Глобальный капитализм: уроки для России

Завершение работы “Глобальный капитализм: уроки для России”, в которой автор рассматривает политические основы формирования глобальной экономики и особенности интеграции России в её структуры, а также предлагает пути преодоления текущего кризиса и дальнейшего развития страны в новых экономических условиях. 

Мануэль Кастельс
Глобальный капитализм: уроки для России
"Экономические стратегии", 2000, №5, стр. 54-62

Политика глобальной экономики

Глобальная экономика появилась на исходе XX столетия в результате реструктуризации фирм и финансовых рынков вслед за кризисом 70-х годов. Она расширялась, используя новые информационные и телекоммуникационные технологии. Это стало возможным благодаря продуманной государственной политике. Глобальная экономика была создана в результате взаимодействия между рынками, правительствами и международными финансовыми институтами.

Бизнес-стратегии, нацеленные на повышение производительности и уровня доходности, включают в себя поиск новых рынков и интернационализацию производства. Новые высокотехнологичные отрасли промышленности изначально были связаны с международным разделением труда. Растущее присутствие американских многонациональных корпораций в Европе и Азии заложило новую тенденцию – расширение географии производства, что, в свою очередь, способствовало расширению международной торговли. В 80-х годах этой стратегии следовали также европейские и японские транснациональные корпорации. Фирмы из Японии и азиатско-тихоокеанских новых индустриальных стран обеспечивали свой высокий рост в основном благодаря экспорту в США, и в меньшей степени – на европейские рынки. Тем самым они спровоцировали усиление конкуренции в международной торговле, что заставило и США, и Европейское сообщество принять меры, чтобы ответить на тихоокеанский вызов. Последнее увеличило число своих членов за счёт стран Южной и Северной Европы и ускорило процессы экономической интеграции для расширения внутреннего рынка, создавая вместе с тем единый таможенный фронт против японских и американских конкурентов. США, делая ставку на своё технологическое превосходство и гибкость бизнеса, усилили давление, требуя либерализации торговли, одновременно сохранив собственные протекционистские барьеры.

Рынки капитала наращивали свой глобальный оборот на основе рынка евродолларов, созданного в значительной степени для того, чтобы позволить американским транснациональным корпорациям ссужать и заимствовать деньги за пределами страны в обход американского законодательства. В 70-х годах финансовые потоки существенно увеличились с целью вовлечь в оборот нефтедоллары стран ОПЕК и нефтяных компаний. Поскольку в то время большинство экономик ОЭСР находилось в состоянии спада, существенная доля займов шла в развивающиеся страны, часто без надлежащего контроля, способствуя, таким образом, глобальной экспансии финансовых рынков и вызывая кризис задолженностей, который душил экономику стран Латинской Америки и Африки в 80-е годы. Последующее реструктурирование финансовых рынков во всем мире привело к взрывному росту международных финансовых потоков, глобальных инвестиций финансовых институтов и к полной интернационализации банковских операций. В 1985 году Всемирный банк, потерпев неудачу в привлечении частных инвестиций на рынки "третьего мира", ввел новый термин – "рынки на стадии становления". Это означало новую эру финансовой интеграции на всей планете, поскольку инвесторы со всего мира искали возможность получить высокий доход, игнорируя большую степень риска в надежде на правительственную поддержку в случае кризиса банков и валют. Так были посеяны семена для финансовых кризисов 90-х годов в Мексике, Азии, России, Бразилии и так далее.

Полноценная экономическая глобализация может осуществляться только на основе использования новых информационных и телекоммуникационных технологий. Передовые компьютерные системы позволили применить новые эффективные математические модели для управления финансовыми потоками и сделали возможными высокоскоростные операции. Сложные телекоммуникационные системы связали финансовые центры по всему миру в режиме реального времени. Управление в таком режиме позволило фирмам работать по всей стране и по всему миру. Транснациональные производственные сети товаров и услуг опираются на интерактивную систему коммуникации и передачи информации, чтобы гарантировать обратную связь с потребителями и координировать децентрализованное производство и распределение. Информационные технологии играют жизненно важную роль в функционировании всемирной системы быстрых, крупномасштабных перевозок товаров и людей воздушным, морским, железнодорожным и автомобильным транспортом. Благодаря информационным системам, которые направляют и программируют потоки товаров и транспортные маршруты, а также автоматизированным системам погрузки-разгрузки сделались эффективными мультимодульные грузовые контейнеры. В конце 90-х годов Интернет стал технологическим каркасом для нового типа глобальной фирмы – сетевого предприятия.

