Разведка или наука?

Материал представляет собой отрывок из книги, носящей рабочее название «Вызов и ответ» и готовящейся к изданию в Институте экономических стратегий. Книга приоткрывает завесу тайны над причинами, приведшими к Карибскому кризису.

Александр Орлов
Разведка или наука?
"Экономические стратегии", №01-2009, стр. 80-87

Орлов Александр Семенович – действительный член Российской академии естественных наук, член президиума Международной академии наук о природе и обществе, член комиссии при Президенте РФ по военнопленным, интернированным и пропавшим без вести (1996-2005 гг.), участник Великой Отечественной 1941-1945 гг. и Корейской 1950-1953 гг. войн, д.и.н. В период подготовки номера к изданию пришла трагическая новость о скоропостижной кончине А.С. Орлова. Редакция приносит глубочайшие соболезнования родным и близким Александра Семеновича. Первый после окончания Второй мировой войны мирный год – 1946 – стал и первым годом холодной войны, а в 1950-1960-х гг. произошли два события, тесно связанные между собой: полеты У-2 над территорией СССР с 1956 по 1960 г. (кульминация – сбит Френсис Гарри Пауэрс) и Карибский кризис (октябрь 1962 г.). О кризисе написаны горы книг, а о причинах, к нему приведших – о полетах У-2 – почти ничего. Хотя кризис 1962 г. был вызван именно этим. Это был ответ СССР на тайные операции США 1956-1960-х гг. "Вызов и ответ" – рабочее название книги В.А. Золотарева, Н.В. Илиевского, А.С. Орлова и Б.Г. Путилина, готовящейся к изданию в Институте экономических стратегий РАН. Вызов – секретные операции, полеты У-2, ответ – создание группировки советских войск на Кубе как потенциальная ответная угроза США за их тайные разведывательные операции против СССР. Мы предлагаем вниманию читателей отрывок из этой книги.

Дорога с опытного поля в городок на берег Иртыша перекрывалась для автотранспорта, и все выезжавшие с поля обязаны были пройти через пункт дозиметрического контроля. Проверялось загрязнение одежды, приборов, автотранспорта. Загрязненные автомашины отправлялись на моечную площадку, одежда и приборы дезактивировались, а люди проходили сквозь душевые кабины санпропускника.

Генеральная репетиция прошла успешно, решено было назначить испытания на утро 29 августа. Накануне на полигоне было расставлено все необходимое оборудование и аппаратура различного назначения. В этот же день в назначенные места были доставлены на грузовиках подопытные животные: овцы, собаки, мелкая живность. Автомашины двигались колоннами и поодиночке. Сопровождали животных солдаты и офицеры, одетые в защищающие от радиации комбинезоны. В центре опытного поля возвышалась металлическая башня. Ее вершина была обшита деревянными щитами, в щитах оставлены оконца для наблюдения за начальной фазой взрыва. От командного пункта к башне вела дорога. По ней на грузовике, глушитель которого был оснащен специальной защитной сеткой, должны были подвезти атомный заряд. К концу дня 28 августа все было готово.

И вот наступил решающий день испытания первой атомной бомбы в Советском Союзе. Все были напряжены до предела: понимали, что сегодня произойдет такое выдающееся событие, которое навсегда войдет в историю. Руководство тоже волновалось. Уже на рассвете стало известно, что из-за вероятного ухудшения погоды и возможной грозы время начала эксперимента перенесено на один час вперед (до этого планировалось произвести подрыв заряда в 8.00, т.е. в 5.00 по московскому времени). За полчаса до взрыва С.Л. Давыдов нажал пусковую кнопку: механизм подготовки к взрыву пришел в действие. За минуту до подрыва заряда по команде И.В. Курчатова была нажата главная кнопка.

