Каждая из семи граней жизни

Явление Месяца в отечественной науке можно сравнить только с открытием неведомой планеты или прилетом в Солнечную систему яркой кометы, в общем, с уникальным событием вселенского масштаба, которое привлекает внимание всех людей, мало-мальски размышляющих о судьбе человечества, а не только о своей собственной. Нам предстоит вместе с Геннадием Андреевичем пройти тот путь, который проложила ему судьба.

Геннадий Месяц
Каждая из семи граней жизни
"Экономические стратегии", №1-2006, стр. 06-15

Эксклюзивное интервью для журнала «Экономические стратегии» подготовлено Владимиром Губаревым, писателем и журналистом, которого связывает с академиком Г.А. Месяцем многолетняя дружба.

Явление Месяца в отечественной науке я могу сравнить только с открытием неведомой планеты или прилетом в Солнечную систему яркой кометы, в общем, с уникальным событием вселенского масштаба, которое привлекает внимание всех людей, мало-мальски размышляющих о судьбе человечества, а не только о своей собственной. Потому рассказывать о Месяце необычайно сложно: кажется, что упустил нечто важное, не упомянул о главном, запутался в деталях и мелочах. Не хватает слов и образов, чтобы передать движение мысли или рождение идей, которых так много у твоего героя. И тогда обращаешься к классикам, к великим, казалось бы готовым дать ответ на любой вопрос: "Сила воли – верное и самое важное качество искусного исследователя. Только умея управлять своей волей, он может надеяться преодолевать трудности, которые природа выдвигает на его пути". "Творческие силы ума остаются бесплодными при отсутствии энтузиазма и силы воли". "Гений – это страдание". "Гений никогда не упреждает своего времени, но всегда только угадывает его не для всех видимое содержание и смысл". "Мыслящий и работающий человек есть мера всему. Он есть огромное планетное явление". "Ученые обычно отличаются излишней чувствительностью и так же легко возбуждаются, как художники и поэты". "В науке, как и в истории, определенный этап развития требует своего гения. Определенный период развития требует людей соответствующего склада мышления". "Работа в науке – это тяжелый труд, здесь поражения более часты, чем победы и достижения". "Счастлив, кто видит чудо".

Я решил остановиться на этом высказывании Эдгара По. На мой взгляд, оно очень точно выражает то состояние, которое Месяц переживает в канун своего семидесятилетия. Слова "счастлив" и "чудо" более всего подходят этому человеку.
С Геннадием Андреевичем Месяцем мы встретились у него дома, чтобы подробно поговорить о жизни и судьбе. Я давно хотел это сделать – наше знакомство и дружба насчитывают уже десятки лет, – а приближение юбилея послужило веской тому причиной. Геннадий Андреевич и его жена только что вернулись из США, где провели более месяца. Конечно, там были и встречи с коллегами, и поездки в научные центры, и выступления на семинарах, но главное – это внуки. Два крохотных существа, мальчик и девочка, близнецы. Вот они на фотографии вместе с дедом. Камера зафиксировала, может быть, самое важное мгновение в его жизни.

Именно о ней, о жизни, мы беседуем с академиком Месяцем. Я старался сделать так, чтобы читатель смог понять, почему академик Геннадий Месяц занимает особое положение в российской и мировой науке. Для этого нам предстоит вместе с Геннадием Андреевичем пройти тот путь, который проложила ему судьба.

Рождение

Внуки, как известно, растут гораздо быстрее, чем дети, а потому уже скоро они начнут задавать деду вопросы: откуда такая фамилия, где жили их предки, кто они? Что ты им ответишь?

