Fin de millennium, или реквием ХХ веку

XX век всколыхнул глубинную, историческую память человечества, напомнив о великих временах зарождения универсального мира, крушения культур и переселения народов. Теперь век завершается, демонстрируя возможности мгновенного перемещения событий, информационного мониторинга, транспарентности мира, прямой проекции властных решений практически в любой регион, обеспечивая единство жителей Земли уже не только в пространстве, но и в реальном времени. Неслучаен нынешний интерес к внутреннему содержанию перемен, поиск их основания, корня. На наших глазах происходит столкновение эпох, мы воочию лицезрим переломный момент человеческой истории, о смысле которого в настоящее время можем лишь догадываться, но чье истинное значение будет вполне осознано лишь впоследствии. Современная цивилизация оказалась под угрозой. Вот главный итог десятилетия, завершившего миллениум. Вероятно, именно поэтому столь широк диапазон внимания к крупным смыслам социального бытия: нам сейчас равно интересны и дальняя перспектива, и объемная ретроспектива истории, приоткрывающие ее сокровенный смысл. Неслучаен и почтительный семантический сдвиг, происшедший в наименовании актуального рубежа эпох: от fin de siecle к fin de millennium.

А. Неклесса
Fin de millennium, или реквием ХХ веку
“Экономические стратегии”, 2000, №1, стр. 12-18

XX век всколыхнул глубинную, историческую память человечества, напомнив о великих и баснословных временах зарождения универсального мира, крушения разноликих культур и переселения народов, лежащих в основании современной цивилизации. Теперь век завершается, эффектно демонстрируя возможности мгновенного перемещения событий, информационного мониторинга, транспарентности мира, прямой проекции властных решений практически в любой регион, обеспечивая единство жителей Земли уже не только в пространстве, но и в реальном времени. К тому же многие угрозы и вызовы, встающие в полный рост на пороге третьего миллениума от Рождества Христова, также носят глобальный характер.

Глобализация, конец истории, социальный Постмодерн, постиндустриализм, информационное общество, новый мировой порядок, столкновение цивилизаций – красочные интеллектуальные ярлыки и модные концепты наших дней. Многообразие прочтений трансформации мира уже само по себе знаменательно, зримо свидетельствуя о близости “нового неба и новой земли”. Неслучаен нынешний пристальный интерес к внутреннему содержанию перемен, поиск их основания, корня. На наших глазах происходит не столько столкновение цивилизаций, сколько столкновение эпох, мы воочию лицезрим переломный момент человеческой истории, о смысле которого в настоящее время можем лишь догадываться, но чье истинное значение будет вполне осознано лишь впоследствии.

Современная цивилизация оказалась под угрозой. Вот, пожалуй, главный итог, “сухой остаток” новизны от многочисленных дискуссий 90-х годов, десятилетия, завершившего миллениум. Различные интеллектуальные и духовные лидеры заговорили почти в унисон о наступлении периода глобальной смуты (З. Бжезинский, 1993), о грядущем столкновении цивилизаций (С. Хантингтон, 1993), о движении общества к новому тоталитаризму (Иоанн Павел II, 1995), о реальной угрозе демократии со стороны не ограниченного в своем “беспределе” либерализма и рыночной стихии (Дж. Сорос, 1998), о поражении цивилизации и пришествии нового варварства…¹

События последнего десятилетия, когда столь обыденными для нашего слуха становятся словосочетания “гуманитарная катастрофа” (а заодно и “гуманитарная интервенция”), “принуждение к миру”, “геноцид”, явно разрушают недавние футурологические клише, предвещая гораздо более драматичный, чем предполагалось еще совсем недавно, образ наступающего века. Вероятно, именно поэтому столь широк диапазон внимания к крупным смыслам социального бытия: нам сейчас равно интересны и дальняя перспектива, и объемная ретроспектива истории, приоткрывающие ее сокровенный смысл. Неслучаен и почтительный семантический сдвиг, происшедший в наименовании актуального рубежа эпох: от fin du siecle к fin de millennium.
Истоки почти двухтысячелетней цивилизации Большого Модерна (Modernus) коренятся в христианском сознании. Христиане еще на заре новой цивилизации называли себя moderni, отличая, таким образом, свою общность от людей предшествовавшего, ветхого мира – antiqui. Порожденная этой исторической общностью социальная галактика обладает оригинальной архитектоникой, содержит сложную траекторию исторического полета.