Вот как описывает Давыдов эти тревожные минуты, точнее секунды: "Из репродукторов доносилось: "Осталось пять, четыре, три, два, один, ноль!" Я едва успевал докладывать о подаче и прохождении команд. На доклады руководство не отвечало. По словам Денисова (коллега С.Л. Давыдова. – Авт.), я страшно побледнел.
И вдруг у Чугунова (представитель комиссии по АП) на пульте вспыхнула электрическая дуга. Секунда раздумья – и Чугунов отключил аккумуляторы. Дуга погасла.
Наступила пауза… Все молчат… АП продолжает отрабатывать положенные ему 40 секунд… Произошел ли взрыв? С тревогой и надеждой смотрим друг на друга. За дверью послышались шаги бегающих людей, возня у запираемой двери, радостные голоса, крики "ура!". А вот и два мощных шлепка по крыше каземата, словно выпущенный на волю джинн-великан дружески похлопал по плечу. Нарастает боль в ушах, но нет, не сильная. Ударная волна прошла. Почти молча поздравляем друг друга".
Как вспоминают свидетели взрыва, над опытным полем стояла стена пыли высотой в несколько километров и столь же протяженная. Ничего нельзя было рассмотреть, кроме нескольких ближайших сооружений. Увиденное поражало не красотой, а громадными масштабами явления.

Когда прошла ударная волна, наступило время проверки результатов эксперимента. Первым на поле выехал на специально оборудованном свинцовой защитой танке заместитель министра здравоохранения СССР А.И. Бурназян. Он имел схему сооружений, расположенных по северо-восточному радиусу поля. Проезжая мимо сооружений, Бурназян должен был в зависимости от отсутствия или наличия радиоактивности выпустить зеленую или красную ракету. Однако танк проходил рубежи 10 000, 5000, 3000 м, а взлетали только зеленые ракеты. Наконец – 1800 м, и выстреливается красная ракета, свидетельствующая о том, что появилась радиоактивность. Это означало и то, что разрешается выезд на поле.

Вслед за Бурназяном на поле выехали еще два танка, обшитые свинцовыми щитами. Их вели генерал-майор А.М. Сыч и полковник С.В. Форстен. Танки пересекли эпицентр взрыва и замерили радиоактивность на поле. Тут же группа разведчиков службы безопасности оградила флажками границы опасной зоны. Затем группы специалистов исследовали результаты воздействия взрыва на технику, вооружение, инженерные сооружения, постройки, животных. После этого по полю проехали руководители атомного проекта – И.В. Курчатов, А.П. Завенягин и их сотрудники.

В ходе контроля последствий взрыва происходили и трагикомические случаи. Так, например, при эвакуации животных с опытного поля один из солдат, увидев плитку шоколада, потихоньку съел ее. Однако на пункте дезактивации было замечено, что солдат радиоактивен более нормы. Сняли с него всю одежду – то же самое. Где же источник излучения? Когда поднесли радиометр к животу, выявили источник. Солдат был отправлен в госпиталь, где в течение нескольких дней подвергался многократному промыванию желудка. Через несколько дней его выписали из госпиталя: обошлось. Но бывают ведь и поздние последствия.

Часа через полтора после взрыва, когда пыль на поле рассеялась, стало видно, что ни башни в центре поля, ни жилых домов, в которых личный состав прожил несколько месяцев, ни промышленного цеха уже нет. Вздымались лишь столбы черного дыма от горевших складов нефтепродуктов. Были видны догорающие искореженные самолеты, сброшенный с опор железнодорожный мост, разрушенные постройки. Песок в радиусе нескольких сотен метров оказался сильно оплавленным. Кругом валялись изуродованные танки, орудия, другая боевая техника. Некоторые машины были отброшены на десятки метров от места, где они были поставлены.

Результаты атомного взрыва, его воздействие на боевую технику, инженерные укрепления, разного рода строения, животных, находившихся на территории полигона, уровни проникающей радиации – все свидетельствовало об успехе. Проведенный эксперимент показал (хотя и не по всем параметрам), что атомный взрыв соответствует теоретическим представлениям, а значит, открывает путь к созданию более мощных образцов атомного оружия. Советский Союз стал ядерной державой.