В нашей семье не вели дневников, не составляли генеалогическое древо, ничего такого не было. По отцовской линии мы происходим из Украины. Переехали в Сибирь в 1908 г. во время столыпинской реформы. Ехали на подводах. У прадеда Дмитрия была большая семья. Отцу моему было тогда 7 месяцев. Осели под Новосибирском – там земли были хорошие. Если у крестьянина рождались мальчики, ему дополнительно нарезали землю. Естественно, в нашей семье после переезда родилось много детей – всего девять. По материнской линии, как гласит предание, одним из моих предков был беглый крепостной крестьянин из Курской губернии. Это я прочел в тетрадке, в которой мама кое-что записывала. Дед Феоктист – коренной сибиряк. Принадлежал он к "челдонам" – так звали выходцев из Европейской части России. То есть моя семья – отец и мать – это союз челдонки с хохлом. Наверное, поэтому они умудрились родить меня 29 февраля.

То-то мы никак не можем понять, когда отмечать день рождения друга: каждый год или только в високосные годы?

Один мой американский приятель каждый раз присылает телеграммы с поздравлениями, где пишет: наконец-то ты достиг совершеннолетия. Родился я в деревне, родители были крестьяне. Жили неплохо, поскольку бабушка по материнской линии родила 14 детей, а значит, земли было много. Однако семья в годы коллективизации была раскулачена, хотя никаких батраков у них не было. Просто все добросовестно работали.

А каково происхождение твоей фамилии?

Говорят, на Украине была целая деревня, жители которой носили эту фамилию. Мол, прадед был совершенно лысый, и прапрадед тоже. Кто-то сказал: "як месяц", так и прижилось. Так что фамилия не от луны, а от лысины.

У тебя есть братья и сестры?

У отца и матери была сложная жизнь. У них родилось пятеро детей, двое из них умерли. У меня есть брат и сестра. Брат был шахтером, сестра окончила педагогический институт, работала в областных структурах. Сейчас оба на пенсии, живут в Новосибирске.

Значит, из семьи вышел только один ученый?

Один. В отцовской родне были разные специалисты, но в основном тех профессий, что ближе к земле. Мой дядька Валентин Карпович Месяц был министром сельского хозяйства, а при Горбачеве – первым секретарем Московского обкома партии. Сейчас он на пенсии. Так что разные люди вышли из нашей семьи, но "засветились", пожалуй, лишь два Месяца – Валентин и Геннадий.

О детстве вспоминается что-то особенное, такое, чем хочется поделиться с сыном и внуками?

К сожалению, ничего светлого вспомнить не могу. В 1937 г., когда мне было полтора года, отца арестовали. Он вернулся только после войны. Девять лет отсидел. До войны строил БАМ, а потом дорогу Воркута – Ленинград. Так что жизнь у нас была очень тяжелая. Забота о хлебе насущном легла на плечи матери. Дед мой во время Первой мировой был унтер-офицером, два Георгия имел. После раскулачивания сразу же умер. Мы остались нищими, жили очень, очень плохо… После ареста отца уехали в Яшкино что в Кемеровской области. Там в небольшом селе жили дед с бабкой. Выкопали землянку, телку держали, чтобы в землянке теплее было. Так что первые мои воспоминания детства – телка, печка, землянка.

Отразилось ли на тебе то, что деда раскулачивали, а отец сидел?

Конечно, отразилось… В 1953 г. я поступил на радиотехнический факультет Томского политехнического института. В анкете не написал, что отец был судим. Отец мне говорил: меня не судили, просто объявили срок, и все, а потому о судимости не пиши. Я так и сделал. Учился я очень хорошо и в школе, и в институте. Медалистом был, отличником. Полтора года проучился, и мне вдруг говорят, что я должен перейти на другой факультет, так как радиотехнический – режимный, там не могут учиться те, чьи родители были под арестом.

Я попытался сопротивляться. Пошел даже к юристу за советом. Юрист, который сам отсидел 17 лет по "делу Тухачевского", мне посоветовал: переходи на другой факультет и займись реабилитацией. Тогда как раз вышло специальное решение Правительства. Мы с отцом тут же поехали в Кемерово. Там в КГБ отцу выдали справку о реабилитации и 1200 руб., по тем временам – двухмесячная зарплата. Это была компенсация за девять лет лагерей.

Он был оскорблен, озлоблен?