И всё же никакие технологии или бизнес сами по себе не могли создать глобальную экономику. Главными агентами в ее становлении были правительства, особенно правительства стран Большой семерки и их международные институты, Международный валютный фонд, Всемирный банк и Всемирная торговая организация. Основы для глобализации создали три взаимосвязанных процесса: дерегулирование внутренней экономической деятельности (начиная с финансовых рынков), либерализация международной торговли и инвестиций, приватизация компаний государственного сектора (зачастую продаваемых иностранным инвесторам). Эта политика, проводившаяся в Соединенных Штатах в середине 70-х годов, в Великобритании – в начале 80-х и в том же десятилетии получившая распространение в Европейском сообществе, в 90-х годах доминировала в большинстве стран мира, став общепринятым стандартом в международной экономической системе.

Как и почему это произошло – тема для историков. Тем не менее, несколько замечаний по поводу происхождения глобальной экономики могут помочь понять ее контуры в XXI столетии.

Поворотным моментом в формировании политики, способствовавшей глобализации, стал почти одновременный приход к власти твердых консерваторов, приверженцев свободного рынка в Соединенных Штатах (Рейган, избранный в 1980 году) и в Великобритании (Тэтчер, избранная в 1979 году). В обеих странах правительства покровительствовали дерегулированию и либерализации финансов и инвестиций, а в Великобритании, кроме того, началась приватизация компаний государственного сектора, что создавало прецедент для остальной части мира. Самые быстрые результаты эта политика принесла в финансовой сфере. В США рынок опционов, основанный в Чикаго еще в 1972 году, быстро развивался и в конечном счете превратился в многопрофильный рынок производных финансовых инструментов. Великобритания отменила валютный контроль в 1980 году, а в 1982 году в Лондоне был основан второй, после Чикаго, финансовый рынок фьючерсов. За США и Великобританией последовала Франция, основав в 1986 году свою собственную биржу фьючерсов (MATIF). Германия в это время всё еще осторожно относилась к финансовому дерегулированию, хотя и упразднила в 1981 году контроль за перемещением капиталов через границу. Азиатские финансовые рынки, особенно Гонконг и Сингапур, воспользовались преимуществами своих менее регулируемых экономик, чтобы привлечь к себе финансовые операции и отыграть в свою пользу доли на рынке у более жестко регулируемой Токийской фондовой биржи. Полное дерегулирование финансовых рынков в Лондонском Сити в октябре 1987 года (несмотря на одновременный крах на Нью-Йоркской фондовой бирже) окончательно открыло эру финансовой глобализации.

И всё же в 80-е годы экономическая политика неоконсерваторов не могла принести тех результатов, на которые рассчитывали её идеологи в США и Великобритании. Причина этого кроется в противоречивости их позиций: они были одновременно и националистами, и глобалистами. Такое противоречие между национализмом неоконсерваторов и их политикой, направленной на глобализацию, стало непреодолимым, что поняли ведущие политические фигуры – Рейган и Тэтчер. Обещая уменьшить дефицит бюджета, Рейган, в результате огромного наращивания военного потенциала и одновременного сокращения налогов для богатых, фактически создал самый большой федеральный дефицит в мирное время. Открытая международным рынкам, но не Европе, Великобритания при Тэтчер встала перед выбором: принять европейскую версию глобализации, что означало бы появление объединенной европейской экономики с единой валютой, или существовать в качестве крепости, лишенной былого могущества и не способной навязать свою волю миру. Тэтчер так никогда и не представился шанс сделать выбор (хотя она явно склонялась к изоляционизму). Еe собственная партия, убежденная в исторической необходимости Европейского союза и сытая по горло Железной Леди, отблагодарила её преждевременной отставкой в 1990 году. Кроме того, и в США, и в Великобритании консервативная одержимость идеей сократить государственные социальные программы столкнулась с жестким социальным и политическим сопротивлением, а также с реальностью исторической инерции и основных потребностей общества. Таким образом, хотя Рейган преуспел в лишении тысяч детей школьных завтраков, а Тэтчер поставила под угрозу традиционное качество британской университетской системы, в целом большая часть государства благосостояния осталась нетронутой. Как бы то ни было, и британская экономика, и экономика США за годы правления неоконсерваторов изменились к лучшему с точки зрения прибыльности и производительности, заметно возросли объёмы их международной торговли, инвестиций и финансовых рынков, поскольку фирмы воспользовались новыми возможностями, представившимися в результате подавления профсоюзов и дерегулирования деловой активности.