3 сентября 1949 г. американский бомбардировщик В-29, совершивший очередной разведывательный полет в северной части Тихого океана близ границ СССР, при заборе пробы воздуха (такая задача ставилась всем самолетам, совершавшим разведывательные полеты в районах, граничащих с СССР) обнаружил повышенную радиоактивность. Проверка взятой пробы позволила американским специалистам сделать вывод, что в СССР испытана атомная бомба. Известие об этом вызвало в Вашингтоне настоящий шок. Анализ радиоактивных образцов, произведенный американцами, показывал, что было испытано оружие современной конструкции на плутониевой основе.
"Вероятность того, что это нечто иное (т.е. не атомный взрыв. – Авт.), – писал впоследствии председатель комиссии по атомной энергии Давид Лилиенталь о своей первой реакции на известие о советской атомной бомбе, – категорически отметается – Роберт Оппенгеймер совершенно определенен… Чувство в животе: вот оно то, чего мы боялись начиная с января 1946 г., с момента первого заседания нашей консультативной группы…"

Президент Гарри Трумэн и министр обороны Линдон Джонсон, потрясенные провалом предсказаний и расчетов правительственных служб, с трудом верили фактам. Еще бы! Ведь комитет начальников штабов в 1946 г. заверял президента, что "любая великая держава, начинающая с нуля и располагающая той информацией, которая ныне доступна, сможет осуществить эту цель в течение 5-7 лет, если она получит помощь в поставке и использовании специализированного оборудования и станков от наций, наиболее способных к производству атомных зарядов, и в период от 15 до 20 лет без такой посторонней помощи". И вот вместо 20 лет через каких-то 3 года в Советском Союзе появилось атомное оружие. Несмотря на то что президент получил информацию об атомных испытаниях в СССР 12 сентября, он не решался сразу же объявить об этом. Только 23 сентября Гарри Трумэн доложил кабинету и всей стране о происшедшем событии. По оценке Лилиенталя, советское испытание "коренным образом изменило обстановку".

Но в Вашингтоне в это не хотели верить. Даже когда Трумэну 19 сентября 1949 г. предоставили неопровержимые данные о появлении в СССР атомной бомбы, он отнесся к этому скептически и попросил каждого из членов специальной комиссии по атомной энергии дать свое личное подтверждение того, что русские "действительно смогли сделать это". Он всячески уклонялся от того, чтобы сделать официальное заявление об испытаниях атомной бомбы в СССР, хотя уже было ясно, что эта новость, помимо Белого дома, просочится в печать. Известно, что он спросил у Лилиенталя, уверен ли тот, что "русские действительно имеют бомбу". Лилиенталь подтвердил этот факт. Советники Трумэна настаивали, чтобы президент публично признал наличие в СССР атомного оружия. И только 23 сентября, почти через месяц после атомного взрыва на Семипалатинском полигоне, он сообщил миру: "Мы имеем свидетельства того, что несколько недель назад в СССР был произведен атомный взрыв". Это был тяжелый удар по американскому истеблишменту.

В СССР 25 сентября было опубликовано официальное сообщение: "23 сентября президент США Трумэн объявил, что, по данным правительства США, в одну из последних недель произошел атомный взрыв. Одновременно подобное заявление было сделано английским и канадским правительствами.

Вслед за опубликованием этих заявлений в американской, английской и канадской печати, а также в печати других стран появились многочисленные высказывания, сеющие тревогу в широких общественных кругах. В связи с этим ТАСС уполномочен заявить следующее. В Советском Союзе, как известно, ведутся строительные работы больших масштабов – строительство гидростанций, шахт, каналов, дорог, которые вызывают необходимость больших взрывных работ с применением новейших технических средств. Поскольку эти взрывные работы происходили и происходят довольно часто в разных районах страны, то возможно, что это могло привлечь к себе внимание за пределами Советского Союза.