Нет. Поразительно, но отец считал, что его посадили враги народа. Он плакал, когда умер Сталин. Все было переплетено в один клубок: с одной стороны, страшная несправедливость, а с другой – дети учились, получали высшее образование. Отец, конечно, гордился тем, что я получил в школе золотую медаль, закончил вуз, а потом тем, что я стал членом-корреспондентом, академиком.

Из землянки – в большую науку. Это кажется фантастикой! Что тебе помогло пройти этот путь, ведь тысячи мальчишек, росших рядом, так и не вырвались за пределы того крохотного мира, который их окружал?

Всю войну мы провели в маленьком городке Кукан под Кемеровом. Жили на самом краю, потому что отец был репрессирован. Относились к нам как к семье врага народа. Практически все мои соседи были хулиганами. Один потом стал убийцей, другого зарезали, некоторые сидели в тюрьме. Но в детстве все мы были хорошими друзьями, в основном играли в войну. В отличие от других, меня мама настраивала на учебу, говорила, что надо образование получить. Сразу после войны мы уехали в город Белово. Мне очень повезло: и в начальной, и в средней школе были хорошие учителя. Класс был отличный, друзья замечательные. В нашем классе было шесть медалистов. Учился я с удовольствием. Так любил географию, что стал председателем городского краеведческого общества. Это, так сказать, моя первая руководящая должность. Мы путешествовали по Сибири, побывали на Телецком озере, на Алтае.

В 1952 г. за лучшую краеведческую работу меня наградили путевкой в Москву. Так что после окончания школы пришлось выбирать между географией, литературой и физикой. Победила физика. Я не знал, что предпочесть: Ленинградский электротехнический институт или Томский политехнический. В конце концов решил ехать в Томск, потому что там жил брат отца.

Мы с тобой представители одного поколения, и наши судьбы похожи. Я, например, после войны жил в Перове под Москвой. Дома завода "Серп и Молот", самый хулиганский район – убийства, драки, поножовщина. Тем не менее из этой среды вышло немало отличных ребят! А вот еще одно совпадение: моя первая командировка от "Комсомольской правды" была в город Белово. Я написал большой очерк об одном изобретателе…

]Не Красноженов его фамилия?

Красноженов.

Это мой школьный приятель. Он пытался опровергнуть механику Ньютона. Очень способный был парень, хорошо учился в школе. На любой вопрос учителя всегда знал правильный ответ. Знаменитый изобретатель, долго работал на цинковом заводе.

Мне кажется, что в то время создавалась определенная среда, в которой проявлялись талантливые люди. Разве не так?

Бесспорно, мы соревновались друг с другом. Когда стали чуть взрослее, захотелось нравиться девочкам, а для этого надо было хорошо учиться. Думаю, что лучшие произведения создаются ради того, чтобы кому-то понравиться. Зовет, манит всегда необычное. Я испытал фантастические ощущения, когда сделал первый транзисторный приемник: беру в руки коробочку без проводов – и слышу голос. Как, откуда? Это было совершенно невероятно. Я хотел учиться на радиотехническом факультете, хотел понять, что такое электромагнитные волны. Не удалось, перешел на электроэнергетический и там попал в поле зрения очень талантливых ученых, в первую очередь профессора А.А. Воробьева, ректора Томского политехнического института. И тут началась моя вторая история…

Становление

Ученые обычно говорят приблизительно одно и то же: "Мне повезло с учителями". Иначе и быть не может в настоящей науке? Ректоры, профессора всегда стараются заприметить талантливых студентов?

Пожалуй, это так. Томск – совершенно уникальный город. Есть такое понятие – "провинция", но, на мой взгляд, к таким городам, как Томск, оно неприменимо. В 1883 г. в Томске был создан университет, первый университет на восток от Казани. Туда были направлены многие выдающиеся ученые. Им предоставили определенные льготы: каждый получил коттедж, персонального кучера, прислугу, доцентам давали профессорские звания. Более того, каждые три года профессор имел возможность совершить трехмесячное путешествие по западным лабораториям, побывать в крупных научных центрах Европы. Естественно, в Томск потянулись талантливые люди. Чуть позже по инициативе Д.И. Менделеева был открыт Политехнический институт, или, как он раньше назывался, Индустриальный институт. Так "провинциальный" Томск стал интеллектуальным центром.

