморфным общественным образованием, в среде которого были, конечно, свои "понятия", но не было жесткой структуры и корпоративной солидарности, то есть того, что отличало казачество. Пиратами не рождались, а многие пираты и не умирали пиратами. С казаками все было не так: если уж родился казаком, то и умираешь казаком. Пираты, несмотря на великие географические открытия и всяческие подвиги, совершенные на тайной службе "величествам" разных стран, остались в истории преступниками и разбойниками. А вот казаки предстают носителями справедливости, народными заступниками и настоящими героями. Власть жаловала их вынужденно, а преследовала с удовольствием вплоть до XIX в., хотя за всю историю России более надежного заслона на пути врага, чем казаки, у нее не было.

По мнению авторов, такое опасливо-пренебрежительное отношение власти к своему народу вообще и к казакам в частности постоянно провоцировало бунты, потому что свидетельствовало о ее (власти) слабости и неуверенности в себе. Когда Степан Разин возвращался из персидского похода, тяжело нагруженный военной добычей, жители Астрахани – оплота российской власти на юге, наиболее мощной крепости в нижнем течении Волги – сами открыли ему ворота. Этот факт укрепил атамана в его намерениях и показал, насколько слаб авторитет власти у жителей города. А что делает в этой ситуации новый воевода, боярин Прозоровский, который перед тем спешно укреплял город, устанавливал на его стенах дополнительные сотни пушек – как раз против угрозы порядку в государстве со стороны разинцев? Он участвует в дележе трофеев, привезенных Разиным, будучи почему-то уверен, что сила все-таки на его стороне. Вероятно, он (воевода) полагал, что военные силы разинцев и астраханского гарнизона несопоставимы и поэтому с атаманом можно говорить с позиции силы и с этой же позиции требовать свою "долю малую", не боясь проявлять жадность. Однако, как мы знаем из Сунь Цзы, а также от А.В. Суворова, побеждают "не числом, а уменьем". Поэтому количество войск и других материальных средств борьбы с противником далеко не всегда есть свидетельство силы.

Находясь в Астрахани летом 1669 г., Разин и его немногочисленное воинство смогли за две недели подчинить своей власти основную массу населения, включая стрельцов. Люди боготворили атамана: по свидетельствам современников, толпа народа всегда сопровождала его на улицах города; приближаясь к нему, многие падали ниц. Разин бросал в толпу золотые дукаты, а его казаки за бесценок уступали местным жителям дорогие заморские вещи – одежду, ткани, украшения. Так казаки укрепили свою славу не только доблестных, но и щедрых, благородных, "ласковых" и справедливых к своему народу воинов.

Что мог противопоставить этому Прозоровский? Пушки и укрепления? Но ведь все это обслуживают люди, и если эти люди не на его стороне, то как же можно рассчитывать на победу в случае открытой схватки? Однако воевода лишь отчасти прислушался к голосу разума, который наверняка подсказывал ему, что сначала надо выиграть войну за сердца людей: выплатил стрельцам задержанное жалованье. Понятно, что такими мерами вывести свой авторитет на уровень, хотя бы сравнимый с авторитетом Разина, воеводе не удалось. Тогда он попробовал другой метод, который по какому-то недоразумению рассматривается как очень действенный: публичное унижение. Почему-то считается, что умение унизить – это очевидная демонстрация силы и что публично униженный человек в дальнейшем так и будет оставаться униженным и станет вести себя соответственно.

Китайцы с древних времен уяснили себе, что унижение – это очень опасное оружие, поэтому изобрели концепцию "лица", которое можно потерять, не только будучи униженным, но и несправедливо унизив другого человека. Европейцы достаточно долго относились к этой концепции весьма поверхностно, пока само понятие "лица" как важной составляющей социального статуса не перекочевало во все европейские языки, включая и наш. Однако случилось это много позже того исторического момента, когда Прозоровский, решив осадить Разина, публично и на все времена, пока будут помнить российскую историю, потерял лицо. Воевода принял атамана, который пришел к нему с просьбой доложить московскому государю о его лояльности. За доброе слово о себе Разин предложил Прозоровскому выбрать из своей персидской добычи все, чтобы тот пожелает.

