Кони в диалоге цивилизаций

Гибель коня у казахов оплакивалась, как и гибель человека. А кун – плата за породистого коня, захваченного в сражении, была не меньше, чем за пленного соотечественника

Клара Хафизова
Кони в диалоге цивилизаций
"Экономические стратегии – Центральная Азия", №01-2007, стр. 120-125

Хафизова Клара Шайсултановна – профессор Университета «Кайнар».

В хозяйственной и духовной жизни народов Центральной Азии кони имели уникальное значение. У многих народов сохранились сказания о верном друге – любимом коне. Существует два удивительных культурных феномена феодализма, характерных для всего пространства Дашт-и-Кипчака от Дуная до Алтая. Один из них – распространение письменного чагатайского языка, а второй – бытование у многочисленных народов этого ареала сказаний и мифов о конях. Более того, в отдельные исторические периоды второй феномен встречался на территории до Тихого океана на востоке и до Великой Китайской стены на юге. Судя по жизнеописаниям государей и батыров (богатырей), легендам, мифам и историческим сказаниям, кони продолжали занимать значительное место в жизни народов этого обширного пространства до конца ХIХ столетия. Много общих черт, имеющих отношение к роли коня в духовной и религиозной жизни народов Центральной Азии, мы находим в тюрко-монгольском эпосе, эпосах кавказских и других народов (1), в том числе обитавших в долине реки Хуанхэ (включая ханьцев). Культ коня был неотъемлемой составной частью культурной и духовной жизни ханьцев северо-западных и центральных районов Китая. Китайская культура перешла от противостояния культуре кочевых народов к восприятию новых идей, которые после пересадки на китайскую почву приобретали своеобразную утонченность и изящество.

Кони в Китае

В Китае в исторические периоды, тесно связанные с Центральной Азией, оживает традиция воспевания коня и его сакрализации. Породистые скакуны в этой стране всегда ассоциировались с Центральной Азией, которую китайцы называли Сиюй. Шелковый путь с полным основанием мог бы называться Конским путем, так как причиной его появления было стремление ханьцев получать коней для осуществления мистических ритуалов их суеверных правителей (2). С развитием общества пришло осознание возможности практического применения коней, в том числе в завоевательных походах. В китайских войсках (включая маньчжурско-цинский период) только император, часть его свиты и высшие военные чины ехали верхом, пехота бежала следом за ними. У большинства народов Центральной Азии в древности и средневековье пехоты не было, была лишь конница.

В древних и средневековых китайских источниках приводятся сведения о выдающихся конях. Наиболее ранними являются сообщения о восьми конях чжоуского правителя Му Тянь-цзы (3). Согласно преданиям, записанным Ле-цзы, философом, жившим предположительно в V в. до н. э., отец Мувана когда-то отпустил своих боевых коней на пастбище набраться сил после тяжелых сражений. Коней содержали на острове посреди озера, где их поили чистой водой и кормили травой, которую Ле-цзы назвал "драконьей", от чего кони приобретали способность летать, поэтому их называли конями-драконами. Сравнение коня с драконом – тотемом ханьцев и символом императора – является и свидетельством своеобразного освящения этих животных, и высшей похвалой. В других сочинениях, например в "Записях о забытых событиях" некоего Ван Цзи, также имеются весьма красочные описания коней Му Тянь-цзы.

У китайских императоров считалось хорошим тоном иметь восемь скакунов, подобранных в соответствии с мастями коней Мувана. Их запечатлевали художники и воспевали поэты. Картины с изображением восьми коней стали традиционными для придворных китайских художников. Огромный свиток ХIII в., хранящийся в Нанкинском музее, так и называется – "Восемь скакунов" ("Ба цзю ма"). Его автором является придворный художник-миссионер Игнасиус Зихельбарс.
Китайская история сохранила также имена древних конюших: Болюй и Цзюфан Гао. Оба они являлись рабами при дворе, а следовательно, могли быть представителями других этносов.

В древних китайских источниках упоминается народ "собачьи жуны", который выращивал изумительной красоты коней. "У скакуна "собачьих жунов" пегий круп, алая грива, глаза как золото, холка как петушиные перья". Иногда упоминается "шея как петушиный хвост", отсюда произошло выражение "петушиная колесница" (4). В русском языке шея породистого коня уподобляется лебединой.