Томск очень щедро делился своими научными кадрами: отсюда "родом" десятка три научных институтов, открывшихся во многих городах Сибири, в том числе в Красноярске и в Кемерове. Из Томска в другие города уезжали целые кафедры и факультеты, тем не менее специалистов всегда хватало: Томский Академгородок был полностью укомплектован местными кадрами. Многие томичи стали членами Академии.

Значит, нужно, чтобы 10-20 талантливых людей собрались вместе?

Не только. Еще нужны конкретные цели и задачи. Сибирь бурно развивалась, и это определяло многое. Особое значение имело строительство железной дороги. Первый директор Томского технологического института профессор Е.Л. Зубашев был одним из основных ее проектировщиков. Этим проектом занимались и многие другие ученые. Ну и, конечно, в становлении края огромную роль сыграла война, ведь в Томск были эвакуированы промышленные предприятия, приехало много специалистов. В общем, вместе собралось немало талантливых людей. Была очень хорошая творческая атмосфера.

И никаких конфликтов?

Конечно! Кстати, я не припомню ни единого случая национальной неприязни, антисемитизма и тому подобного. Ничего этого в Сибири не было вообще, а особенно в Томске. Это абсолютно интеллигентный город. Три-четыре поколения профессоров в одной семье. Где еще такое встретишь?! Наши преподаватели жили тут же, рядом с институтом. Они выходили из дверей квартиры и через соседние двери попадали в учебную аудиторию. Это производило на нас огромное впечатление, казалось, что наши профессора всегда работают. Конечно, колоссальный толчок развитию науки в Томске дала атомная промышленность. Рядом вырос "закрытый" город Томск-7. Был создан физико-технический факультет. Появился Институт ядерной физики, где я начал работать после окончания вуза. Естественно, "атомный центр" притягивал в Томск талантливых ученых.

Теперь понятно, почему в начале 1990-х гг. академик Месяц выступил с инициативой принимать ученых, уезжающих из Средней Азии и Казахстана, в научные центры Урала и Сибири, предоставлять им работу, жилье, все необходимое.

К сожалению, в полной мере реализовать эту идею не удалось. В свое время многие мои коллеги по институту уезжали по распределению в разные республики Советского Союза, в частности в Таджикистан и Казахстан. После распада СССР их "выдавливали" из исследовательских институтов и вузов. Например, среди деканов и заведующих кафедрами в северных областях Казахстана не было ни одного русского. Ученые стали уезжать из Кустаная, Петропавловска в Оренбург, и местный университет удалось обеспечить прекрасными кадрами. Мы тогда договорились с губернатором, что он поможет с жильем. Это и определило успех дела.

К сожалению, не везде нам пошли навстречу, а ведь в те годы была реальная возможность как-то противостоять "утечке мозгов" из России. Русские ученые, которые жили и работали в республиках Союза, принадлежали к лучшим научным школам России. Аспиранты и кандидаты наук, как правило, были подготовлены крупными учеными Москвы, Ленинграда, Томска, Новосибирска. Они уехали, чтобы поднимать науку в республиках, и в изменившихся обстоятельствах к ним нужно было проявить внимание, вернуть их в Россию. Я считаю, что такая политика актуальна и сегодня. Убежден, что русским, живущим за пределами России и желающим поступить в российские вузы, нужно предоставить льготы. Пусть талантливые ребята приезжают в Томск, Новосибирск, Хабаровск, Владивосток. Это было бы правильно.

