Прокрустово ложе беспристрастности

Расхожее мнение о всесилии информационных технологий как наиболее действенного орудия обработки общественного мнения — преувеличение. Однако недооценив их, можно потерпеть фиаско в достижении цели.

Игорь Шабдурасулов
Прокрустово ложе беспристрастности
"Экономические стратегии", 2001, №4, стр. 92-97

Карьеру Игоря Шабдурасулова можно назвать совокупностью переменчивых обстоятельств и неизменных принципов. Закончив в конце 1970-х годов географический факультет МГУ, Игорь Владимирович пришел работать в Институт географии АН СССР, где защитил диссертацию на звание кандидата географических наук. Профессиональный рост начался для Шабдурасулова с экспедиции по Великому Шелковому пути в конце 1970-х, инициаторами которой выступили зарубежные ученые, а сотрудники Института географии стали при них консультантами. Игорь Шабдурасулов проявил неординарный организаторский талант, был отмечен руководством института, и заместитель директора, избиравшийся в академики, привлек его к участию в своей предвыборной кампании. После этого Игорь Владимирович попал в аппарат Президиума Академии наук, а оттуда вместе с группой коллег – в Администрацию Президента, куда впоследствии приходил еще дважды, всякий раз повышая свой статус (в 1993 году – помощником главы администрации, в 1998 – заместителем, в 1999 – первым заместителем). В 1998 году Игорь Владимирович стал генеральным директором ОАО "ОРТ". Впервые возглавив большой коллектив, Шабдурасулов еще раз доказал, что он – высокопрофессиональный менеджер и политик, не чуждающийся компромиссов. Однако через некоторое время по принципиальным соображениям он был вынужден уйти. Так же Игорь Владимирович поступил и в 2001 году, покинув пост председателя совета директоров телекомпании "ТВ-6". Сегодня Игорь Шабдурасулов возглавляет фонд "Триумф", присуждающий первую негосударственную российскую премию за достижения в области литературы и искусства. С 2001 года этот фонд учредил еще одну премию – за достижения в области российской науки. Игорь Шабдурасулов отвечает на вопросы главного редактора журнала "Экономические стратегии" Александра Агеева.

Вас считают знатоком и умелым организатором информационных технологий. Все ли подвластно информационным технологиям? Каковы границы управляемости человека, масс, общественного сознания?

Не думаю, что я специалист в этой области. Скорее – ремесленник по нужде. У меня совсем другое образование, и то, что я делаю, вернее, то, что мне удалось сделать – это нечто из области эмпирического опыта. Полагаю, что расхожее мнение о всесилии информационных технологий как наиболее действенного орудия обработки общественного мнения – преувеличение. Политические события, например, результаты выборов, показывают, что далеко не все может быть решено через информационное воздействие. Мне кажется, к этому инструментарию нужно относиться чрезвычайно аккуратно, нельзя недооценивать его, но ни в коем случае и не переоценивать. Иначе можно потерпеть фиаско в достижении цели.

В этой связи возникает вопрос, возможна ли вообще свобода прессы в обществе?

Когда речь идет о независимости прессы или о ее свободе, я не могу понять: независимость от кого, свобода для кого? Для журналиста? Но, по-моему, сегодня это уже не свобода, а вседозволенность. Даже респектабельные или считающие себя таковыми средства массовой информации зачастую переходят этический порог, не говоря уже о желтом сегменте рынка СМИ. Количество заказной хвалы, которой, конечно, меньше, и заказной грязи, которой существенно больше, – лишнее тому подтверждение. У российских средств массовой информации есть хозяева, и неважно, кто они: государство, частные лица или корпорации. Состояние рекламного рынка как основного источника существования СМИ таково, что доходы не покрывают расходов. Исключение составляют таблоиды. Безубыточная (или с небольшой прибылью) работа издательских домов связана с диверсификацией деятельности, позволяющей дотировать, например, общественно-политические издания. Глупо упрекать государственное радио или телевидение в том, что они целенаправленно доводят до сведения слушателя или зрителя точку зрения своего работодателя. А, собственно, почему они не должны этого делать, если наняты государством? Другое дело, насколько журналист объективен, сумеет ли улечься на прокрустово ложе беспристрастности, сможет ли не перегнуть палку. Все зависит от его таланта, совести, профессиональной подготовки. Это, с моей точки зрения, проблемы из области этики.

