Драма России

Сегодня «глобальная революция» — это достаточно затертый термин, ярлык, использование которого было инициировано в свое время Первым докладом Римского клуба, успевший обветшать за прошедшие с 1991 года 14 лет. Но, по моему разумению, его взрывная сущность так до конца и не раскрыта…
Применительно к новым социальным организмам можно использовать массу языковых новообразований — это открытое поле действия, простор для лексических набегов и театр семантических войн…
Вопреки сложившимся стереотипам, меня с некоторых пор не оставляет ощущение интеллектуального и духовного оскудения, истощения России. И прежде всего дефицит остро ощутим в сфере государственного строительства, политической философии, стратегической мысли…
Если в России речь заходит «о доблестях, о подвигах, о славе», это всегда апелляции к прошлому, иногда весьма почтенному и в прямом, и в переносном смысле слова, отражением чего является двусмысленная сентенция: «У России одно великое будущее — ее прошлое…»
В мире существует два космоса. Один — физический; он, несмотря на ускоряющееся разбегание галактик, достаточно инерционен, и речь пойдет не о нем. Существует иной, ближний космос — социальный. Он создается людьми, которые определяют его аксиомы, траектории движения, принципы устройства, основываясь на взглядах на смысл бытия, существования человека, и время от времени меняют их, подчас довольно резко…
Не исключено, что на планете в муках рождается новая религия или же возрождается многоликая древняя культура, вечный спутник христианства, его «темный двойник». Речь идет о гностической традиции…
Возникающая в разных точках земли порода людей и природа их страсти знаменуют зарю иного мира, согласившегося воспеть гимн Чуме, восславить деструкцию как желанную цель бытия…
Этаж за этажом над прежними субъектами международных отношений выстраивается другой мир: вселенский Олимп, турбулентная среда Новой Лапутании. На летучих островах прежние игроки, признав дух времени, заключают странные сделки, формируя экзотичные альянсы.

Александр Неклесса
Драма России
"Экономические стратегии", №8-2005, стр. 26-31

Неклесса Александр Иванович — заместитель генерального директора Института экономических стратегий, член бюро Научного совета «История мировой культуры» при Президиуме РАН. Председатель Комитета по социокультурным проблемам глобализации.

Сегодня "глобальная революция" – это достаточно затертый термин, ярлык, использование которого было инициировано в свое время Первым докладом Римского клуба, успевший обветшать за прошедшие с 1991 г. 14 лет. Но, по моему разумению, его взрывная сущность так до конца и не раскрыта.

Изменения, происходившие в эти годы как в российском, так и в мировом сообществе, описывались преимущественно с сенсационной, феноменологической, либо напротив – спекулятивной, схематичной точки зрения и почти исключительно в конъюнктурном сравнении с прежней системой координат, которой они противопоставлялись. Иначе говоря, внимание фиксировалось скорее на бросающихся в глаза ярких признаках новизны, нежели на постижении ее внутренней, оригинальной природы. За рамкой рассмотрения оказались трансформационные перспективы России – их обширный спектр, многообразие путей, раскрывшихся перед страной в судьбоносные девяностые годы.

Целостный образ грядущего мира, архитектоника складывающегося на планете строя оставались, однако, да и сейчас во многом остаются за горизонтом социального и философского постижения, развернутого аналитического прогноза. Что же касается опознания главного механизма творения истории – "темпераментной", тугой пружины перемен, лидирующего субъекта действия, – подобные материи также оказались в значительной мере нерасшифрованными, скрытыми под флером разговоров о научно-технической революции, объективизированном прогрессе, постиндустриализме, социальном постмодерне. На практике же все свелось к скудости "животного идеала". Как писал в свое время Карл Манхейм, "человек (а мы можем добавить – общество. – А.Н.), для которого не существует ничего, помимо его непосредственных обстоятельств, не является человеком" ("Демократизация культуры", 1932).

Социальный инструмент, который хотелось бы непременно отметить, – это новые системы управления. И даже шире, нежели просто системы управления, – иные социальные конструкты, другие организованности. Именно не организации – тем более не "учреждения" в современном понимании, – а организованности, поскольку сам термин "организация" применительно к ним оказывается чересчур громоздким, не вполне уместным, неадекватным описанию динамичного (пост)современного объекта. Именно инновационные гибкие организованности, которые не представляют собой ни учреждения, ни организации в прежнем смысле этих понятий, являются поколением иной оргкультуры, тем, что я называю, в частности, "амбициозными корпорациями". Подобные структуры также определяются как "астероидные группы".