Недаром сказано: "Бойтесь данайцев, дары приносящих". Воеводе нужно было или привлечь атамана на свою сторону, поставить опытного и авторитетного бойца на службу государеву, победить его доверием, или же отмежеваться от него, показать ему, что покорность – единственный путь к спасению его души. Но ни в том, ни в другом случае воевода не смог бы принять богатые дары. Не случайно во все времена дарение считалось основным способом приобретения вассалов или союзников. При этом чем дороже подарок, тем крепче узы, а принимающий наиболее дорогой подарок без возможности или намерения отдариться становится обязанным дарителю, то есть как раз выступает в роли вассала. Именно поэтому европейские монархи, прежде чем получать добычу от своих флибустьеров, заключали с ними тайные соглашения, в результате которых пираты потом становились дворянами, удостаивались высших почестей, посвящались в рыцари и т.п. Фактически монархи принимали пиратов на работу и добычу брали как своеобразный результат труда, но не как дар; при этом со своей стороны они одаривали корсаров бесценными подарками – признанием, высоким социальным статусом, даже землями. Однако в рассматриваемом нами случае ни у астраханского воеводы, ни у царя не было каких-либо отношений с Разиным, и в персидский поход последний отправился по своему почину, на свой страх и риск. Поэтому никаких особых прав на часть добычи у властей не было, и если они хотели получить часть разинских трофеев, то им надо было заключить с "разбойником" соглашение либо отобрать добычу силой и покончить с ним. Ни на то, ни на другое у власти сил не нашлось.

Прозоровский не просто принял дар Разина, он истребовал себе самое лучшее из того, что увидел среди атаманской добычи, – роскошную соболью шубу, которая красовалась на плечах Степана. Надо отметить, что шубы из меха бобра, соболя, куницы в тогдашней России носили исключительно представители высшего сословия, к которому принадлежал и Прозоровский. Потребовав себе шубу с плеча атамана, воевода красноречиво дал ему понять, где на самом деле его место, несмотря на все доблести и народную любовь. Легенда гласит, что при этом боярин еще и пригрозил Разину виселицей:

Отдай, Стенька Разин,
Отдай с плеча шубу!
Отдашь, так спасибо;
Не отдашь – повешу
Что во чистом поле
На зеленом дубе,
На зеленом дубе,
Да в собачьей шубе.
(А. Пушкин)

Атаман отдал шубу со словами, вошедшими затем в русский язык в качестве пословицы: "Возьми шубу, да не было бы шуму!" Уже через год, летом 1670 г., Разин вернулся к Астрахани с двенадцатитысячным войском. Отряд стрельцов, посланный ему навстречу, перешел на его сторону. Повстанцы отправили к Прозоровскому двух послов с предложением о сдаче города. И в этой ситуации, когда битва была уже проиграна воеводой, он повел себя так же неразумно, как и годом ранее: приказал обезглавить посланцев. Разинцы штурмовали город недолго: накануне ночью жители подняли восстание и сами принялись избивать бояр. Когда повстанцы вошли в город, Прозоровский был схвачен и прилюдно казнен – сброшен с самой высокой башни астраханского кремля. Из дворян и боярских людей уцелели лишь те, кто перешел на сторону Разина, остальные, по свидетельству очевидцев, были "изрублены на куски или потоплены". По-русски это и называется: "Пошумели в Астрахани казаки".