Я знаю нескольких крупных ученых, которые благодарны академику Месяцу за то, что он помог им вернуться на историческую родину. Они как бы заново начали жить. Это дорогого стоит…

За счет русских ученых из Казахстана мы резко повысили научных уровень в Оренбурге. А русские "пришельцы" из Киргизии помогли создать научный центр в Архангельске. Туда приехала группа замечательных ученых. Но, повторяю, в полной мере реализовать эту идею не удалось: нас поддержали только в нескольких регионах. В большинстве случаев убедить местные власти в необходимости принять русских ученых из ближнего зарубежья не удалось. Это близорукая политика.

Вернемся к становлению Месяца-ученого. Как это происходило?

Началось все драматически. Я учился на радиотехническом факультете. Деканом был молодой ученый из Ленинграда. Он очень хорошо ко мне относился. Ну и я, конечно, старался, учился с увлечением. После первого семестра моя фотография висела на Доске почета. Однако через полтора года декан меня вызывает и говорит, что уезжает и теперь защищать меня некому. Оказывается, из-за отца я не мог учиться на этом секретном факультете. Он посоветовал мне перейти на электроэнергетический, мол, там готовят специалистов широкого профиля. Первое время я пробовал бороться – ведь уже началась оттепель, да и отец был реабилитирован. Но "тайные пружины КГБ" все еще действовали, особенно если речь шла об атомных делах. Даже руководители вуза не могли им противостоять…

Когда мне исполнился 21 год, я вступил в партию. Оказался в одной партийной организации с нашим ректором. Профессор А.А. Воробьев – ученик А.Ф. Иоффе, в 30 лет стал доктором наук, в общем, очень талантливый и мудрый человек. Он обратил на меня внимание, поддержал, объяснил, что не имеет особого значения, на каком именно факультете учиться, главное – найти себя в науке. Именно он порекомендовал мне после окончания вуза идти в аспирантуру. А сделать это было нелегко.

Почему?

Я оказался на перекрестке трех путей: направо пойдешь – партийным работником станешь, налево – среди сотрудников КГБ окажешься, а прямо – наука… И именно этот путь был самым трудным.

Что-то странное: КГБ возражал против учебы на спецфакультете – и вдруг зовет в свои ряды?!

К концу учебы у меня уже был определенный авторитет, а потому мне предложили стать освобожденным комсоргом института, то есть партийным работником. Это меня не интересовало. А потом поступило предложение пойти в КГБ. В то время эта организация переживала кризис, в нее пытались привлечь новых людей, причем сразу же давали квартиру и высокую зарплату – 170 руб. в месяц. Многих подобные условия соблазняли…

Через такие "искушения" прошли почти все наши ровесники. В свое время я получил аналогичное предложение и отказался. Кстати, печать "отказника", по-моему, стояла на мне всю жизнь: спустя десятилетия при оформлении поездок за границу иногда спрашивали, почему я отверг столь лестное предложение…

Мне тоже удалось "уйти от КГБ", тем более что у меня было особое отношение к этой организации – я помнил о судьбе отца. Поступил в аспирантуру, дела шли неплохо – ведь по моей дипломной работе вышла научная статья. Я написал ее вместе с профессором Воробьевым. По сути дела, этой темой я занимаюсь всю жизнь.

Очень часто путь в науке начинается с первых экспериментов.

Бывает так: ты работаешь, что-то исследуешь – и вдруг получаешь нечто, чего никто еще не знает. Когда я писал диплом, моя задача состояла в том, чтобы сделать генератор, получать импульсы высокого напряжения порядка 50-60 киловольт. Время нарастания напряжения очень короткое – наносекунды. Мой учитель Александр Акимович Воробьев был физиком широкого профиля. Он занимался ускорителями, техникой высоких напряжений и другими подобными проблемами. Одна из них состояла в том, чтобы определить, с какой скоростью заряд "прорастает" с диодом, то есть начинается пробой. Для этого нужно было сделать генератор. Сейчас просто: пришел в магазин и купил. Тогда же все надо было делать своими руками. Я начал с того, что сделал осциллограф. Правда, сначала съездил в Москву к профессору И.С. Стекольникову. Его Лаборатория высоких энергий Энергетического института им Г.М. Кржижановского размещалась в той церкви, где венчался Пушкин. Стекольников встретил студента из Томска доброжелательно, все рассказал и показал. Так что осциллограф я сделал и генератор тоже. Были получены первые результаты, и они оказались уникальными. Я обнаружил очень интересное явление… Казалось бы, набор любопытных данных – и все! Но в голове все это постоянно "прокручивается", не дает покоя, а потом вдруг складывается в единое целое…

Так рождается открытие?