История имеет внутренний ритм. Причем ее длинные волны иной раз на удивление точно совпадают с границами тысячелетий или значимых их частей². Действительно, предыдущий fin de millennium, начало второго тысячелетия, был также весьма непростым периодом в истории цивилизации.

Это – время грандиозной феодальной революции, аграрного переворота, демографического взрыва, начала трансъевропейской экспансии “на Восток”, преддверье урбанистической цепной реакции; время появления новой социальной схемы земного мироустройства (трехсословного мира Адальберона Ланского и Герарда Камбрезийского, а параллельно – концепций Божьего мира, клюнийской и эгалитарной еретической моделей), в которой земные мерки, социальная горизонталь и функциональное единство сословий исподволь сменяют духовную вертикаль. И, наконец, это время раскола Universum Christianum – универсального пространства спасения, – что представляется более точным определением кардинального для европейской истории события, нежели привычное “раскол Церквей”.

Середина второго тысячелетия – время зарождения современного мира, то есть Мира Модерна (Modernity), формирования новой социальной, политической, экономической, культурной семантики миропорядка. В тот период произошла историческая смена вех, утвердился новый, гуманистически ориентированный мир, где падший человек оказывается в центре вселенной и становится “мерой всех вещей”. Одновременно это было время крушения остатков Восточной Римской империи и выведения на подмостки истории иного спутника западноевропейской цивилизации – Нового Света.

После Столетней войны, “черной смерти”, окончания Реконкисты распадается прежний, универсальный, не особенно считавшийся с границами государств круг жизни, и в Европе утверждается новое мировосприятие, проникнутое духом земного обустройства бытия, непривычного ранее патриотизма. Вместе со стремлением к снятию феодальных препон и развитием внутреннего рынка новое состояние общества прямо ведет к возникновению такого основополагающего института современности, как суверенное национальное государство, этого фундамента социальной конструкции Нового времени, и соответствующей системы международных отношений (зафиксированной позднее Вестфальским миром).

Меняется и календарный счет, символически знаменуя рубеж новой жизни и нового времени. Календарная реформа Григория XIII (1582 год) очертила пространство западноевропейской версии христианской культуры, укрепив его растущую автономность.

Историческое продвижение капитализма по эту сторону современности можно разделить на три фазы: торгово-финансовую (XV-XVIII век), индустриальную (XVIII-XX век) и ныне актуальную, геоэкономическую.

Расцвет первой фазы был тесно связан с эпохой географических открытий, взорвавшей средиземноморский мир и мир Северной Европы, кардинально изменившей экономическую картографию Европы, переместив ее центр тяжести в атлантический мир. Поток материальных ценностей и драгоценных металлов порождал все более изощренные формы кредитно-денежных отношений, сдвигая вектор активности в виртуальный мир финансовых операций, рождая такие эпохальные изобретения, как, например, центральный банк или ассигнация.
Закат первой фазы развития капитализма совпал с упрочением национального государства, постепенно взявшего в собственные руки кредитование своих нужд путем выпуска государственных ценных бумаг и национальной денежной эмиссии (особенно в форме банкнот). Капитализм тем временем обустроил для себя новую нишу масштабной деятельности, иногда прямо отождествляемую с ним, – промышленное производство, развивавшееся в тот период по стремительно восходящей линии, оправдывая любые капиталовложения, создавая на основе радикальных инноваций и перманентного технического прогресса все более обильный прибавочный продукт. Получало свою долю и государство, чьи инфляционные и кредитные риски, как правило, с лихвой оправдывались интенсивным промышленным развитием, общим ростом национальной экономики. Однако в завершающем второе тысячелетие ХХ веке индустриализм пережил как стремительный взлет, так и серьезный кризис.