Применительно к новым социальным организмам сегодня можно использовать массу языковых новообразований – это открытое поле действия, простор для лексических набегов и театр семантических войн.

Наконец, пожалуй, главное основание перемен – новый постиндустриальный класс, причем речь идет не столько о его предтечах и агентах (хотя и о них тоже), сколько о субъектах, созидателях и движителях совершающихся на наших глазах перемен. А также о глубинных мотивациях и интенциях происходящего глобального сдвига.
Новый интеллектуальный класс – деятельное и яркое племя, явившее миру калейдоскоп своих прозрений и миражей где-то на пороге 70-х гг. прошлого века. (Оставим пока за скобками прагматичную и гротескную тень его предтечи – джиласовский "новый класс", да и всю противоречивую тему "марксизма без пролетариата".) Эти энергии ворвались в мир, породив массу впечатляющих явлений, прежде всего в американской культуре, – ряд явлений и трендов, которые и сегодня во многом определяют политический ландшафт не только США, но также Европы, Евразии… Деятельная страта если и не была до поры предметом бурных дискуссий (хотя, пожалуй, была: вспомним, к примеру, полемику, связанную с "революцией элит", а сейчас – дискуссии по поводу феномена "разноцветных революций"), то время ее полномерного обсуждения, равно как и темы глобальной социальной революции, совершающейся на планете Земля, явно не за горами.

Именно о социальной, а не о постиндустриальной или информационной революции идет речь, о борьбе за ценности и архитектуру нового эона, о Революции с большой буквы, с грандиозными целями, оригинальными предметными полями, деятельными субъектами и агентами перемен.

Аномалия

Вопреки сложившимся стереотипам, меня с некоторых пор не оставляет ощущение интеллектуального и духовного оскудения, истощения России. И прежде всего дефицит остро ощутим в сфере государственного строительства, политической философии, стратегической мысли. Это, конечно же, не только мое ощущение. Всякий национальный организм в конечном счете опирается на некое смысловое, мировоззренческое обоснование и перманентное обновление энергий существования. Вокруг такого ядра концентрируются политика, экономика и все прочее. Если же гармония нарушена, социальные связи ослаблены, случается то, что у нас и случилось. Страна потерпела поражение не на суше и не на море, пораженными оказались ее душа и сердце. А сумма долгосрочных социальных контрактов была сброшена со счетов. В России любят или, по крайней мере, до недавнего времени любили ссылаться на разбойничий период "первоначального накопления капитала", скажем, в Америке. Это иллюзия. На самом деле Соединенные Штаты проектировали и строили потомки тех особых людей, которые пересекли океан на "Мэйфлауэр", что, впрочем, совсем не исключало практичности и прагматизма, просто "тень должна знать свое место".

Тот же Карл Манхейм писал в свое время, что "существование элиты определяется не жаждой к власти отдельных индивидов, а общественной потребностью в исполнении стратегических функций особо квалифицированными людьми". Именно такой элитой, национальной корпорацией, была вирджинская аристократия, и в результате родилась американская политическая философия, созданная и осмысленная когортой отцов-основателей, сотворивших не просто конституционное устройство очередного государства, но костяк социального организма, устремленного в будущее, проникнутого дерзновенным духом вселенского инновационного творчества. Как-то забывается, что социальное устройство Америки формировалось еще до Великой французской революции и в значительной мере повлияло на судьбы Франции, Европы и, как мы видим сейчас, всего мира.

В качестве контроверзы приведу пример страны, вначале ее не называя. Есть в мире огромная территория, в геокультурном отношении принадлежащая Западу, населенная деятельными людьми и обладающая фантастической природой. Но вот в истории ее роль как-то несопоставима ни с ее размерами, ни с численностью населения… Речь идет об Австралии, государстве-континенте, казалось бы имевшем шанс на создание собственного исторического проекта. Но этого, однако, не произошло. В чем дело? Ответы могут разниться. Возможно, определенную роль сыграла как раз история заселения континента – уже не идеалистами-пуританами, увидевшими перед собою Богом данные пространства для созидания нового мира, но людьми совершенно иной породы.