Пожалуй. И заслуга учителя в том, что он поддерживает тебя, говорит, что ты занимаешься интересным, перспективным делом. В общем, "открытие сделал не тот, кто копал, а тот, кто указал, где копать"

Восхождение

Когда мне было 26 лет, я написал книгу "Техника формирования высоковольтных наносекундных импульсов" – первая в мире книжка по это проблеме. Она вышла в "Атомиздате" в 1963 г.

Мы могли встретиться тогда.

В том же году и в том же издательстве у меня вышла книга "Нить жизни. Очерки о генетике". Я написал ее вместе с Н.П. Дубининым. Тогда он был еще опальным членом-корреспондентом АН СССР. Удивительные все-таки бывают совпадения в жизни!
У меня с сыном тоже немало совпадений. В одном возрасте закончили вуз, в 25 лет оба стали кандидатами наук. Я выпустил книгу в 26 лет, и он тоже, правда книгу стихов.

Мы к этому еще вернемся. А пока поговорим о первых шагах в науке, о первых успехах, вместе с которыми пришла страсть. Почему эта страсть – на всю жизнь?

Любое событие имеет начало и конец. Это справедливо и для физики. Многие ученые исследуют процесс в целом, а можно посмотреть иначе – через короткие промежутки времени, через миллиардные доли секунды. Ты как бы сканируешь происходящее. Экспозиция – наносекунды. В общем, все делаешь как в кино, снимаешь кадр за кадром. И не имеет значения, что именно изучаешь – полет пули или электрический заряд. Я понимал, что фундаментальные знания имеют "точку роста", и именно ее нужно было рассмотреть и понять. В нашей области шли дискуссии: мол, есть ударная ионизация, электронные лавины… Я же попытался изучить процессы, идущие при высоких магнитных полях в сверхкороткое время. Мне казалось, что можно создать уникальный инструмент для исследования разных физических явлений. Это, к примеру, ускорение электронов, ионов и т.п.

А с чем это можно сравнить, чтобы было понятно домохозяйкам?

В свое время изобрели микроскоп, и с его помощью было сделано множество открытий. Нечто подобное произошло и у нас: появился прибор, позволяющий очень глубоко исследовать абсолютно неизвестные явления или прояснять предельно запутанные процессы и проблемы. Вначале я шел шаг за шагом, исследуя то или иное явление. В моих руках был тот самый "микроскоп", который мог рассказать, что именно произошло за миллиардные доли секунды, в том числе и в электрических разрядах. Я начинал как инженер, так как у меня было инженерное образование. Однако вскоре мне стало ясно, что открыта новая область физики и я могу сделать в ней много интересного. Так и случилось: пришла большая энергетика, потом термоядерный синтез, сверхмощные лазеры, ядерные взрывы, сверхмощные излучения и т.д.

Это уже "микроскопище"!

В науке появился новый инструмент, который дал возможность вести исследования в разных областях широким фронтом. Что интересно, при этом можно было быть дилетантом…

Как это?!