Люди, работающие в СМИ, являются образцом для подражания, претендуют на то, чтобы считаться элитой. Как Вы оцениваете современную российскую элиту?
Под понятием "элита" подразумеваются самые разные вещи. Можно говорить об элите в сфере культуры, науки, государственной власти и управления. Это наиболее высокопоставленные чиновники, региональная и деловая элита. Причем тут тоже есть свои тонкости и нюансы. Если разбираться, то выяснится, что у нас чуть ли не две трети населения – элита.

Как в Испании, где почти каждый гражданин герцог или граф?

Вот именно. Например, где провести границу в научном сообществе, чтобы можно было сказать: эта его часть – элита, а вот эта – уже не элита. Элита – это члены Президиума РАН или академики РАН, а может быть, это академики самых разных академий, включая достаточно забавные образования? Чтобы никого не обижать, я не хочу сейчас говорить о том, как создавались эти академии и как люди становились их членами. Можно ли отнести к представителям элиты научного сотрудника, скажем, экономического института в Новосибирске? На самом деле, это достаточно сложный вопрос.

Какие модели политологи, политсоциологи предлагают для объяснения современного состояния нашего общества?

Сегодня я не знаю в России ни автора, ни организации, которые могли бы претендовать на такой уровень философского обобщения, какой присущ, например, "Государю" Макиавелли. Можно по-разному относиться к автору этой книги, но ее появление – событие мирового масштаба. Что же касается структур и имен, которые на слуху, то это – полное смешение жанров. Сейчас существует масса организаций, занимающихся избирательными технологиями, множество политтехнологов, политконсультантов, политэкспертов. Достаточно вспомнить, например, "Имидж-контакт", Фонд Горбачева, Фонд эффективной политики, ИНДЕМ, десятки, если не сотни, других фондов. Как правило, они создаются или одним человеком, или под одного человека и, выходя в публичное пространство, делятся своими мнениями, дают рекомендации и советы. Я предпочитаю опираться на собственные выводы, отражающие мои представления о состоянии нашего общества. Увы, на российской политической сцене нет авторитетов, которые бы воспринимались мною как путеводные звезды, нет политика или партии, платформу которой я полностью разделял бы. Может быть, это не так плохо, поскольку чем больше будет людей, умеющих самостоятельно мыслить, тем лучше для всех нас.

Не кажется ли Вам, что России сегодня необходимо определить стратегические цели общественного развития?

Если бы нашелся человек (или группа людей), способный сформулировать эти цели в доступной хотя бы для элиты форме, и эта самая элита с ним согласилась бы, то его можно было бы смело выдвигать на ведущий государственный пост. Пока ничего подобного нет. Мы все еще движемся эмпирически, методом проб и ошибок, тычемся, наступая на грабли. Может быть, это и есть настоящая жизнь? Я не готов ответить на такой вопрос однозначно. Мы живем в новых условиях всего 10 лет. Общество – это весьма инертная система, которую невозможно радикально развернуть за столь короткий промежуток времени. Вот повернуть назад можно, потому что это проще. 10 лет – это очень мало и для разработки стратегии развития страны, и для ее реализации. В общественной жизни не бывает чудес, бывают иллюзии, которые – нельзя забывать об этом – чрезвычайно опасны.

Как Вы считаете, каков сегодня интеллектуальный потенциал власти?

Никогда об этом всерьез не задумывался. Что касается институтов власти, то, мне кажется, они по-прежнему вынуждены выступать в качестве пожарной команды. Согласитесь, в период застоя властные структуры имели потенциальную возможность реализации масштабных планов. Правда, нередко эти планы, если только они не отвечали требованиям времени, превращались как минимум в сумасбродство. Чего стоит один проект переброски северных рек. С другой стороны, тогда, безусловно, решались грандиозные задачи, продиктованные объективной необходимостью, скажем, прорыв в космос. Такие проекты являлись показателем интеллектуального потенциала не только общества, но и власти, которая их инициировала, поддерживала или реализовывала.

В 1991 году в России произошел переворот во всех сферах: и в материальной жизни общества, и в общественном сознании, то есть, говоря языком классиков марксизма-ленинизма, фактически поменялась формация. Думаю, что это было самое масштабное событие последнего десятилетия. Ни парламентский кризис 1993 года, ни дефолт августа 1998 года с ним не соизмеримы. Слава Богу, революция была практически бескровной. Другое дело, каковы ее последствия. У нас имелось, и отчасти остается, две возможности развить завоевания этой революции: это период после выборов Президента в 1996 году и сегодняшний этап. Я имею в виду то, что пока в обществе не исчерпан запас доверия власти. Но настораживает, что он не используется. Так считаю не только я, но многие социологи и политологи.