Что же касается производства атомной энергии, ТАСС считает необходимым напомнить о том, что еще в ноябре 1947 г. министр иностранных дел СССР В.М. Молотов сделал заявление относительно секрета атомной бомбы, сказав, что "этого секрета давно уже не существует". Это заявление означало, что Советский Союз уже открыл секрет атомного оружия и он имеет в своем распоряжении это оружие. Научные круги Соединенных Штатов Америки приняли это заявление В.М. Молотова за блеф, считая, что русские смогут овладеть атомным оружием не ранее 1952 г. Однако они ошиблись, т.к. Советский Союз овладел секретом атомного оружия еще в 1947 г.

Что касается тревоги, распространяемой по этому поводу некоторыми иностранными кругами, то для тревоги нет никаких оснований. Следует сказать, что советское Правительство, несмотря на наличие у него атомного оружия, стоит и намерено стоять в будущем на своей старой позиции безусловного запрещения применения атомного оружия.

Относительно контроля над атомным оружием нужно сказать, что контроль будет необходим для того, чтобы проверять исполнение решения о запрещении производства атомного оружия".

Нужно сказать, что руководство СССР было встревожено заявлением Трумэна от 23 сентября. Откуда американцам известно о нашем атомном взрыве? Значит, была их агентура на полигоне? Только убедительные разъяснения ученых убедили Кремль в том, что факт атомного взрыва можно определить по заборам проб воздуха за сотни километров от места взрыва.

Как бы то ни было, заявление ТАСС было воспринято мировой общественностью с разноречивыми чувствами. Многие считали это шагом, который ставил преграду угрозе атомной войны. Не случайно известный американский политический деятель Генри Киссинджер писал: "Советский Союз обладал еще одним преимуществом в первые послевоенные годы: растущим убеждением общественности несоветской части мира… в том, что ядерная война представляла собой неимоверную катастрофу".

А что Вашингтон? Там сообщение ТАСС вызвало бурю. Воинствующая часть общественности требовала немедленного развязывания превентивной атомной войны против СССР. Однако войны не произошло: выяснилось, что США не смогут выиграть такую войну и даже нанести первый ощутимый для СССР удар. В конце 1949 г. США имели 840 действующих стратегических бомбардировщиков, способных нести атомные бомбы, и около 250 самих бомб. Конечно, и такое количество атомных боеприпасов было впечатляющим, но тактико-технические характеристики самолетов-носителей позволяли достичь Москвы, Ленинграда и других городов в Европейской части СССР при действии с авиабаз Англии и других стран Западной и Южной Европы. Однако их в то время было явно недостаточно, а главное, теперь стала реальностью угроза советского атомного удара по западноевропейским союзникам Соединенных Штатов, что в значительной степени меняло мировую ситуацию.

Весть о появлении в СССР атомной бомбы взбудоражила весь мир, и, конечно, в первую очередь Америку. Сразу же получила развитие версия о том, что Советский Союз с помощью своей агентуры смог добыть секреты американского "Манхэттенского проекта" и быстро создать аналогичную бомбу. Вспомнили о крупном международном скандале 1945 г. Тогда шифровальщик советского посольства в Канаде И.С. Гузенко попросил у канадского правительства политического убежища и передал в руки полиции Канады сведения о сети советских разведчиков, работавших над раскрытием американских атомных секретов. Последовал ряд арестов, и в конечном счете западные службы вышли на след советского "супершпиона", как его именовали, физика Клауса Фукса, работавшего в Лос-Аламосе.

С тех пор тема Фукса как человека, обеспечившего успех Советского Союза в создании собственной атомной бомбы в короткие сроки, не сходит со страниц военной и научной исторической литературы. Согласно многочисленным версиям, роль советских ученых – И.В. Курчатова, Ю.Б. Харитона, А.Б. Зельдовича, а также создателей и организаторов атомной промышленности – была минимальной, а роль разведки – основной.

Действительно, наша первая бомба, взорванная на полигоне под Семипалатинском, была копией американской бомбы.

В связи с этим встает вопрос, до сих пор вызывающий споры: что же сыграло главную роль в создании атомного, а затем и водородного оружия в СССР: наука или разведка?