В Европе переломным моментом на пути к новой политике явились злоключения первой социалистической администрации Миттерана, избранного во Франции в 1981 году. Игнорируя элементарные законы экономики, Миттеран полагал, что можно сократить рабочий день, увеличить заработную плату и социальные пособия, обложить налогом компании в почти интегрированной европейской экономике, избежав при этом ответной негативной реакции валютных рынков. Его правительство было вынуждено девальвировать франк и двумя годами позже – кардинально изменить экономическую политику, следуя примеру германской монетарной стабильности. Этот французский опыт в значительной степени обусловил осмотрительную экономическую политику нового социалистического правительства Испании, избранного в октябре 1982 года. Оно сделало выбор в пользу дерегулирования и управляемой либерализации, придерживаясь, таким образом, принципа золотой середины в проведении экономического курса. Действительно, Фелипе Гонсалес и Гельмут Коль стали союзниками в формировании объединенной Европы в соответствии с принципами либеральной экономики, уравновешенной состраданием к бедным и сильной социальной политикой. Медленно, но верно эта позиция завоевывала европейское общественное мнение. На рубеже столетий 13 из 15 стран Европейского союза возглавлялись социал-демократическими правительствами, придерживавшимися этой прагматической стратегии.

Механизм, с помощью которого предполагалось инициировать процесс глобализации в большинстве стран мира, был прост – политическое давление или посредством прямых действий правительства, или через деятельность МВФ, Всемирного банка, Всемирной торговой организации. Администрация Клинтона фактически являлась истинным политическим глобализатором. Безусловно, Клинтон возводил здание глобализации на фундаменте, заложенном Рейганом, но он продвинул весь проект намного дальше, открыв рынки товаров, услуг и капитала, что было высшим приоритетом в период его пребывания у власти. Конечная цель – унификация всех экономик в соответствии с набором гомогенных правил игры с тем, чтобы капитал, товары и услуги могли свободно перемещаться из страны в страну согласно законам рынка. Как и в лучшем из миров Адама Смита, каждый получил бы от этого пользу, так что глобальный капитализм, подкреплённый информационными технологиями, стал бы волшебной формулой, в конечном счете объединяющей процветание, демократию, а также разумный уровень неравенства и сокращение бедности.

Успех этой стратегии во всем мире можно объяснить, если исходить из посылки о всепроникающем характере экономических кризисов. В большинстве латиноамериканских и африканских стран первый раунд глобализации финансов в 80-е годы опустошил экономики путём навязывания политики крайней экономии, необходимой для обслуживания долгов. Россия и Восточная Европа только начали трудный переход к рыночной экономике, который означал, в общем и целом, старт с экономического краха. Затем азиатский кризис 1997-1998 годов перевернул вверх дном тихоокеанские экономики, зачастую подрывая и основы государственного устройства. В большинстве случаев после таких кризисов МВФ и Всемирный банк приходили на помощь, но при условии, что правительства примут их предписания для оздоровления экономики. Эти политические рекомендации, основанные на принципах "корректирующей политики" (adjustment policies), удивительно похожи друг на друга, какими бы ни были специфические условия каждой страны, поскольку они фактически являются продуктом, изготовленным в массовом порядке ортодоксальными неоклассическими экономистами, главным образом из Чикагского университета, Гарварда и Массачусетского технологического института.