Есть целое направление – физическая электроника. Я, например, открыл взрывную электронную эмиссию. Это когда благодаря микроскопическим взрывам частицы извлекаются из металла. У меня не было никакой школы по эмиссионной электронике. Мы просто открыли это явление, описали его, показали, как надо делать, чтобы получилось задуманное. Это описание механизма явления до сих пор широко используется. Или ускорители. Я никогда не был специалистом по ним. Ускорители бывают разные – микротроны, циклотроны, синхротроны. Мы же сделали сильноточный ускоритель. Подвели высокое напряжение, получили огромные токи, и оказалось, что этот физический инструмент открывает перед учеными новые возможности. В общем, суммируя, скажу так: мы открыли абсолютно новый эффект, изучили новое явление и начали широко использовать его, причем в самых разных областях. К примеру, получаем сверхвысокочастотное излучение, мощность которого в миллионы раз превосходит мощность обычных радиолокаторов. Или используем эти пучки для накачки лазеров – и мощность лазерного излучения в импульсе увеличивается в сотни тысяч раз. Понятно, что появилось колоссальное количество направлений, где применялись наши инструменты. Отсюда много учеников. Вскоре, а точнее – через пять лет, появился и институт.

Как известно, сделать это нелегко…

Необычайно трудно! Однако у нас появились очень мощные союзники.

Кто именно?

Их было много. Но в первую очередь назову нобелевских лауреатов, академиков Н.Г. Басова и А.М. Прохорова. Американцы сделали первый рубиновый лазер. Для этого потребовались наносекундные импульсы высокого напряжения.
В ФИАНе Басов и Прохоров вели аналогичные работы, но использовали радиолокационные модуляторы, у которых импульсы микросекундной длительности. Поэтому у них ничего не получалось. В 1963 г., выступая на конференции, я рассказал о наших работах, и ко мне в Томск сразу же приехали ребята из ФИАНа. Мы обещали сделать для них генератор и через три месяца выполнили обещание. С помощью этого генератора они получили нужные излучения, и уже на следующий год вышла первая публикация на эту тему. Николай Геннадиевич Басов, обычно очень сдержанный, не скрывал своих эмоций, говорил, что мы теперь догнали американцев. То, что мы изучаем и используем, – это проявление очень интересного и неведомого явления, которое объединяет в себе электрические заряды и в газе, и в вакууме. По сути, это микровзрывы, которые происходят в объемах, измеряемых микроволнами, а по времени – наносекундами. Самые настоящие взрывы!

Это можно с чем-то сравнить? Так, чтобы было наглядно?

Когда я их увеличиваю, то вижу кратеры, похожие на те, что есть на Луне. Это микроскопические взрывы, которые в определенных условиях возникают и поддерживаются. Таково уж свойство природы – испускать заряженные частицы из металла пакетами. Эти частицы я назвал "эктонами" – взрывными центрами. Оказалось, что существует множество явлений, которые описывались исследователями, но до конца не осмысливались. К примеру, включаешь свет в квартире, он загорается, но что в это время происходит в выключателе? Подобные явления – а их огромное количество! – я и пытаюсь понять и объяснить.

Когда это началось?

Пожалуй, с самого детства. Так получилось, но я мыслил лишь в очень коротком диапазоне времени. Меня всегда интересовало, что происходит в кратчайшее время – за миллионные доли секунды. Люди привыкли оперировать веками, годами, неделями, часами, а меня всегда привлекали наносекунды! Луч света за это время проходит не тысячи километров, а тридцать сантиметров. Плюс к этому создается гигантское электрическое поле, магнитное поле, мощный электронный пучок. Именно в таких непривычных условиях исследуется материя, и она открывает нам нечто новое.

А если конкретнее?

За последние годы было получено несколько крупных результатов. Первое – это открытие того, что я называю "эктонами". Второе – новые свойства кремниевых полупроводников при огромных плотностях тока. По эктонам вышла моя книга сразу на русском и английском языках.

Это даже не шаг, а рывок вперед!

Для меня настало время обобщений. Когда занимаешься научной работой, то время как бы сжато – ты постоянно в движении, нужно кого-то обогнать, подготовиться к очередной международной конференции, представить новые результаты и т.д. Под моим руководством подготовлено несколько десятков кандидатских работ и десятки докторских. То есть определенные результаты налицо, а потому необходимо все обобщить, чтобы осмысленно идти вперед. Родилась область науки, связанная с электроникой больших мощностей. Последние годы, что я работаю в Президиуме РАН, по субботам, воскресеньям, праздникам я писал монографию, которая так и называется "Основы электроники больших мощностей". Это мой основной труд, в нем почти 700 страниц.