Когда в 1992 г. академика Ю.Б. Харитона спросили, правда ли, что первая советская атомная бомба – двойник первой американской, он ответил: "Наша первая атомная бомба – копия американской. И я считал бы, – добавил он, – любое другое действие в то время недопустимым в государственном смысле. Важны были сроки: кто обладает атомным оружием, тот диктует политические условия". Тогда корреспондент спросил академика:

"- Кто этот человек, передавший схему бомбы?
– Клаус Фукс, – ответил ученый. – После суда над ним эта история на Западе стала хорошо известна. У нас она без особого смысла скрывалась, даже в научных кругах как-то не принято было об этом говорить.

Фукс, о существовании которого мы тогда, конечно, не знали, сделал большое дело, позволив ускорить работы. Конечно, все нужно было проверить, просчитать, так как сообщение могло быть хитрой дезинформацией. В конце концов убедились: все верно, и воспроизвели изделие. Повторюсь: мы не имели права поступать иначе.
– А без Фукса пришли бы к такому результату?
– Безусловно. Были и идеи, обеспечивавшие продвижение в более совершенном направлении, но все это требовало времени".

Действительно, обстановка, сложившаяся к середине 1949 г., заставляла торопиться. Американцы уже имели более 250 атомных бомб и 840 самолетов – носителей этого оружия. Еще весной того же года был создан военно-политический блок НАТО, нацеленный против СССР. В то же время Советский Союз не имел ни атомной бомбы, ни средств доставки ее на Американский континент. Приближавшаяся победа коммунистических сил в Китае еще более обостряла обстановку в мире. Советскому Союзу нужно было срочно найти адекватный ответ на вероятную угрозу атомного нападения, а такие планы в США уже разрабатывались, уточнялись и совершенствовались.

Но все это вовсе не означает, что только проникновение в американские атомные секреты дало СССР ядерное оружие. Нет! В закрытом "атомграде" под Нижним Новгородом – Арзамасе-16 (город Саров) – сотрудники коллектива Ю.Б. Харитона и Я.Б. Зельдовича создавали два своих варианта бомб, оригинальных и технически более совершенных, нежели американская. Они были испытаны в 1951 г. Эти бомбы оказались в несколько раз легче американской и к тому же в несколько раз мощнее и имели оригинальный, совершенно отличный от американского, взрыватель. Но развернувшаяся холодная война требовала ответа на американский вызов.

Советское Правительство, и в первую очередь И.В. Сталин и Л.П. Берия (руководитель всех работ по атомной проблеме в СССР), настаивали на скорейшем создании Советским Союзом своего атомного оружия. Поэтому научный коллектив Ю.Б. Харитона вынужден был затормозить работы над собственными проектами, чтобы без промедления воссоздать уже опробованные в Аламогордо, Хиросиме и Нагасаки американские бомбы.

Без той серьезной научно-производственной базы, которая была создана в работах, посвященных атомному оружию, в СССР в 1930-1940-е гг., любые добытые разведчиками данные оказались бы бесполезными. Это, конечно, не означает, что те разведданные не были ценными. Нет, их роль в реализации советского уранового проекта является весьма важной. Важной, но не решающей.

Лет пятнадцать-двадцать назад академик А.П. Александров говорил: "…Ни Курчатов, ни другие участники проекта на чужие идеи не надеялись – искали свои. К тому времени, когда открытие нейтрона и деления урана прояснили путь к практическому овладению атомной энергией, наши исследования в этой области были уже на мировом уровне. Их вели И.В. Курчатов, А.И. Алиханов, Л.А. Арцимович, П.И. Лукирский в Ленинградском физтехе и К.Д. Синельников – в Харьковском физтехе. Кстати, у советских ученых были иные, более надежные источники информации, чем данные разведки. Зная последние – до того как опустился занавес секретности – работы крупного зарубежного исследователя и не находя его имени в научных изданиях (а значит, он не сменил область своих научных интересов), не трудно было определить, что он движется в том же направлении и что это направление опробуется в секретных атомных работах".