К концу 90-х годов МВФ действовал и давал советы по проведению "корректирующей политики" в более чем восьмидесяти странах. Даже крупные экономики таких государств, как Россия, Мексика, Индонезия или Бразилия, зависели от одобрения их политики Международным валютным фондом. Большая часть развивающегося мира, как и стран с переходной экономикой, стала экономическим протекторатом МВФ, что в конечном счете поставило их под контроль Министерства финансов США. Помощь МВФ часто предоставлялась в форме виртуальных денег, что означало открытие кредитной линии, которой правительство могло пользоваться в случае критического финансового положения. Кредит, данный МВФ, являлся выражением доверия глобальных финансовых инвесторов, утрата которого вела к превращению страны в финансового парию. Если государство отказывалось от такой помощи (например, Перу Алана Гарсиа в 1980 году), то оно подвергалось финансовой изоляции и его ожидал крах. Таким образом, немногие страны смели сопротивляться "приглашению в клуб" как альтернативе изоляции от глобальных потоков капитала, технологий и торговли.

Схожая логика применялась в международной торговле через Всемирную торговую организацию, учрежденную в 1994 году. Странам, выбирающим стратегию экспортно-ориентированного развития (outward development strategy), таким, как Индия и Китай, имеющим континентальные экономики, был необходим доступ к богатым рынкам. Но чтобы получить такой доступ, они должны были твердо придерживаться правил международной торговли, соблюдение которых означало постепенный отказ от поддержки неконкурентоспособных отраслей промышленности, а несоблюдение – санкции в виде жестких тарифов, лишавшие шансов развиваться путем завоевания богатых рынков. В уже упоминавшемся докладе ООН отмечается, что все большее число развивающихся стран принимает принцип открытой торговли, уходя от импортозамещающей политики. К 1997 году Индия сократила свои тарифы в среднем с 82% в 1990 году до 30%, Бразилия – с 25% в 1991 году до 12% и Китай – с 43% в 1992 году до 18%. Перемены, проводимые технократами, получили сильную поддержку в виде финансирования Международным валютным фондом и Всемирным банком, что само по себе является частью программы осуществления всеобъемлющей экономической реформы и либерализации. Важным стимулом было членство в ВТО и ОЭСР. Страна за страной предпринимала одностороннюю глубокую либерализацию не только в области торговли, но и в области прямых иностранных инвестиций. В 1991 году, например, 35 стран ввели изменения в 82 режимах регулирования, причём в 80 случаях из них были предусмотрены меры по либерализации или по привлечению прямых иностранных инвестиций. В 1995 году темп изменений ускорился: уже большее число стран – 65 – находилось в состоянии изменения режима регулирования, продолжая двигаться в сторону либерализации. В ноябре 1999 года Китай достиг торгового соглашения с Соединенными Штатами по поводу либерализации своих торговых и инвестиционных нормативных актов, что открывает ему путь к вступлению в ВТО и сближает его экономику с глобальной капиталистической экономикой.

Чем большее число стран вступает в клуб, тем труднее оставшимся вне пределов либерального экономического режима идти своим собственным путем, тем больше возрастают для них издержки пребывания вне глобальной сети.

Почему же правительства позволили вовлечь себя в столь драматический процесс, каким является глобализация, подрывая тем самым собственную суверенную власть? Есть, по крайней мере, четыре причины, позволяющие ответить на этот вопрос: осознаваемые правительством стратегические интересы данного суверенного государства; идеологический контекст; политические интересы руководства; личные интересы людей, находящихся у власти.