Очевидно, что сегодня в России нет смыслового строительства, отсутствует и стратегическое проектирование исторической судьбы, что, конечно, не исключает определенных замыслов и политических интриг правящего слоя. Суть проблемы меж тем – в дефиците совершенно иного регистра национального целеполагания… По-прежнему, хотя и глуше, слышны разговоры о ВВП, экономических и административных реформах, выплатах / невыплатах денег бюджетникам, что на практике не приводит ни к сокращению смертности, ни к уменьшению разрыва в уровне доходов. А если речь заходит "о доблестях, о подвигах, о славе", это, как правило, апелляции к прошлому, иногда весьма почтенному и в прямом, и в переносном смысле слова, отражением чего является двусмысленная сентенция: "У России одно великое будущее – ее прошлое…"

Мир тем временем становился сложнее и динамичнее, и вопрос о национальной судьбе стал более чем злободневным. Ведь под сомнением оказалось само право – историческое, метафизическое, да просто право России на существование в качестве значимого и суверенного субъекта исторической полифонии. Многочисленные критические мнения о том, какой будет страна в XXI в., приводить не буду. Нельзя долго жить на ренту, проживать наследство, гордиться заслугами и строить благосостояние на сокровищах, которые кто-то зарыл на твоей земле.

Цивилизация имеет определенные корни, сакральные тексты, на которых зиждутся претензии на существование в настоящем и право на будущее. Из Писания мы знаем: когда возникала критическая ситуация в том или ином народе, городе ли, Бог обещал пощадить негодных, если Ему будет предъявлено некоторое, пусть минимальное, число праведников. Сейчас это воспринимается как притча. Пусть так. Но остается вопрос: наберется ли в стране хотя бы минимальное число людей, которые могут оправдать бытие России в качестве суверенной, оригинальной державы, чье присутствие на планете обогащает также других представителей рода человеческого?

Однако если подобное право обосновывается только прошлыми заслугами, безбрежными просторами, природными богатствами, а элита определяется лишь по близости к владению и управлению материальными ресурсами, то разговор ведется из культурного измерения, где отсутствует понимание того, что государству необходимо иметь миссию, равно как личности – предназначение. Коль скоро нужно образное сравнение, представьте огромную яму, до краев заполненную водой, которая, ссылаясь на размер и наличие в ней жидкости, мнит себя морем…

Последние годы я неожиданно для себя начал играть в своеобразную игру: просил знакомых, а заодно и не слишком знакомых людей написать двенадцать фамилий россиян, которые могли бы сегодня, в XXI в., предстать на подобном суде свидетелями защиты. Правда, в силу профессиональной ориентации, я сузил круг поиска. И поскольку действо происходило во время различного рода интеллектуальных посиделок, то слово выбрал "мыслители" и просил сделать список из 12 мыслителей современной России. Слово смущало. Никто не сумел составить полного списка, не прибегнув ко всякого рода оговоркам и длительным паузам.

А большинство останавливалось после нескольких дежурных фамилий.

Ситуация заинтриговала. И после декабрьских выборов 2003 г. возник проект ИНТЕЛРОС ("Интеллектуальная Россия"), целью которого являлось проведение комплексной экспертизы – рейтинга социогуманитарных мыслителей страны. Сразу же соглашусь, что выбрано не самое удачное словосочетание. Но хотелось ввести высокую планку – "мыслители" – и одновременно ограничить разговор людьми, которые размышляют (и публикуют свои мысли) о судьбах страны и мира на том историческом вираже, где застало нас время. Сверхзадачей же проекта было восстановление связи политической философии и прагматики.

Результаты изысканий пока не слишком утешительны с точки зрения открывающейся картины. С ними можно ознакомиться на официальном сайте Группы ИНТЕЛРОС – www.intelros.ru. Там же размещены "правила игры" – регламент рейтинга, поименный список членов Экспертного совета, иная сопутствующая информация.
С каждым кругом экспертизы мы совершенствуем технологию и усложняем задачу, оттачивая процедуру с помощью опытных социологов. Речь уже идет не только о "колоде" признанных в хоре солистов. Последняя версия опроса ориентирована на тексты, опубликованные за последние полтора года (2004-2005 гг.). Тут сказывается опыт столкновений с въевшимися в сознание стереотипами и репутациями, принадлежащими прошлому веку. Как-то одного известного в экспертном сообществе специалиста, выступавшего по телевидению, ведущий спросил о его трудах последних лет. Возникла неловкая пауза…