В том же интервью А.П. Александров вспоминал: "Первая работа, которую поручил мне Курчатов, – термодиффузионное разделение изотопов. Ничего хитрого в этой технологии не было. О ней еще до войны, по немецким публикациям, докладывалось на физтеховском семинаре. И это Курчатову, видно, запало в память.
Я возразил: "Но ведь на том же семинаре Арцимович предложил другие, более обещающие пути разделения". Игорь Васильевич сказал, что будет опробовать именно разные пути. Говорю: "Но зачем делать то, что не понадобится?" – "А черт его знает, что понадобится. На всякий случай надо пройти и этот путь". – "Так ведь большие энергозатраты, очень дорого будет". – "Сейчас не до цены!""

Как выяснилось впоследствии, американцы шли именно по этому пути. Построили термодиффузионный завод, и он у них работал. А в Советском Союзе, хотя и сделали довольно большую установку на одной из московских электростанций, на которой провели опыты и добились разделения изотопов, отказались от этого метода, потому что нашли более эффективный.

Чрезвычайно важна была и проблема получения сверхчистого графита, над которой под непосредственным руководством Курчатова бились тогда многие ученые (кстати, немецкий "урановый проект" не получился как раз потому, что Вернер Гейзенберг отверг графит как замедлитель в пользу тяжелой воды).

Так что дело не в раскрытии атомного секрета, а в неотвратимости движения научной и технической мысли, которую не остановит никакая секретность.

И все-таки – какова же была роль разведки? Ведь люди, которые руководили и, главное, непосредственно исполняли задание Центра, должны были не только быть разведчиками-профессионалами, спецами агентурной работы, но и хорошо разбираться в физике, чтобы верно оценить сведения, компетентность агентов, направлять точные ответы в Москву.

Советская научно-техническая разведка, исходя из задач, поставленных перед нею, не могла пройти мимо открытия в 1939 г. цепной реакции деления ядер урана, приводящей к высвобождению огромной энергии, что делало реальной перспективу создания ядерного оружия. Нарастала опасность нападения на СССР фашистской Германии, а она, располагая сильной ядерной физикой, могла создать атомное оружие в обозримом будущем. Поэтому осенью 1940 г. в ряд резидентур была послана директива: выявить центры ядерно-физических исследований, занятые разработкой атомного оружия, получить из них достоверную информацию о ходе этих работ.
И вот именно тогда нашелся, может быть, просто уникальный в этой сфере человек, Л.Р. Квасников – единственный разведчик, оказавшийся способным благодаря своей научной подготовке правильно оценить открывшуюся перспективу. Он знал первопроходческие исследования ядерного деления урана советских физиков Г.Н. Флерова, К.А. Петржака, Ю.Б. Харитона и Я.Б. Зельдовича, и это, по-видимому, стало решающим аргументом в пользу предпринятой им инициативы.

После начала Второй мировой войны, когда европейские страны были оккупированы Германией, обстановка для работы нашей разведки чрезвычайно осложнилась, и развертывать в Третьем рейхе новую сеть агентуры не представлялось возможным. Поэтому центром приложения сил советской научно-технической разведки (НТР) стали США и Великобритания – страны, в которых скорее всего могло быть существенное продвижение к созданию атомного оружия. В январе 1941 г. в нью-йоркскую резидентуру была послана из Москвы ориентировка о том, что в Нью-Йорке, в Колумбийском университете, и в университете штата Миннесота ведутся работы по использованию энергии урана-235. Предлагалось проверить эти сведения и установить, ведутся ли и какие именно исследования в Колумбийском университете, находившемся в пределах досягаемости нашей резидентуры.