К началу столетия индустриализм разрывает национальные рамки, “индустриальная система стала резко наращивать свою активность, так что размах ее деятельности обрел глобальный характер…”.³ В результате, как и во времена исторического Средневековья, человек вновь начинает осознавать себя “как часть более широкого универсума”, чем тот, который ограничен пределами национального государства. Причиной же кризиса стала целая сумма факторов, действие которых было, впрочем, заметно искажено двумя мировыми войнами и сопутствовавшим им активным вмешательством государства в хозяйственную деятельность. Факторов, носивших, однако, вполне системный характер.

Во-первых, это границы платежеспособного спроса, необходимость вовлекать в процесс расширенного потребления новые группы населения – вплоть до исчерпания пределов планеты, – все агрессивнее навязывая миру новые продукты (с чем исторически связано развитие масштабного рекламного допинга), активно раскручивая, таким образом, спираль “общества потребления”. Производство при этом, однако, стимулируется и поддерживается не реальной потребностью совокупного населения Земли в тех или иных товарах и услугах (а соответственно, и ориентируется в своей деятельности не на этот критерий), а возможностью людей оплатить их.

Так что – по мере сокращения возможностей наращивания платежеспособного спроса за счет включения новых групп населения в сферу глобальной экономики – экономическая лихорадка, нарастающее изобилие дорогостоящих, качественных товаров и квалифицированных услуг заметно смещается в страны Севера (захватывая также элитную прослойку остального мира), порождая такие феномены, как искусственный спрос и престижное, искусственно взвинченное потребление. Иначе складывается ситуация в странах Юга и Глубокого Юга, значительные массы населения которых “выпадают” из современной экономики, погружаясь в трясину неотрадиционализма, нищеты и аномизации под сенью кланово-мафиозных механизмов управления.

Во-вторых, отчетливо обозначились за последние десятилетия ХХ века границы хозяйственной емкости биосферы, возникла перспектива исчерпания критически важных видов природных ресурсов. Устойчивый контроль над ресурсами планеты и над их распределением становится стратегически важной функцией мировой элиты.

В-третьих, это усложнение отношений с нараставшим научно-техническим прогрессом из-за его двусмысленного воздействия на норму прибыли (учитывая необходимость перманентного технического перевооружения морально устаревающих основных фондов). А также из-за его потенциальной способности выбивать почву из-под ног у сложившихся хозяйственных организмов и даже целых отраслей. И, кроме того, – из-за переключения творческого гения человека на новые, принципиально иные пространства деятельности (например, на разработку изощренных финансово-правовых схем и различных виртуальных технологий, создание массовой индустрии поп-культуры и развлечений).

Наконец, из-за странного оскудения творческого дара к концу столетия, превращения научного сообщества в специфичную, самодостаточную субкультуру. То есть – всей той суммы факторов, результатом действия которых является растущее преобладание в последние десятилетия века оптимизационных инноваций (progressive innovations) над прорывными (radical innovations). Соответственно меняется отношение к науке (особенно фундаментальной), под вопросом вообще оказывается уникальность роли научно-технического прогресса как основного или даже, по большому счету, единственного базового механизма извлечения высокой прибыли.