Генезис

Кажется, у кризиса, переживаемого не только Россией, но также, пусть и в других формах, Западом, глубокие корни. В мире существует два космоса. Один – физический; он, несмотря на ускоряющееся разбегание галактик, достаточно инерционен, и речь пойдет не о нем. Существует иной, ближний космос – социальный. Он создается людьми, которые определяют его аксиомы, траектории движения, принципы устройства, основываясь на взглядах на смысл бытия, существования человека, и время от времени меняют их, подчас довольно резко.

В настоящий момент существует три основные концепции, объясняющие происходящее. После 11 сентября 2001 г. Фрэнсис Фукуяма заявил в одной из статей, что локомотив Модернити несется столь быстро, что сметает все на пути, отсюда кризис, т.е. кризис в том, что модернизация мира резко ускорилась. У многих этот тезис вызывает сомнения, хотя бы потому, что вряд ли можно назвать модернизацией происходящее, к примеру, в Ираке или в Афганистане. Другую популярную позицию, объясняющую усиление нестабильности в мире, вроде бы можно подвести под тезис Сэмюэля Хантингтона о столкновении цивилизаций. Но и с подобной оценкой многим трудно согласиться, поскольку на планете фактически господствует одна цивилизация – Модернити, – вобравшая в себя прочие известные культуры, которые ведут споры, в сущности, на едином, понятном всем языке.

Я полагаю, что истинный оппонент нынешней (современной) цивилизации – это бродильный фермент (пост)современности, некая неопознанная культура, идущая к нам "из будущего", а точнее из глубин истории и подсознания. Кризис рационализма, даже если это кризис лишь одной из его форм, не проходит бесследно. Человечество переживает культурный шок, рождающий химеры. А прежняя культура – культура Нового времени – находится в состоянии системного упадка.

Мир – не состояние, но процесс. Если вы основываете действия на моделях, которые приблизительны, зависят от позиции наблюдателя и точности измерений, то в какой-то момент окажетесь в ловушке, упустив динамичный и непериодический характер реальности, ее самоорганизующуюся сложность. Мир перестает соответствовать прописям, причем с какого-то момента это несоответствие становится значительным, и человечество начинает его мистифицировать либо действовать разрушительно, поскольку людям прежней культуры происходящее все чаще представляется чем-то анонимным, враждебным и заодно – театральным.
Специфическая ментальность Нового времени, основы которой были заложены принятым в свое время Европой аристотелизмом (точнее, авэроизмом), уводила человека от великой сложности Вселенной. Проясняя, просвещая сознание, сокрушая языческие кумирни и традиционалистские дебри, линейная, причинно-следственная ментальность воздвигала невидимый, но крепкий забор между критической сложностью мира и методологией его исследования. С какого-то момента, однако, пространство внутри забора оказалось вытоптанным, стали множиться противоречия, конфликты. И подросшие люди стали заглядывать за ими же выстроенные стены в поисках иной формулы рациональности и другого смысла реальности. Это было во многом предопределено казусами, парадоксами науки и, в свою очередь, предопределило экзотику философских, да и социальных метаний ХХ в.

Гармония мира оказалась не просто мелодичной или какофоничной, выяснилось, что она – иная, ее истоки лежат вне привычных мерок и представлений. Социальная история последнего столетия, наряду с тенденциями развития массового потребительского общества, все настойчивее декларировала, что люди, если выражаться в терминах данной культуры, – это переменные, способные к независимому перемещению. Потому они создают неисчислимое поле вероятностей. При кажущейся непреодолимой неопределенности бытия человечество все же способно и к глубокому замыслу, и к долгосрочному, масштабному по своим последствиям действию.
Так европейская культура вступила в полосу великого кризиса, оказавшись на перекрестке путей, сводимых воедино где-то там, вдали, неведомым до поры аттрактором. Понимание сложного характера окружающей реальности, практики и структур повседневности, нараставшее на протяжении ХХ столетия, оказалось достаточно неожиданным для просвещенного общества. Сложность жизни, балансирующей на грани хаоса, с трудом поддавалась прочтению либо не поддавалась вообще, в особенности если исследователь так или иначе продолжал ориентироваться на прежний круг аксиом.