Как обычно, шли разные донесения, и из них нужно было извлечь драгоценные для нас зерна. Таковыми оказались сведения о том, что в ноябре 1941 г. в Лондоне были профессора Гарольд Юри и Джордж Пеграм – как предполагалось, с целью ознакомления с ходом работы над атомным оружием в Англии. Но еще раньше,
25 сентября, лондонский резидент А.В. Горский получил обширный документ о деятельности уранового комитета. Его содержание однозначно говорило о развертывании работ по созданию атомной бомбы: данные о ее конструкции ("пушечного типа"), о величине критической массы урана-235, об инициаторе для возбуждения в ней цепной реакции, о производстве этого изотопа урана методом газовой диффузии, о научных и производственных центрах и участниках этих работ.

Руководство НКВД, и прежде всего Л.П. Берия, восприняли это донесение как дезинформацию, но дальнейший ход событий вокруг атомного оружия показал достоверность добытых лондонской резидентурой данных.

В феврале 1942 г. фронтовые разведчики Красной Армии изъяли у пленного немецкого офицера бумаги, которые были доставлены в научный отдел Государственного комитета обороны (ГКО). Из них следовало, что германский вермахт намерен иметь атомное оружие… В марте этого же года Берия решает направить Сталину документ, составленный научно-технической разведкой по сведениям, полученным в Лондоне еще в декабре 1941 г. Так вот, в нем имелось чрезвычайной важности предложение рассмотреть вопрос о создании при ГКО специального отдела для организации и руководства работой по созданию атомной бомбы. После известного письма Г.Н. Флерова и ознакомления с поступившими сведениями у Сталина в конце 1942 г. состоялось совещание с участием академиков А.Ф. Иоффе, Н.Н. Семенова, В.Г. Хлопина и П.Л. Капицы, на котором и было принято решение приступить к созданию советского атомного оружия и образовать с этой целью специальный центр. И центр под названием "Лаборатория № 2 АН СССР" начал работу в марте 1943 г.

В связи с этим возникла острая необходимость в короткие сроки создать и в США, и в Англии агентурную сеть из осведомленных специалистов, непосредственных участников ядерных программ. Темпы решения этой задачи в Нью-Йорке и Лондоне оказались различными. В Лондоне агентурная сеть сложилась и работала начиная с 1943 г. О положении дел в Нью-Йорке свидетельствует письмо резиденту в июне 1944 г., в котором говорится: "…Наряду с наличием положительных моментов в разработке "Энормоз" (кодовое название проблемы атомного оружия. – Авт.), ход ее в целом остается неудовлетворительным. За время нашей работы по "Энормоз"… кроме агента "Д" мы ничего не имеем. "Т" (Клаус Фукс. – Авт.) в счет не идет…"

Анализ положения дел в Нью-Йорке, предпринятый Центром НТР в 1944 г., привел к заключению: те положительные результаты, которые достигнуты в агентурной разработке "Энормоз", являются главным образом заслугой лондонской резидентуры. Нью-йоркской группе было приказано обеспечить решительный перелом в работе по проблеме "Энормоз". Положение дел стало улучшаться после организации в Нью-Йорке самостоятельной резидентуры НТР под руководством Л.Р. Квасникова и вербовки в 1944-1945 гг. нескольких агентов, имевших прямой доступ к информации о разработке конструкции атомной бомбы и ее испытании.

В Лондоне получение информации было организовано достаточно четко. В Центр кроме сведений об общем положении дел с атомным оружием в США и Великобритании направлялась информация по вопросам химии и металлургии урана и плутония, реакторов с графитовыми и тяжеловодными замедлителями – подлинники или копии докладов американских и английских исследовательских центров. Эти материалы содержали также важнейшие данные о свойствах нейтронов с различной энергией, об уточненных ядерных константах и т.п. В общем, сама по себе сложилась некая специализация резидентур: нью-йоркская поставляла больше информации о собственно атомной бомбе, а лондонская – о производстве материалов для ее изготовления и важных аспектах ядерной физики. Так что в итоге их совместными усилиями были освещены многие существенные моменты конструкции и изготовления бомбы.