Кризис индустриализма – наряду с кризисом национальной государственности, развитием влиятельной транснациональной олигополии и пробуждением “третьего сословия” наших дней – мирового Юга – стал сущностным содержанием уходящего века. Решение же многих обозначенных выше проблем (пусть и паллиативное) было найдено на путях современной глобализации, то есть включения к концу века практически всего хозяйственного организма планеты в капиталистическую систему, установления над ним системного контроля.
Эта прагматичная глобализация, в отличие от христианского универсализма и наследовавшего ему секулярного гуманизма, весьма далека от идеалов братского единения народов, мирового гражданства и объединения наций в глобальное гражданское общество, но выступает как энергичная, глобальная стратегия. Глобальная не потому, что все земляне являются ее участниками, но поскольку ее ключевой объект – вся планета. Переход к глобальной конструкции открывает новые эффективные возможности извлечения системной прибыли на путях “коллективной монополии Севера”.

Кроме того, и на уровне отдельных стран и отраслей, несмотря на усилия по продвижению антимонопольного регулирования (характерно уже само по себе устойчивое присутствие этой темы в исследованиях современной хозяйственной ситуации), так называемая “несовершенная конкуренция” стала, кажется, общим местом хозяйственной реальности.

В сети меридианов и широт Нового мира формируется, таким образом, политэкономия будущего века, все дальше отходящая от индустриальной модели Нового времени, порождая феномен нового постиндустриализма, весьма далекого от идеалистичных схем постиндустриализма прежнего, синтезированных в образе “глобальной деревни”. Мировая элита фактически делает ставку на глобальную (тотальную) финансово-правовую регуляцию мира, именно в этом процессе видя центральный нерв постиндустриального производства. Речь идет о создании устойчивой и изощренной системы геоэкономических рентных платежей, или, иначе говоря, долгосрочного планирования масштабного перераспределения ресурсов и мирового дохода в качестве основного источника системной прибыли (сверхдоходов).

---

Экономическая статистика последних десятилетий зафиксировала весьма любопытный факт. Классическая политэкономия знает три источника ВВП – труд, капитал и земля (земельная рента). Однако все эти факторы не могут сейчас исчерпывающе объяснить и описать рост ВВП, прежде всего в индустриально развитых странах. Остается весьма значительная его доля, иной раз свыше половины всего ВВП, создаваемая на основе какого-то иного, четвертого фактора (или группы факторов). В экономической литературе последних лет этот таинственный фактор получил название общего фактора производства (total factor productivity).

Его вклад в результат экономической деятельности, однако, весьма высок лишь в индустриально развитых странах. В странах же развивающихся его роль заметно снижена. (Хотя там существуют свои серьезные проблемы с объективным учетом ВВП из-за слабости национальных валют и широкого распространения внерыночных форм хозяйственных отношений.) В итоге финансовые потоки устремлены в настоящее время преимущественно в североатлантический ареал, где, несмотря на сравнительно высокие издержки производства, работает некий могучий агент, и им обеспечена высокая прибыль.

Можно сформулировать несколько версий о природе данного фактора. Во-первых, им может быть научно-технический прогресс, высокие технологии, ноу-хау, новые образцы техники, весь комплекс научных исследований и опытно-конструкторских разработок (НИОКР). В какой-то степени так оно и есть. Но в таком случае действие этого фактора должно было бы растекаться по миру, заметно усиливаясь вместе с экспортом технологий в тех или иных регионах планеты, и особенно проявиться в зоне “тихоокеанской революции”. Однако на практике дела обстоят несколько иначе.

Другая версия, которая и является основной, – благотворное воздействие на экономический процесс национальной инфраструктуры (комплексной среды, окружающей производство). А это – высокий уровень социально-политической и экономической безопасности от различного рода рисков, развитая социальная и производственная инфраструктура, великолепные коммуникации, эффективная поддержка национального производителя (производителя, действующего на национальной территории), а также содействие государства в продвижении товаров, защите производства от демпинга и иных неприятностей, зрелая индустрия услуг, оперативный и легкий доступ к различного рода вспомогательным производствам и службам, то есть все то, что составляет специфику данного геоэкономического ареала.