Что касается интересов государства, то для каждой страны есть свой ответ. Так, главному глобализатору, правительству США, ясно, что открытая, интегрированная глобальная экономика выгодна американским фирмам и тем иностранным компаниям, которые базируются в США, благодаря их технологическому превосходству и гибкости в управлении. Наряду с долгосрочным присутствием американских транснациональных корпораций во всем мире и с американской гегемонией в международных торговых и финансовых институтах, глобализация равносильна повышению экономического благосостояния США, хотя, конечно, не для всех фирм и не для всех американских граждан. Для европейских правительств своеобразной формой глобализации явился Маастрихтский договор. Он был воспринят как единственный шанс выдержать конкуренцию со всё возрастающим преобладанием американских технологий, азиатской обрабатывающей промышленности и глобальных финансовых потоков, сохранить автономию Европы. Япония приспосабливалась к новым реалиям весьма неохотно, но, понуждаемая серьезным длительным спадом и глубоким финансовым кризисом, к концу 90-х годов провела серию реформ, постепенно открывающих японскую экономику и подгоняющих ее финансовые нормы под глобальные стандарты. Китай и Индия видели в либерализации торговли возможность развития и построения технологической и экономической базы для обновленной национальной мощи. Для стран с развивающейся индустрией новая модель государственной политики обещала стать еще одним исходным моментом истории и основным побудительным мотивом для поддержки со стороны ведущих мировых держав. Для реформаторов, пришедших к власти в Восточной Европе, либерализация была эквивалентна категорическому разрыву с коммунистическим прошлым. Наконец, многие развивающиеся страны даже не пытались понять свои стратегические интересы: МВФ и Всемирный банк всё решали за них – такова плата за восстановление деградирующих экономик.

Государственные интересы всегда находят идеологическое обоснование. Это обоснование в 90-е годы строилось вокруг краха государственности и кризиса легитимности, который в 80-е годы пережили государство благосостояния и система государственного регулирования экономики. Даже в азиатско-тихоокеанских странах государство пережило кризис легитимности, когда оно стало препятствием для демократии. Неолиберальные идеологи (называемые в США "неоконсерваторами") по всему миру вышли из своих кабинетов, и в их крестовом походе к ним присоединились неофиты, старающиеся забыть своё марксистское прошлое, от французских "новых философов" до блестящих латиноамериканских писателей-романистов. Когда неолиберализм как новая идеология сделался известным, выйдя за пределы интеллектуально ограниченного шаблона Рейгана/Тэтчер и, найдя себе разнообразные выражения, адаптированные к конкретным культурам, он быстро установил новую идеологическую гегемонию. В этом контексте от свободных рынков ожидался эффект экономического и институционального чуда, особенно в паре с новыми технологическими чудесами, обещанными футурологами.
Глобализации благоприятствовал и политический интерес новых лидеров, вошедших в состав правительств в конце 80-х-начале 90-х годов. Под политическим интересом я понимаю стремление попасть в состав правительства и остаться в нем. Как правило, эти новые лидеры были избраны в результате упадка, а то и краха экономик; они укрепили свою власть, существенно улучшив экономическое положение своих стран. Так было в случае с Клинтоном в 1992 году (или, по крайней мере, это утверждала экономическая статистика, объясняя поражение Джорджа Буша). Хотя политику Клинтона в действительности нельзя считать причиной выдающихся изменений в американской экономике 90-х годов, он и его команда помогли ей обрести динамизм, используя влияние США на свободные рынки во всем мире.

В 1994 году Кардозу, благодаря успешно проведённой им финансовой стабилизации по "Плану Реал", который он осуществил в качестве министра финансов, впервые в истории страны сломав хребет инфляции, был неожиданно избран президентом Бразилии. Чтобы удержать инфляцию под контролем, он должен был интегрировать Бразилию в глобальную экономику, создавая условия для конкурентоспособности бразильских фирм. Подобные события имели место в Мексике, с Салинасом и Седильо, экономическими реформаторами из институционально-революционной партии, с Менемом в Аргентине, опрокинувшим традиционный национализм своей перонистской партии, с Фухимори в Перу.

В России Ельцин и бесконечная череда его экономических команд, действовавших так, будто их единственная цель – интеграция России в глобальный капитализм, уступили свой экономический суверенитет МВФ и западным правительствам. В Западной Европе политика структурной адаптации, проводившаяся в соответствии с Маастрихтским договором, истощила политический капитал прежних правительств и открыла путь для новой волны экономических реформ. Блэйр в Англии, Романо Проди и демократическая партия левых сил в Италии, Шрёдер в Германии делали ставку на улучшение экономики и борьбу с безработицей, следуя либеральной экономической политике, уравновешенной новаторскими социальными программами. Ирония политической истории заключается в том, что реформаторы, которые содействовали глобализации, пришли главным образом с левого фланга, порвав со своим прошлым, в котором они были сторонниками государственного контроля над экономикой. Не следует рассматривать это в качестве доказательства политического оппортунизма. Скорее, это был реализм, основанный на осознании значения нового экономического и технологического развития и наиболее быстрого способа, позволяющего вывести экономику из относительного застоя.