У нового образа мира, отразившего, словно разбитое зеркало, уникальность жизни и подлинный ее драматизм, быстро меняется семантика при почти полном отсутствии категориальной лексики. Хорошая иллюстрация – события 11 сентября 2001 г. С равной степенью убедительности можно говорить, что теракт осуществили исламские экстремисты, американские спецслужбы, израильтяне, китайцы, европейцы и т.д. И у каждой из подобных точек зрения найдутся сторонники. Не только язык, но и мысль перестает адекватно отображать реальность. Это означает, что мир, как и тысячелетия назад, становится анонимным. Ибо если на вопрос находится десяток ответов, значит, ответа нет вообще. Вы не понимаете, что происходит в обществе, а просто рассуждаете об этом, ибо рассуждать стало жизненно важной привычкой. Тем временем социальный космос стремительно приближается к состоянию Большого взрыва, который, возможно, породит новую антропологическую вселенную.

Предположения

Первое. Возможно, на планете возникает еще одна, транснациональная версия христианской культуры странников и пришельцев, для которых "всякая чужбина – отечество и всякое отечество – чужбина". Другой вариант: христианский мир как система устроения социума (мировоззренческого обоснования его основ) подходит к концу. И на планете возникает некое постхристианское общество, Мир игры, повышающий ставки, по-своему оценил риск безумия, смерти и бытия. Третье предположение: не исключено, что на планете в муках рождается новая религия или же возрождается многоликая древняя культура, вечный спутник христианства, его "темный двойник". Речь идет о гностической традиции. Возможен также четвертый вариант – тенденции реализуются одновременно в виде социального коктейля.

В чем тут уголек? Гностическая культура в принципе отрицательно относится к жизни и рассматривает акт уничтожения как освобождение. Ее земные проекции приводят к массовым убийствам и тотальной деструкции, поскольку в ее метафизике люди являются носителями божественных искр, которые могут-де быть освобождены лишь посредством уничтожения тел. Покойный папа Иоанн Павел II в 1995 г. в энциклике "Евангелие жизни" употребил выражение "культура смерти". Сейчас это понятие приобретает более зловещий смысл. Так что гипотетическую (пост)современную культуру смерти я толкую как реализацию и социализацию ценностей, имеющих конечной целью системную деструкцию, проведение высокоэффективных акций, направленных на уничтожение человека.

Речь может идти о социальных нормах, которые складываются на основе легитимности эвтаназии; абортов с постепенным повышением возраста плода (хотя есть данные, что это мыслящие существа); поддержки гомосексуализма, по определению ведущего к падению рождаемости; социального геноцида и стерилизации по социальным параметрам. Можно вспомнить участившиеся упоминания о биоэкспериментах, могущих иметь следствием радикальное сокращение жизни на Земле (в частности, в Восточно-Азиатском регионе), о технологиях, как создаваемых в рамках армий и спецслужб, так и разрабатываемых в недрах частных организованностей вне пределов государственного контроля. Наконец, упомяну новый терроризм, способный продемонстрировать деструктивную эффективность на совершенно ином уровне.

Есть, однако, у культуры смерти более глубокий аспект, который выворачивает наизнанку привычную карьерную траекторию: "…Я не могу ничем так послужить любимому делу, как своей смертью за него, и в смерти я свершу больше, чем за всю свою жизнь", – слова не современного шахида, а Джо Брауна, "чье тело в земле, а дух – на небесах". И даже еще глубже, переходя в метафизические измерения бытия: "Дайте мне стать пищей зверей.
В полной жизни выражаю я свое горячее желание смерти… Мои земные страсти распяты, и живая вода, струящаяся во мне, говорит: приди ко Отцу. Я не хочу больше жить этой земной жизнью". Здесь битва разворачивается уже в иной среде, в ней участвуют люди иной природы, отвергающие мир и преследующие диаметрально противоположные – как противоположны любовь и ненависть – цели.

Для большинства людей карьера – комфорт, деньги, власть, что укладывается, в общем-то, в конструктивные формы существования.

В культуре смерти вершина карьеры – амбициозная гибель с невиданными последствиями, в сравнении с которыми разрушение Всемирного торгового центра, Пентагона, метрополитена, школы показалось бы просто игрой.