Многочисленные скульптурные изображения коней (III в. до н. э.) имеются в захоронении императора Цинь Ши Хуаня.

Ряд сведений о небесных конях относится к периоду правления императора У-ди (140-117 г. до н. э.). Древние ханьцы называли самых породистых из них конями, потеющими кровью. Возможно, кони эти были гнедой (кроваво-бурой) масти, поэтому пот, выступавший на их крупах, при свете солнца казался китайцам алым как кровь. А может быть, в названии отразилось наименование масти на языке древних аборигенов Центральной Азии, от которых кони были получены. Для обозначения похожей масти в казахском языке и сегодня упо­требляется слово "кан курен", где "кан" означает "кровь". Есть еще выражение "тобылгы ат", в котором масть обозначена по цвету таволги – кустарника багрового цвета. Знаменитый скакун Хуалю у правителя Чжоу также был этой масти, а слово "хуа лю" скорее всего произошло от древнетюркских слов "куба – гува" или "курен", обозначающих гнедую масть, отличающуюся разной насыщенностью красного (бурого) цвета.

Коней также называли попирающими камень потому, вероятно, что на камнях оставались следы их копыт (5). В фольклоре тюр­ко-монгольских народов ХIII-ХVIII вв. копыта коней не случайно называли стальными. Отпечатки конских копыт и ступней всадников до сих пор встречаются на скалах от Красноярска в Сибири и до Сары-Арки в Казахстане. Казахи камень с отпечатком копыта издревле называли "тулпар тас" (6) и поклонялись ему.

В провинции Ганьсу (КНР), где на рубеже тысячелетий проживали усуни, позже откочевавшие на реку Или, в 1969 г. было обнаружено бронзовое изображение коня: бегущий иноходец, под копытом задней ноги которого изображена летящая птица. Этот выдающийся памятник культуры ученые называют "мчащийся скакун", или "стремительно скачущий конь, попирающий летящую ласточку".

В годы Троецарствия (III в.) каждый из китайских царей и знаменитых полководцев имел своего любимого коня, которому тщательно подбиралось имя. Выбор имени коня являлся древней традицией тюрко-монгольских племен, воспринятой китайцами.

В VI-Х вв. установились отношения Китая с Восточным и Западным тюркскими каганатами, которые простирались от Енисея до междуречья Амударьи и Сырдарьи. Культ коня в Китае вновь возродился. Он привнес новую эстетику в китайскую поэзию и прозу. И это неудивительно – некоторые императоры либо родились от тюркских принцесс, либо были женаты на них. В это время была широко известна похоронная "Песня о белом коне", воспевающая умершего воина и его верного коня. О преданных людях говорили "служил верно, как конь". В конюшне танского императора был быстроногий конь, который "отличался длинной шер­стью на животе, способностью видеть в ночном мраке и пробегать пятьсот ли за день" (7). Знаменитые танские поэты воспевали коней и войлочные юрты, а также вольную жизнь кочевников. В танской истории ("Тан шу") записана песня-хвала коням императора Тайцзуна (627-682 гг.) "10 скакунов". Причем в подражание древним каждому из коней император дал славное имя и посвятил особые строки. Также в живописи того периода часто встречаются сюжеты, связанные с конем.

Нет нужды долго говорить о роли коней в период монгольского владычества в Китае в ХIII столетии. Что касается тюркских народов, то в эпоху монгольского завоевания произошло смешение их языков и диалектов, что способствовало смешению терминов, имеющих отношение к коню, его воспитанию и культу. Слово "батыр" (батур, бахадур, богатырь), широко распространенное в то время, является общим для тюркских народов, монголов, маньчжур и славян. А батыр у этих народов рассматривался в неразрывной связи с конем. В эпоху династии Мин (ХIV-ХV вв.) китайские императоры получали коней от Тимура и тимуридов. Описание скакуна жемчужно сияющей, переливающейся бархатом черной масти с белыми копытами имеется в исторических анналах того времени (8). Казахи уподобляли копыта коней луне – называли коней лунокопытными. Этот эпитет встречается и в китайской литературе.