Сделав выбор в пользу либерализации/глобализации экономики, политические лидеры были вынуждены подыскивать соответствующие кадры для проведения пост-кейнсианской экономической политики. Так, Фелипе Гонсалес, пришедший к власти в октябре 1982 года в разгар экономического и социального кризиса, назначил в качестве суперминистра экономики одного из немногих социалистов, лично вхожих в консервативные испанские финансовые круги. Назначения, которые осуществлял этот суперминистр, сформировали совершенно новый класс неолиберальных технократов в испанском социалистическом правительстве; некоторые из них были приглашены из кругов, близких МВФ. В другом случае президент Бразилии Кардозу, столкнувшись с денежным кризисом в январе 1999 года, уволил одного за другим двух президентов Центрального банка страны в течение двух недель и назначил на этот пост бразильского финансиста, который долго управлял хеджевым Фондом Сороса в Бразилии, рассчитывая на его способность иметь дело со спекулянтами на глобальных финансовых рынках. И тот фактически преуспел в ликвидации финансовой неразберихи, по крайней мере, на некоторое время. Мой довод состоит не в том, что финансовый мир управляет правительствами. Наоборот, чтобы правительства могли управлять экономиками в глобальном контексте, им необходимы люди, которые знают, как выжить в новом экономическом мире. Для выполнения своей работы таким экспертам требуются дополнительные кадры, имеющие схожие навыки, лексикон и ценности. Поскольку они обладают секретами управления новой экономикой, их власть растет непропорционально их реальной политической притягательности.

Наконец, есть ещё и четвертая причина того, почему правительства столь внимательно относятся к экономической глобализации. Это личные интересы людей, принимающих решения. Сказанное вовсе не означает, что именно личные интересы – наиболее важный фактор, влияющий на выбор политики правительств в направлении глобализации. (В некоторых случаях его значение минимально, что я лично мог наблюдать на примере президента Бразилии в 1994-1999 годах). И всё же личные интересы политических лидеров и/или их высокопоставленных сотрудников в значительной степени обусловили скорость и форму глобализации. Эти интересы, прежде всего, проявились в увеличении личного богатства, полученного посредством двух основных каналов. Первый – финансовые вознаграждения и выгодные назначения после ухода чиновников со службы как следствие контактов, ими установленных, или как вознаграждение за принятие решений, которые помогли коммерческим сделкам. Второй канал – это коррупция в ее различных формах: взятки, извлечение выгод из осведомлённости о финансовых операциях и приобретении недвижимости, участие в бизнесе в обмен на политическую благосклонность и тому подобное. Разумеется, личные деловые интересы политических деятелей (законные или незаконные) – очень старый сюжет, вероятно, типичный для политиков на протяжении всей писаной истории. Тем не менее, мой довод более чем необычен: личные интересы благоприятствуют политике глобализации. Во многих развивающихся странах они действительно являются единственным значимым фактором, так как доступ к стране – главный актив, контролируемый политическими элитами и позволяющий им участвовать в глобальных сетях богатства. Например, катастрофическое руководство проведением российских экономических реформ нельзя понять без рассмотрения его главного смысла: формирования защищенной правительством финансовой олигархии, которая лично вознаграждала многих из ведущих российских либеральных реформаторов (и решающим образом помогла переизбрать Ельцина в 1996 году) в обмен на привилегию быть посредником между российскими богатствами и глобальной торговлей и инвестициями (в то время как МВФ безрассудно относился к происходящему, используя деньги западных налогоплательщиков, чтобы снабжать эту либеральную олигархию миллиардами долларов).