Слова атамана, обращенные к непутевому астраханскому воеводе, не случайно стали крылатыми. Они указывают на очень распространенную ситуацию, когда мнимое превосходство на самом деле скрывает реальную слабость и мы хотим воспользоваться тем, что наш визави продолжает считать себя на высоте положения. В таком случае мы не пытаемся доказать ему, что он не прав, не стремимся ему противостоять, а даже наоборот: идем на уступки, чтобы он не помешал нам подготовится к тому моменту, когда его слабость станет очевидной, обрести значительное стратегическое преимущество. Пожертвовав дорогой шубой (а цена ее в те времена могла составлять сумму, достаточную для покупки небольшого имения), Разин получил возможность беспрепятственно овладеть сердцами горожан, одержать победу до того, как начнется штурм. И каким бы ни было его войско, стратегическое преимущество полностью перешло на его сторону. С другой стороны, как указывалось выше, столь дорогой подарок обязывает получателя. Даже если он этого не осознает, окружающие это понимают и реагируют определенным образом. Поэтому если получатель такого дарения ведет себя несоответственно, тем хуже для него. Воевода хотел унизить казацкого атамана, и ему показалось, что он унизил Разина. На самом же деле он только усугубил свое положение, создав лишь видимость моральной победы. Собственно говоря, никто, кроме него самого, в эту победу не поверил.

Если сравнивать эту "русскую стратагему" с китайскими, то просматриваются параллели, по крайней мере, с двумя из рассмотренных нами в предыдущих статьях: "Бросить кирпич, чтобы получить нефрит" и "Убить чужим ножом". Если связь с первой из них очевидна (Разин отдал шубу, а получил укрепленный плацдарм на берегу Волги и тысячи сторонников, готовых драться за него), то во втором случае связь тоньше, но типологически описываемая ситуация больше подходит именно к этой стратагеме. Как помнят читатели, безымянный автор "Тайного изложения воинского искусства", описывая эту стратагему, сослался на знак СУНЬ (Ущерб) из "Книги перемен": "…действуй по схеме знака СУНЬ". Смысл стратагемы был в том, что при наличии стратегического преимущества над противником могут существовать препятствия, мешающие немедленно реализовать это преимущество. Устранить их лучше чужими руками, оставаясь в стороне, а уже затем, что называется, взять свое. Для этого "по схеме знака СУНЬ" следует принести определенную жертву, избавиться от чего-то такого, что может казаться большой ценностью, но на самом деле на данном этапе только мешает. Эта жертва вовсе не той стороне, которая предположительно будет устранять препятствие, а возможно, кому-то еще – главное, чтобы она была осознанным действием. Как мы видим, ситуация вокруг собольей шубы в данном случае вполне укладывается в эту схему. Степан Разин мог бы даже и не заходить в город – местные жители не только провели его струги к самым уязвимым частям крепости, не просто открыли ворота, но и сами подняли восстание, рассеяв и уничтожив добрую половину боярского войска, в то время как вторая половина перешла на сторону восставших. Слова, сказанные Разиным астраханскому воеводе, как раз фиксируют факт осознанности этой жертвы: мол, я-то понимаю, зачем я это делаю, а ты понимаешь ли?

Обобщая этот небольшой опыт поиска стратагемного наследия в российском культурном контексте, авторы пришли к выводу, что названия китайских стратагем нас немножко обманывают, главным образом потому, что мы не настолько глубоко знаем исторический и культурный контекст, в котором они появились. С точки зрения страноведения, конечно, знать и разбираться в этих названиях полезно, но с точки зрения практики лучше все-таки подобрать что-то более близкое и понятное.

Соответственно, предлагаем в русском варианте "Тайного изложения воинского искусства" торжественно заменить "Убить чужим ножом" на "Возьми шубу, да не было бы шуму!", так как упоминание о ноже немедленно акцентирует наше внимание на коварстве, обмане, вероломстве и прочих видах поведения, недостойных морального облика подлинно благородного мужа. Отечественная же формулировка упомянутой китайской стратагемы сразу указывает на ее суть и побуждает нас к более внимательному изучению отечественной истории. Если уважаемые читатели найдут эту идею плодотворной, то в дальнейших публикациях нашей рубрики обязуемся предлагать их вниманию и другие изыскания подобного рода.