В ХV в., когда китайцы подвергались набегам кочевников, негативное отношение к последним выразилось в суеверии, в соответствии с которым жестокие люди после смерти в наказание якобы превращались в боевых коней. Исходя из этого, можно представить себе, как горька была жизнь коней, выращенных для войны.
В духовной жизни китайской элиты культ коня с новой силой возрождался в то время, когда Китай завоевывали кочевники Восточной и Центральной Азии: чжурчжэни, монголы, маньчжуры. Правящие династии этих народов, для которых был характерен космополитизм, вовлекали китайскую аристократию в орбиту своей духовной жизни, а затем в ходе цивилизационного диалога сами подвергались ханьской ассимиляции.

Культ коня у кочевников Евразии

У тюрков конь был самым ценным и любимым животным. Это отразилось в устной традиции и в литературе тюркских народов. В древнетюркских источниках, среди которых можно назвать памятники ХI в. "Дивани лугат ит-турк" Махмуда Кашгари, "Ирк Битик" ("Гадательную книгу"), встречаются упоминания о конях, их повадках и масти, деталях убранства или продуктах, получаемых от этих животных (9) .

В быту и языке казахов отражены все тонкости коневодства, характерные для тюркских народов. Китайские источники поэтично называют казахов людьми, выросшими на спине коня. Казахи впервые сажали своих детей на коня в три года, а в семь-девять лет те уже достаточно уверенно держались в седле. Оговаривая сроки мирного договора, казахские и джунгарские правители произносили такие слова: "пока не сядет на коня младенец, родившийся в год заключения договора".
Конь был не менее значим, чем человек, ездивший на нем. Отголоски культа коня звучали в тюрко-монгольской культуре почти до начала ХХ столетия. Любимого коня правителя либо приносили в жертву на его похоронах или поминках (после чего хоронили кости, стараясь не потерять ни одной), либо передавали достойному наследнику, почетному гостю. Но чаще отправляли знаменитого скакуна в семейный табун, где он пасся до самой смерти, а сказания о нем передавались из поколения в поколение. Гибель коня у казахов оплакивалась почти так же, как гибель человека. А кун – плата за породистого коня, захваченного в сражении, – была не меньше, чем за пленного соотечественника.

Путешественники, посещавшие Казахстан и Синьцзян в ХIХ в., отмечали характерную для казахов прекрасную посадку, искусное управление конем. Англичанин Томас В. Аткинсон характеризует казахов как смелых и бесстрашных наездников, которые, "сидя на лошади, буквально являются частью животного".

Кони и политика Цинской империи

Маньчжурские (цинские) императоры ХVIII в. продолжали придерживаться старых кочевых традиций. Окончательно не ассимилированные в китайской среде, они приносили жертвы перед вырезанным из дерева изображением всадника на коне, олицетворявшим дух предков. Они также чтили свою святыню "Семь всадников, восемь коней" – память о том, как из восьми конных воинов возвратились живыми семеро, а с ними конь погибшего восьмого. Императоры, как и вся маньчжурская аристократия, трепетно относились к породистым коням. Среди них выделяется установивший хорошие отношения с казахами император Цяньлун (1710-1798 гг.), который посвящал коням Запада трогательные стихи. Эти стихи, в которых кроме прочего воспевались успехи его "западной" дипломатии, являются для нас ценным историческим источником. Цяньлун очень любил и лелеял своих коней, тщательно подбирал им имена. С наступлением старости коней отсылали на покой в императорские конюшни, где их время от времени навещал Цяньлун. Император сокрушался о том, что время не жалеет ни его любимых коней, ни его самого.
Почти до конца ХIХ в. кони оставались традиционным стратегическим товаром, поставляемым с Запада. Их бесперебойные по­ставки для маньчжуров были так же важны, как сегодня бесперебойное получение нефти. Цяньлун гордился тем, что при нем Китай через тысячу с лишним лет вновь завоевал часть Сиюя – Джунгарию и Восточный Туркестан, склонив на свою сторону казахов и киргизов. Первоначально Цяньлун отождествлял Казахстан со страной Давань, слава о конях которой испокон веков жила в памяти народов Китая. Позже выяснилось, что это ошибка. Однако тот факт, что казахи сначала выступили в союзе с джунгарами против империи Цинь, а затем стали присылать своих послов с конями, имел для китайцев очень большое значение.