Подобные истории можно подтвердить документально по всей Азии, Африке и Латинской Америке. Но нельзя сказать, что они не имеют места ни в Северной Америке, ни в Западной Европе. Например, в 1999 году, спустя несколько недель после того, как Европейский парламент вынудил уйти в отставку всю Европейскую комиссию по подозрению в мелких злоупотреблениях, всё ещё действующий комиссар по телекоммуникациям господин Бангеманн был назначен на специальную консультативную должность в испанскую компанию "Телефоника". Хотя ему не предъявили обвинения в коррупции, европейское общественное мнение было шокировано, узнав о приеме этого человека на работу в компанию, которая извлекла большую выгоду из либерализации европейских телекоммуникаций, проведённой в период пребывания Бангеманна в должности комиссара. Эти примеры показывают, что политические решения принимаются теми людьми, которые не только представляют правительства, но и лично заинтересованы в процессе глобализации, ставшей необыкновенным источником потенциального богатства для мировых элит.

Тот факт, что без правительственной политики глобализация – триумф рынков над самими правительствами – была бы невозможна, не означает, что глобальная экономика может быть отменена политическими решениями. Сегодня она представляет собой сеть взаимосвязанных сегментов хозяйства, которые вместе играют решающую роль в экономике каждой страны и многих людей. Коль скоро такая сеть сложилась, любой узел, который отпадает от нее, просто игнорируется, и ресурсы (капитал, информация, технологии, товары, услуги, квалифицированный труд) продолжают течь в остальные части сети, минуя его. Выпадение из глобальной экономики чревато ошеломляющими издержками: опустошением экономики в ближайшей перспективе и закрытием доступа к источникам роста. Таким образом, в пределах производственно-потребительской системы ценностей для стран, фирм или людей не существует никакой индивидуальной альтернативы процессу глобализации.

Глобальная экономика: уроки для России

Процесс глобализации глубоко затрагивает Россию, однако пути и формы его протекания обусловлены её национальной спецификой. В течение 90-х годов интеграция страны в глобальную экономику была ключевой задачей. Приватизация, либерализация и открытие экономики, взаимосвязанные между собой, доминировали в процессе перехода от командной системы к рыночной. Денежная стабилизация в своей основе была нацелена на то, чтобы согласовать условия инвестирования между Россией и глобальной экономикой. Российские финансы начали интегрироваться в глобальный финансовый рынок. Однако для глобализации российской экономики было характерно присвоение общественных активов частными лицами, что вело к формированию олигополитических финансово-промышленных групп. Нефть, газ, полезные ископаемые и сырье, продолжавшие обеспечивать подавляющую часть российского экспорта, всё больше сосредоточивались в руках немногочисленных конгломератов, которые держали львиную долю своей прибыли на иностранных счетах. Передовые бизнес-услуги, сконцентрированные в Москве и некоторых других крупных городах, сыграли роль посредников между российскими ресурсами и международными сетями производства и распределения. Значительная часть российской экономики стала бартерной, а подавляющее большинство россиян в течение 90-х годов ощутило снижение уровня жизни. Для миллионов семей выживание посредством производства продовольствия для собственного потребления стало, скорее, правилом, чем исключением. Кроме того, российские домашние хозяйства перестали доверять своим банкам и своей валюте. В практику широко вошло хранение сбережений в долларах. Согласно американским источникам, эти сбережения, возможно, достигают более 50 миллиардов долларов, что примерно в 3 раза превышает общий объем прямых иностранных инвестиций в Россию в течение 90-х годов.