Но выскажу, пожалуй, еще одну версию, акцентирующую роль нового, глобального статуса мирового хозяйства. Как известно, государство в рамках национальной экономики при помощи налогов и иных мер осуществляет оперативное перераспределение дохода: между различными группами населения, между хозяйственными субъектами, между действующими в экономике факторами. Так же и в современном глобальном мире складывается мировая конструкция – метаинфраструктура, – в чем-то разительно напоминающая этот механизм. Только масштаб ее деятельности неизмеримо шире: перераспределяется весь совокупный мировой доход между геоэкономическими персонажами, тесно связанными с разными видами хозяйственной деятельности: например, производством природных ресурсов, или высокими технологиями, или производством товаров массового спроса, или же информационных и финансовых услуг.

Именно на базе последнего класса технологий формируется доминирующая глобальная инфраструктура, благоприятная для определенного класса экономических субъектов и гораздо менее дружелюбная по отношению к другим. Инфраструктура, чья суть не производство, а распределение и перераспределение ресурсов, дохода, прибыли. Подобное перераспределение, сориентированное на страны Севера, и составляет суть упомянутых выше геоэкономических рентных платежей, являясь своего рода глобальным налогом на экономическую деятельность.
Так на излете ХХ века достаточно неожиданно для широкой публики, да и записных провидцев периода “глобальной иллюзии” возник призрак новой глобальной иерархии, энергично реализующей проект многоярусного и сословного мира.

Что же произошло в ХХ веке с идеалами западнохристианской цивилизации? Какой недуг поразил ее на пике земного могущества? Почему ее “конец истории” все явственнее напоминает финал ее культурного архетипа – трагическое окончание сюжета о Фаусте в поэме великого Гёте?

И хотя коррозия миропорядка декларировалась еще в конце прошлого столетия, эпилог христианской цивилизации – основное содержание века нынешнего, уходящего. На кромке конца западноевропейской истории мы оказались свидетелями системного кризиса, поразившего и культурные основы, и мировоззренческие начала социальных институтов мира Большого Модерна. Произошло предчувствованное еще в прошлом столетии изгнание Христа из европейского, североатлантического дома, “умирание Бога” в постсовременном мире и истощение одномерного человека.

Однако вслед за обмирщением мира происходит также – достаточно неожиданным образом – стремительное крушение гуманистических идеалов, секулярных проектов эпохи Нового времени. Построение универсального сообщества, основанного на принципах свободы личности, демократии и гуманизма, на постулатах научного и культурного прогресса, на повсеместном распространении модели индустриальной экономики и вселенском содружестве национальных организмов, – или же еще более амбициозный проект объединения населения Земли в рамках глобального гражданского общества – все эти грандиозные цели и принципы оказались вдруг под вопросом. Утопичным стал выглядеть весь эксперимент секуляризации по созданию идеальной среды будущего века, свободной от господства оболочки над сутью, от ритуализированной власти метафор и мифологем, по-своему погружавшей человека в неотрадиционалистскую архаику.

Лукавое освобождение падшего человека “сначала от религиозного, а затем и от метафизического контроля над его разумом и языком”⁴, непосредственное обращение к этому веку (saeculum), его разнообразным дарам – и прежде всего дару свободы – вместо чаемого совершеннолетия человечества привело к новой форме фатализации истории, открыв простор могучим мифам (архетипам) древности. А место низвергнутой сакрализации общественных институтов и земных авторитетов занимает тем временем их ползучая мистификация.

ХХ столетие – век исторической трансгрессии, наступление зыбкого и растекающегося по планете времени Постмодерна, утверждение во многом еще неясных и низких горизонтов нового порядка, неблагоприятного для большинства. Во время не столь давнего посещения Мексики глава римско-католической церкви Иоанн Павел II прямо говорил о “взывающих к небу” социальных грехах современного мира, о господстве в нем насилия, о неравноправии, расовой дискриминации, о жажде богатства и власти, которые нельзя искоренить без уяснения и ликвидации “структурных корней эксплуатации и угнетения”⁵. Прибыль и законы рынка стали в этом мире обладать каким-то абсолютным авторитетом в ущерб достоинству личности.