Маньчжуры сами являлись неплохими скотоводами. На четырех императорских конезаводах имелось 260 табунов, в каждом из которых было по 400-500 косяков коней. В Запрет­ном городе и Южном заповеднике (Наньюань) имелось 17 конюшен, где содержалось более 700 голов.

Район вокруг современного города Чэндэ к северу от Великой Китайской стены, где содержались породистые кони со всей Центральной Азии, был передан в дар маньчжурским императорам халха-монголами. Здесь была построена летняя резиденция Бишу шаньчжуан, где императоры принимали послов из Центральной Азии, в том числе джунгарских, уйгурских и казахских правителей. Здесь же устраивались скачки и охота, чтобы проверить качества подаренных монгольских, казахских, афганских коней.

Помимо коней из Центральной Азии поставляли овец и верблюдов. В императорские табуны передавалось небольшое число коней, основная часть оставалась в Илийском крае, а затем по мере надобности их перегоняли в Кашгарию. Изначально казахский скот был предназначен для снабжения соседнего Синьцзяна, поскольку перегонять его на дальнее расстояние было чрезвычайно трудным делом. После истребления джунгар казахские кони использовались для создания казенных конезаводов, обеспечения цинской конницы, а овцы шли на мясо. Без преувеличения можно сказать, что большинство цинских конезаводов на территории Синьцзяна было создано благодаря торговому обмену с казахами и киргизами. По-своему кочевники старались сохранить секреты коневодства, продавая преимущественно жеребцов, а не кобыл.

Доставка породистых коней была дорогостоящим и очень ответственным мероприятием, поэтому она поручалась доверенным лицам ханов и султанов. После Баркуля за доставку отвечала местная цинская администрация. Преподносить коней императорам казахские правители начали с 1757 г. и делали это на протяжении почти 100 лет. Коней китайским императорам дарили все казахские правители – от ханов Абулмамбета и Аблая и до их потомков в четвертом колене. Первые четыре коня были подарены Цяньлуну казахами в августе 1757 г. Это подношение зафиксировано на нескольких картинах европейских и китайских придворных художников. Возможно, этих коней (трех из четырех – вороной с белыми копытами и белой гривой, гнедой и белой масти) доставил в урочище Урумчи прославленный батыр Кабанбай. Они изображены на картине итальянского миссионера и художника Дж. Кастильоне.

В 1760 г. в Пекин впервые прибыло посольство от имени трех правителей: хана Абулмамбета, султанов Аблая и Абулфаиза. С тех пор кони стали поступать на рынки Синьцзяна. Без преувеличения можно сказать, что обеспечение регулярности этих поставок было приоритетной задачей цинской дипломатии ХVIII столетия. Однако не исключено, что Цяньлун впервые получил среднеазиатских коней еще раньше через джунгар, совершавших походы в Среднюю Азию и Казахстан и обложивших данью завоеванные народы. Достаточно взглянуть на картину Дж. Кастильоне "Сто скакунов", написанную в 1743 г. На ней изображены всадники, одежда которых свидетельствует о том, что они являются казахами. На одном из конников мохнатая меховая шапка, а на другом – красная шапка с меховой оторочкой. Монголы таких головных уборов не носили. Другой аргумент, подтверждающий это предположение, – тюркские имена коней, записанные в материалах ведомства Шансыюань.
Кастильоне написал две картины, специально посвященные казахам. Одна из них (1759 г.) находится в Национальном музее в Париже. Ее копия была помещена в "Иллюстрированной истории Китая". Местонахождение второй картины неизвестно. Но есть еще картины, на которых изображены казахские послы, приехавшие в Пекин или в Бишу шаньчжуан и присутствовавшие на различных дворцовых мероприятиях. Представителей народов Центральной Азии на них можно идентифицировать по одежде.