Сетевая интеграция России в глобальные финансовые рынки делает её уязвимой перед неустойчивостью этих рынков, что драматическим образом показал кризис августа 1998 года. За несколько дней стабильность рубля, достигнутая ценой столь многих жертв населения, была разрушена. Однако, как это ни парадоксально, кризис, возможно, принес пользу российской экономике. Девальвация ограничила импорт и обеспечила возможность для внутреннего производства. Вместе с увеличением цен на нефть это помогло российской экономике вырасти почти на 2% в 1999 году. Заманчиво сделать отсюда вывод о том, что частичная изоляция России от глобальной экономики могла бы быть выгодна в ближайшей перспективе, по крайней мере, для большей части работающих людей. Тем не менее, поскольку новая рыночная экономика глобальна, такая изоляция была бы проблематичной. Прежде всего потому, что конкурентная позиция России как экспортера энергоносителей и сырья чрезвычайно уязвима. Снижение цен на нефть в 2000 году сигнализирует о пределах традиционной модели международной интеграции. Кроме того, если произведенному в России капиталу не будет создано условий для прибыльных инвестиций внутри страны, сопоставимых с аналогичными на международном рынке, его по-прежнему будут вывозить, используя простоту осуществления электронных финансовых трансакций. Следование китайской модели частичной интеграции в глобальную экономику не принесет пользы России, поскольку процесс финансовой и предпринимательской интеграции ведущих российских фирм зашел слишком далеко, чтобы повернуть вспять без крупномасштабного кризиса. Таким образом, ключевыми вопросами для российской экономики на новой стадии глобализации будут следующие: как эффективно конкурировать в глобальной экономике и как обеспечить выгоды от глобализации для большей части населения, которая всё ещё остается маргинальной в этом процессе?

Конкурентоспособность в конечном счете зависит от производительности. А производительность в информационную эпоху зависит от способности генерировать знания, обрабатывать информацию и превращать все это в рыночные продукты внутри страны и на международной арене. В этом смысле России необходима коренная реконструкция базы информационных технологий, начиная с Интернета. В нашем совместном исследовании с Эммой Киселёвой (1) зафиксирован серьезный кризис российских отраслей, связанных с этими технологиями. В то же время мы показали российский потенциал – изобилие талантов в инженерном деле, науке и разработке программного обеспечения, что является наиболее важным ресурсом в новой экономике. Это хорошо знают компании Силиконовой Долины, сегодня активно нанимающие российских программистов. В России также немало молодых предпринимателей, готовых рискнуть, если им предоставить шанс. Но чтобы реализовать потенциал этих предпринимательских и технологических ресурсов, требуется соответствующая государственная политика. Она должна разрушить монополии, сделать доступными телекоммуникации, прежде всего Интернет, защитить и либерализовать заслуживающий доверия рынок венчурного капитала, который мог бы без опасений направить российские сбережения в русло инвестиций в новую экономику.
Параллельно должен повыситься уровень жизни населения. Это необходимо для обеспечения социальной справедливости и социальной стабильности, а также для того, чтобы расширить внутренний рынок, благодаря которому могла бы расти новая российская экономика малых и средних предприятий. Учитывая сегодняшние условия, механизм экономического и социального перераспределения можно было бы запустить только с помощью целенаправленной политики занятости и социальных трансфертов. Основой для нее является, конечно же, возможность получения государственных доходов, то есть эффективная фискальная политика. Обложение налогами больших конгломератов, которые аккумулируют подавляющую часть российских богатств, при честной, надежной, предсказуемой финансовой системе является необходимым условием восстановления российской экономики и общества.

Сегодня Россия, страдающая от неустойчивости и спекулятивного инвестирования, связана с глобальными сетями лишь отдельными сегментами своих финансов, экспорта и потребления. Между тем большинство россиян терпит лишения от последствий такой фрагментированной глобализации, живя локальной жизнью в изоляции от остального мира. Такое положение дел недопустимо. Глобальные и местные сети должны быть связаны в новые российские сетевые структуры, соответствующие перспективе информационной эры. Для этого России нужна новая государственная политика, самым важным результатом которой было бы уменьшение нынешней зависимости российской экономики от капризов политических деятелей наверху. Пока граждане, предприниматели и инвесторы ощущают эту зависимость, никакая динамичная рыночная экономика в России невозможна. Это парадокс российского развития в начале XXI столетия: демократическое государство должно заложить основы для рыночной экономики, которая сможет функционировать независимо от тех, кто находится у власти, и в то же время – защищать гражданское общество, которое не испытывает страха перед своими лидерами. И кто бы ни взялся за решение этой проблемы, его будут помнить в российской истории.

Примечаниe

1. Castells, M., Kiselyova, E., "Russia in the Information Age", in Victoria Bonnell and George Breslauer (eds), "Russia at the end of the 20th century", Boulder, Colorado: Westview Press, 2000.