После избрания Владимира Путина прошло более года, пора подводить первые итоги. Лично я не вижу каких-то особых положительных сдвигов. Считаю, что изменение системы формирования верхней палаты, осуществленное с целью укрепления вертикали власти – это ошибка. В сфере экономики тоже нет никаких принципиальных перемен. Относительно хорошая экономическая конъюнктура, стабильные цены на энергоносители позволили заткнуть дыры в бюджете. Вроде приняли новый Налоговый кодекс, а в то же время как бы и не приняли…

Окончательно не решен вопрос о земле. Мы еще только приступаем к его решению и опять делаем это непоследовательно. Я не вижу таких шагов, которые были бы направлены на достижение конкретных целей. Если они есть, то в лучшем случае на бумаге. Очевидно, что имеет место если не ухудшение, то стагнация экономической и общественно-политической конъюнктуры, в том числе внутренней.

Представляется, что такое бездарное, неразумное использование имеющегося потенциала – это как минимум эффект упущенной выгоды. Могли сделать, но не сделали по тем или иным причинам, а через год, поверьте мне, уже не сможем, потому что на горизонте замаячат очередные выборы. Если, не дай Бог, упадут цены на наш основной источник дохода – энергоносители, для России наступят тяжелые времена, потому что структурных реформ в экономике не проводится. Экономику вообще и бюджет, в частности, мы строим на традиционных схемах экспорта сырья. На потребительском рынке конкурентная среда для мелкого и среднего предпринимателя очень тяжела, и какие-то радикальные решения, связанные с ее улучшением, мне не известны. Подчеркиваю, я не коммунист или ультралиберал и очень хотел бы ошибаться, но реальность подталкивает меня к этим выводам.

Вы избрали бы путь взаимодействия с администрацией Владимира Путина?

С Владимиром Владимировичем мы знакомы с 1992 года. В то время я работал в аппарате Правительства, а он был вице-мэром Санкт-Петербурга. В сферу моей компетенции, в том числе, входило решение проблем регулирования игорного бизнеса, торговли предметами антиквариата. Мы ездили в Санкт-Петербург, чтобы изучить питерский опыт в этой области и использовать его в масштабах всей страны, и, кстати говоря, использовали. В Петербурге этими вопросами занимался Владимир Путин. Мы несколько раз встречались, но это были специальные встречи по узкому кругу проблем. Что касается последнего периода "совместной" работы – избирательная кампания 1999-2000 годов, – мне кажется, что взаимодействие было совсем неплохим и весьма результативным.

У Вас нет сомнений, что задачи, которые Путин должен решить как Президент, ему по плечу?

Такие сомнения у меня есть всегда по поводу любого человека, в том числе и самого себя. Одно дело, что ты думаешь, другое – что ты делаешь, и как у тебя это получается. Человеческие качества Президента мне импонируют. Что же касается его профессиональных качеств, я не могу их оценивать, потому что непосредственно не работал с Владимиром Путиным как с Президентом России.

Мне сложно судить, тем более что летом 2000 года я ушел с государственной службы и сегодня гораздо менее осведомлен о том, что и как происходит в высших эшелонах власти. Однако то, что я имею возможность наблюдать, вызывает у меня как минимум недоумение.

Нет ли у Вас ощущения, что в работе президентской администрации есть некие управленческие дисфункции, делающие Президента зависимым от работы аппарата – он отдает приказы, а они не выполняются?

С моей точки зрения, дисфункции очевидны. Столь же очевидно, что они были и раньше (до избрания Путина Президентом), поэтому валить все на одну голову неправильно и несправедливо. Увы, хвост проблем, в том числе и управленческих, огромен и тянется издалека.

Это наследие СССР или последних десяти лет?

Я думаю, что главным образом – последних 10 лет, но кое-какие рецидивы есть еще со времен Советского Союза. Нельзя сказать, что сегодняшняя команда, окружение Президента ничего не предпринимает, чтобы локализовать эти дисфункции, но пока больше слов, чем дела, и больше негативного, чем позитивного. Опять приходит на ум крылатое выражение Степаныча: "Хотели как лучше…". Это непростой вопрос, и отвечать на него особенно сложно, когда наблюдаешь происходящее со стороны, не все зная и не все понимая. Тем не менее, мне кажется, что те управленческие решения, которые принимаются или принимались, не до конца продуманы и выверены. Это больше напоминает старый прием: ввяжемся в бой, а дальше будем действовать по ситуации.