Центр научно-технической разведки понимал, что добытая информация могла быть неполной или уже известной нашим ученым, или даже содержать неверные сведения как следствие ошибочных поисков западных ученых. Однако ее неизменное достоинство состояло в том, что она всегда отражала достигнутый в США и Англии уровень исследований, а также пути практического применения результатов этих исследований в данный период и была свободна от дезинформации. Это объясняется тем, что советская разведка получала информацию от непосредственных участников ядерных разработок, а они сотрудничали с ней, исходя из своих морально-политических убеждений, были обучены приемам разведывательной деятельности, проверены, надежны и действовали совершенно бескорыстно.

Но почему? Да потому, что многие западные интеллектуалы тогда симпатизировали идеям социализма. Это сегодня, когда стало ясно, что сталинская модель социализма, которую создавали в СССР, себя не оправдала, социалистические идеи потеряли в мире привлекательность. (Хотя, как известно, "одна дождинка – еще не дождь" и если, скажем, человеку не повезло с женой или мужем в одном браке, это не значит, что нельзя вступать в брак вообще.)

И до войны, и в первые послевоенные годы социализм еще имел авторитет в мире: ведь коммунисты в оккупированных гитлеровским рейхом странах были в первых рядах движения Сопротивления.

По воспоминаниям работника лондонской резидентуры В.Б. Барковского, один из британских физиков сам пришел к советским дипломатам со своими данными. Поставляя высочайшей важности информацию, не брал от чекистов ни пенни. В конце концов начальник Барковского приказал хотя бы накормить как следует явно недоедавшего информатора: в Англии, как и в СССР, в разгар войны было распределение продуктов. Барковский заманил информатора в ресторан, но тот от еды и выпивки отказался, а потом отчитал его за то, что он транжирит деньги, когда солдаты его страны гибнут под Сталинградом.

Реально оценивая свой вклад в создание отечественного атомного оружия, разведка никогда не ставила свои успехи выше достижений ученых, и это устраняло досадные противоречия в оценке вклада обеих сторон. Убедительно об этом пишет А.А. Яцков, который был одним из главных действующих лиц в операции "Энормоз".
Как известно, с Фуксом главным образом была связана ГРУ – наша армейская разведка, а не НКГБ, и начинал эту работу полковник С.Д. Кремер, сотрудник резидентуры в Лондоне.

В годы войны советское посольство часто посещал немецкий эмигрант доктор Юрген Кучинский. Как-то Кучинский сказал нашему послу И.М. Майскому, что в Англии, в атомном исследовательском центре работает с 1934 г. его друг Фукс. Майский на это заметил, что было бы неплохо организовать встречу с ним. Кучинскому удалось уговорить Клауса Фукса встретиться с Кремером.

Встреча состоялась летом 1942 г. на одной из тихих улиц Лондона. Начали беседу на немецком, а затем перешли на английский язык. Фукс заявил, что он согласен помочь Советскому Союзу по идеологическим соображениям. От денег он отказался, заметив, что англичане хорошо ему платят и он ни в чем не нуждается. У него было лишь одно непременное условие: его материал в считанные часы должен быть на столе Сталина. У Кремера не было прямой связи со Сталиным, но была связь с человеком, который бывает у Сталина. Короче, условие было принято.

При второй встрече Фукс передал Кремеру крупный блокнот (примерно 40х20 см), заполненный формулами, и сказал: "Здесь все, что необходимо знать Вашим специалистам по организации работы над созданием атомного оружия".

Материалы были срочно отправлены в Москву. Москва подтвердила получение и предписала не терять связи с Фуксом.

Так началась работа с Клаусом Фуксом, передававшим ценнейшую "атомную информацию". Мартовская докладная записка Берии Сталину составлялась как раз исключительно на основе материалов Кремера. Но когда после постановления ГКО СССР в июне 1943 г. головной организацией, которой надлежало добывать сведений по атомному оружию, стала внешняя разведка НКГБ, информация от Фукса поступала уже по каналам этой
разведки.

ПЭС 8276/07.11.2008

Окончание следует.