Примечания
1. Липец Р.С. Образы батыра и его коня в тюрко-монгольском эпосе. – М.: Наука, 1984.
2. Шелковый путь в Казахстане в новое время // Шелковый путь и Казахстан. Материалы научно-практической конференции. Алматы,
2-3 сентября 1998 г. – Алматы: Изд. дом "Жибек жолы", 1999. – С.49-53.
3. Хафизова К.Ш. "Му Тянь-цзы чжуань" – древнейшее свидетельство диалога культур // Цивилизация человечества. – Алматы, 2005. – С. 141.
4. Юань Кэ. Мифы Древнего Китая. Пер. с кит. – М.:ГРВЛ, 1987. – С. 347.
5. Эр ши сы лян Хань шици сиюй шиляо цзяочжу (Комментарий к историческим материалам о Западном крае в истории Ранней и Поздней Хань 24 династийных историй). Отв. ред. Чэнь Шимин, У Фухуай. – Урумчи: Синьцзян дасюэ чубаньшэ (Издательство Синьцзянского университета), 2003. – С. 182.
6. Токтабай А. Культ коня у казахов. – Алматы: КазИздат-КТ, 2004. – С. 9.
7. Путь к заоблачным вратам (Старинная проза Китая). – М.: Правда, 1989. – С. 230.
8. Хафизова К.Ш. Тимур, Тимуриды и Китай // Мировоззрение и мировая культура. Памятники исторической мысли. Сб. статей, по­священный 80-летию академика РАН С.Л. Тихвинского. – М., 1998.
9. Древнетюркский словарь. – Л.: Наука, Ленинградское отделение, 1969. – С. 32, 115.

Литература
1. Алмазов Б. Прощайте и здравствуйте, кони. – Ленинград: Детская литература, 1978.
2. Аткинсон Т. Восточная и Западная Сибирь / История Казахстана в западных источниках ХII-ХХ вв. -Алматы. – Т. 8. – С. 61-194.
3. Дай И, Чжан Шимин. Цзюньши цзюань (Военное дело в Цинской империи) // 18 шицзиде Чжунго юй шицзе (Серия "Цинская империя и мир в ХVIII веке"). – Шэньян: Ляохай чубаньшэ, 1999.
4. Казахи. Лики народа. – Алматы, 2001.
5. Казахский фольклор в собрании Г.Н. Потанина (Архивные материалы и публикации). – Алма-Ата: Наука, 1972.
6. Кушкумбаев А.К. Военное дело казахов в ХVII-ХVIII вв. – Алматы: Дайк-Пресс, 2001.
7. Конские породы Средней Азии. – М.: ВАСХНИЛ, 1937.
8. Линь Шисюань. Цяньлун шидайды гун ма юй маньчжоу чжэнчжи вэньхуа (Подношение конями при Цяньлуне и маньчжурская политическая культура) // Ди ер цзе Циндай данъань гоцзи сюешу яньтаохуй. – Тайбэй, 2005. – С. 233-285. [Автор является профессором Чжэнчжи (Политического) университета в Тайбэее.] 9. Липец Р.С. Образы батыра и коня в тюрко-монгольском эпосе. – М.: Наука, 1984.
10. Ожегов И. Словарь русского языка. – М., 1983.
11. Токтабай А. Культ коня у казахов. – Алматы: КазИздат-КТ, 2004.
12. Хафизова К.Ш. Тимур, Тимуриды и Китай // Мировоззрение и мировая культура. Памятники исторической мысли. Сб. статей, посвященный 80-летию академика РАН С.Л. Тихвинского. – М., 1998. –
С. 161-177.
13. Хафизова К.Ш. Цинская империя и казахские ханства: диалог цивилизаций / Китай в диалоге цивилизаций. К 70-летию академика М.Л. Титаренко. – М., 2004. –
С. 711-720.
14. Цинь Гоцзин. Циндай Нэйуфу цзи ци данъань (Нэйуфу цинского периода и его архив) // Циндай гунши цунтань (История дворцов цинского периода). – Пекин, 1996. –
С. 379-397.
15. Чжан Дэцзэ. Циндай гоцзя цзигуань (Государственный аппарат Цинского Китая). – Пекин: Чжунго жэньминь дасюэ чубаньшэ, 1981.
16. Цыхай (Энциклопедический словарь "Море слов"). – Шанхай, 1947.
17. Цыхай (Энциклопедический словарь "Море слов"). – Шанхай, 1989.
18. Цяньлун хуанди цюань чжуань (Полная биография императора Цяньлуна). – Пекин, 1994.