Например, учреждение института полномочных представителей не было детально проработано, поэтому сегодня возникает масса вопросов по взаимодействию новых и старых структур. Фактически появился еще один уровень власти наряду с уже существовавшими. Институт губернаторов не претерпел каких-то радикальных изменений в рамках региональной конструкции. На своих территориях они по-прежнему имеют максимум полномочий и управленческих возможностей. Поэтому губернаторы, безусловно, находятся в более выгодном положении, чем полномочные представители. Мало того, что последним не достает опыта и в этой связи у них не отработана управленческая схема, вдобавок они отвечают за колоссальную территорию. Одно дело, заниматься конкретным регионом, тем более, если ты его хорошо знаешь, и совсем другое – руководить семью, восемью, девятью, двенадцатью субъектами федерации, которые даже один раз объехать трудно.

Сегодня у нас вводится экстерриториальный, окружной принцип действия власти, который на данном этапе пытаются реализовать в рамках силовых структур. В системе армейского подчинения эта задача решается довольно просто. В экономике и социальной сфере реализация такого рода идеи чрезвычайно трудна, и это первая проблема. Вторая проблема – сугубо финансово-фискальная. Наш бюджет устроен так, что доходы и налоги сначала направляются в центр, а потом из центра – обратно. Здесь есть почва и для злоупотреблений, и для простого разгильдяйства, и для всякого рода лоббирования. Но полпреды в этом смысле пока вне игры, а быть "беременным на половину" пока еще никому не удавалось. Поэтому надо или доводить задуманное до конца, или отказываться от этой схемы и не бояться признать ее ошибочной. Мне кажется, что сегодняшняя управленческая схема с институтом полпредов недоработана и малоэффективна.

Что делать?

Вечный вопрос: кто виноват и что делать? Время от времени мы видим виновных, например, Гусинского с Березовским. С ними борются, успешно или нет, не знаю. И имеет ли смысл такая борьба, тоже не знаю. В том, что в Приморье в очередной раз все померзло, виноваты министр энергетики, губернатор Приморья или председатель РАО ЕЭС. Не думаю, что можно будет исправить положение, если все ограничится только поиском и наказанием виновных. Общество вздохнуло: "Ну, вот, наконец-то!". А что дальше? Если на будущий год история повторится? Один раз можно все списать на ошибки того или иного чиновника, на форс-мажорные обстоятельства. Но зима бывает каждый год, и этого еще никто не отменял. Или другой пример: в конце зимы Правительство проводит заседание по ходу весенне-полевых работ. Решается вопрос – как будем сеять. И сколько бы совещаний ни проводилось, чаще всего результат один и тот же: нет топлива, нет денег, нет семян или нет еще чего-нибудь. Но так не может быть всегда. Надо найти подлинную, глубинную причину, поговорить об этом хоть один раз, например, на заседании Правительства, Государственной Думы или на совещании у Президента и принять необходимые решения, а не полумеры. Все равно будет не хватать того или другого, все равно что-нибудь будут пропивать или воровать. Значит, нужно создать такие условия, которые позволили бы минимизировать негативные моменты, если их невозможно исключить.

Вы не производите впечатления пессимиста. Что дает Вам силы?

Видимо, характер и обстановка, среда. Я мог бы уехать из России, слава Богу, границы не на замке, найти какую-нибудь работу, пусть менее интересную, и забыть обо всем. Но мне нравится моя страна, хочется, чтобы здесь жили мои дети и внуки. Жить за рубежом неинтересно – на пятый день уже скучно, тянет домой. И никто не заставит меня уехать, если только не случится нечто ужасное.

Когда сталкиваешься с реальностью, оптимизм подчас уступает место скепсису. Жизнь, как известно, состоит из черных и белых полос. Знаю на собственном опыте, что не стоит прятаться от нее за розовыми очками. Можешь сделать ее лучше и для себя, и для других – сделай, и оптимизма у тебя прибавится. И чем больше будет тех, кто что-то делает, или пытается делать, тем в конечном счете лучше будет всем нам. Каждый должен работать на своем месте. Это банальные истины, которые смешно даже обсуждать.