---

Таким образом, стратегическая программа Нового времени в итоге все-таки потерпела неудачу. Неоархаизация мира – прямое следствие коллапса прежнего культурного контекста – стала набирать темпы за считанные десятилетия: буквально на наших глазах совершаются стремительная “секуляризация греха” и одновременно – десекуляризация природы и общества, возрождение своеобразного неоязычества на Западе и не менее стремительное развитие квазифундаментализма на Востоке. Задавшись целью расколдовать мир, вывести его из-под гнета стихийных, иррациональных сил и религиозного обскурантизма, современная цивилизация, кажется, вместо этого освободила скованного Прометея и, в конце концов, отдала поверивших ей людей во власть еще более темных идолов.

Ныне обезбоженный индивид, вооруженный многочисленными дарами ранее вкушенной свободы, воплощает уже иные идеалы и творит иную историю, выходящую за границы устремлений прежней цивилизации, выстраивая многоярусный мир социального Постмодерна, в котором прежняя история теряет смысл. На месте устремленной в будущее стрелы времени западной цивилизации развертывается самодостаточное, все более проникающееся восточным духом “мира и безопасности” и тягой к статичности пространство новой, в сущности неведомой цивилизации Мирового Севера.

При сохранении формально приносимой присяги принципам демократии все очевиднее становится присутствие в социальной ткани мира действенного механизма управления, основанного на совершенно иных, нежели публичная политика, принципах: примата безличной или прямо анонимной “власти интеллектуальной элиты и мировых банкиров” как на национальном, так и на глобальном уровне. В Новом мире институты демократии все более откровенно вытесняются властью безликой земной иерархии, происходит “постепенное формирование все более контролируемого и направляемого общества, в котором будет господствовать элита… Освобожденная от сдерживающего влияния традиционных либеральных ценностей, эта элита не будет колебаться при достижении своих политических целей, применяя новейшие достижения современных технологий для воздействия на поведение общества и удержания его под строгим надзором и контролем”⁶.

Так что XX век, всколыхнув историческую память человечества, напомнил не только о баснословных временах крушения разноликих культур и переселения народов, обозначивших преддверье современной цивилизации. Встающий из темных вод истории сияющий Призрак нового строя принуждает нас задуматься о порядке жизни даже не времен “темных веков” или средиземноморской Античности, но о дурной бесконечности, казалось бы, навсегда отошедшего в немые глубины социального лабиринта Древнего Мира.
ХХ век уходит со сцены как великий актер, провожаемый не шквалом аплодисментов, а нависшей над залом долгой и мучительной
паузой.

Примечания

1. Z. Brzezinsky. Out of Control: Global Turmoil on the Eve of the 21st Century. N. Y., 1993; S. Huntington. The Clash of Civilizations // Foreign Affairs. №72, Summer, 1993; idem. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. N. Y., 1996; Окружное послание Evangelium Vitae папы Иоанна Павла II “О ценности и нерушимости человеческой жизни”. Париж-Москва: МИК, 1997; G. Soros. The Crises of Global Capitalism. Open Society Endangered. N. Y., 1998.
2. См., например, “теорию длинных циклов” Дж. Модельского и У. Томпсона о смене фаз исторического процесса каждые 500 лет, в рамках которых, в свою очередь, каждые 120 лет меняются политические циклы.
3. А. Дж. Тойнби. Постижение истории. М.: Прогресс, 1991, с. 18.
4. Там же.
5. Выражение голландского теолога К.А. ван Пёрсена. Цит. по: Х. Кокс. Мирской град: секуляризация и урбанизация в теологическом аспекте. М.: Восточная литература, 1995, с. 21.
6. Z. Brzezinski. Between Two Ages. America’s Role in the Technotronic Era. N. Y., 1976, р. 252.