Мне кажется, мы упустили момент "старта", а сразу перешли к "полету". "Выведение на орбиту" не всегда проходит гладко, не правда ли?

Я защитился осенью 1961 г., сразу после окончания аспирантуры, и вскоре стал старшим научным сотрудником, возглавил сектор в Институте ядерной физики. Потом к нему присоединили еще один сектор – возникла лаборатория. Наш директор считал, что данное направление надо развивать. Мне очень нужны были вакуумщики, и я стал их искать среди своих друзей. Прекрасные были люди! Сережа Бугаев, к сожалению ныне покойный, стал академиком. Чуть попозже в Академию был избран Боря Ковальчук, выдающийся электрофизик. А потом уже следующее поколение – Сережа Коровин, академик, нынешний директор института. Многих можно называть. В Томске не было проблем с кадрами: я просто отбирал лучших. Это было тем более просто, что я хорошо знал людей – преподавал в разное время в трех вузах, основал кафедру физики плазмы в университете, в Политехническом институте семь лет читал лекции по электронике.

Шло взаимное обогащение преподавателей и студентов?

Конечно. В Томске интеграция науки и образования стала реальностью. У нас было очень много талантливых ребят! К примеру, из первого выпуска кафедры физики плазмы в университете шесть докторов наук. И сейчас то же самое – не оскудеет талантами Русская земля.

Потому что есть идеи и интересные дела?

Безусловно. Ребята занимаются как фундаментальными исследованиями, так и прикладными работами. Это и разные технологии, и экология, и покрытия.

А как создавался институт?

Когда мы открыли электронную эмиссию и стали делать первые ускорители, академик Г.И. Будкер – директор Ядерного института в Новосибирске – предложил секретарю Томского обкома Егору Кузьмичу Лигачеву, который очень хорошо относился к науке, создать в Томске филиал института. Будкер приехал в Томск, вместе с Лигачевым они подобрали помещение для филиала – в одном из корпусов подшипникового завода. Однако ничего из этого не получилось.

У Будкера возникли какие-то проблемы с Лаврентьевым. Герш Ицкович был человек широкий, увлекающийся! Михаил Алексеевич сдерживал своего новосибирского коллегу, а потому филиал в Томске не появился. И тогда Лигачев пригласил меня и сообщил, что есть идея открыть Институт оптики атмосферы, куда будет переведена и моя лаборатория. А через пару лет, сказал Лигачев, организуем институт. Так я стал заместителем директора нового института, где был уже целый отдел из трех лабораторий. Одна из них занималась лазерными делами. Открывались большие возможности в этой области. Однако в институте считали, что упомянутая лаборатория должна стать своего рода мастерской по изготовлению лазеров. Тем не менее я прекрасно понимал: появилась новая физика. Многие крупные ученые поддержали меня и вскоре убедили Лигачева, что нужно создавать институт. Решающее слово было за президентом АН СССР Анатолием Петровичем Александровым. Он приехал в Томск, все посмотрел. У нас к тому времени было уже шесть молодых докторов наук – все не старше 35 лет, – а кроме того, установки для зондирования атмосферы из космоса, сварочные электронные пушки, лазеры с накачкой электронным пучком и многое другое. Это произвело на Александрова большое впечатление. Он сказал: "Я тебя поддержу!" Так все и случилось.

И тогда же тебя избрали в Академию?

Через год после создания института мы получили Государственную премию за открытие электронной ремиссии, а еще через год меня избрали членом-корреспондентом АН СССР. В 1984 г. я стал академиком.

Итак, идет 1984 г. Ты уже академик, директор института…

За границей хорошо знают о наших работах. 3-4 раза в год я езжу на международные конференции, приглашают выступить, читать лекции, хорошо за это платят…

"Первый парень на деревне"!

Это точно! Я стал третьим академиком за всю историю Томска. Казалось, все в моей жизни определено на много лет вперед. Но тут случилось неожиданное…

Окончание следует.