Если общественная страсть, лежащая в основании мира, т.е. безудержная человеческая энергийность, влечение к социальному творчеству, стремление к культуртрегерству и мессианству той или иной версии симфонии для всех жителей планеты, покидает душу цивилизации, это не значит, что страсть вообще оставила землю. Страсть не погибает: падение одних служит уроком для других, вызывая и сострадание, и презрение. Пройдя сквозь круги инволюции, страсть обретает другие формы (ср. "Бойцовский клуб" или "Королевская битва II"). Новая земля творится сегодня не небом, "ночь творения" приходит из очагов хаоса, из бездонных глубин отчуждения, отчасти познанных и признанных человеком.

Теперь не только добровольная жертва служит метафизическим оправданием смерти. Из перманентной отверженности, ненужности, отчаяния возникают заповедники новой природы. И почва территорий смерти также иная, собранная из горстей праха, зажатых в кулаках миллионных конвульсий. Субстанция темной страсти – не только безнадежная ярость стирающегося из сознания цивилизации населения фавелл и гарлемов и не только суммарное зло нищеты, междоусобиц, презрения к достоинству человека. Возникающая в разных точках земли порода людей и природа их страсти знаменуют зарю иного мира, согласившегося воспеть гимн Чуме, восславить деструкцию как желанную цель бытия. Подобная метафизика – за пределами тварного космоса, она соткалась в черных провалах Вселенной смерти, поэтически – хотя и с тайным ужасом, требующим невообразимого жертвоприношения, – воспетых Лефевром. И этот темный космос посылает в наш мир своих перепоясанных смертью вестников.

Флюиды раскованного Прометея проявляются также в менее колоритных формах. В (пост)современном космосе возникает поколение организованностей, которое я называю амбициозными корпорациями. Это "пучки амбиций" личностей, симпатизирующих друг другу и взаимодействующих на путях достижения некой сфокусированной цели. Причем цели далеко не исчерпываются экономическими параметрами, речь идет о горизонтах и миражах трансэкономических систем.
Национальные корпорации, осознававшие себя полноценными хозяевами на площадках национальных государств, ныне поколебались в своей уверенности. Из социального щебня и обломков квазинациональных элит выстраиваются иные, транснациональные констелляции астероидных групп, смертельно ранящих планетарные тела, сталкиваясь с ними на просторах социокосма. Подобно блуждающим звездам или изгоям глобальных Помпей, они уже пережили неустойчивость родной почвы и отделение от прежних "государств-планет".

Над мозаичным сообществом национальных государств мы наблюдаем сияние отдельных звезд и созвездий – элементалей меняющегося положения вещей – разноликих международных регулирующих органов, но это лишь часть картины, прорывающаяся сквозь тучи пепла. Впрочем, национальные государства сохраняются, однако их исключительное положение поколеблено. Этаж за этажом над прежними субъектами международных отношений выстраивается другой мир: вселенский Олимп, турбулентная среда Новой Лапутании. На летучих островах прежние игроки, признав дух времени, заключают странные сделки, формируя экзотичные альянсы. Что же касается игроков новых, то, поскольку заинтересованность в социальном позиционировании у них просто отсутствует, они так и остаются анонимными, неопознанными субъектами действия.

Я думаю, четвертое сословие в чем-то сродни первому – и как его продолжение, ветвь, и как карикатура, извращение. Конечно, речь идет о крайних, пограничных позициях, то есть о сословной рамке. Я полагаю также, что в интеллектуальном классе заложено нечто большее, нежели "основное противоречие наступающей эпохи", хотя и это тоже. Иначе откуда родиться простому, как "да" и "нет", житейскому классовому конфликту, вдохновляющему проекты сообщества? Причем с обеих сторон иерархии. Но есть во вскрывшейся дилемме бытия нечто большее: здесь кончается долина и начинается предгорье, обретается предел падения и вершина восхождения. И даже возможность будущего, сверхдолжного возвеличивания человечества.

Эти два крайних состояния души и догадывающегося интеллекта, или, говоря иначе, два лика нового класса, – его внутренняя коллизия, исторический и в чем-то метафизический движитель. Обе группы в конечном счете столкнутся, движимые основным инстинктом и прочувствованным эсхатологическим нетерпением, связанные воедино последним конфликтом истории, в последний момент обрушив ее преграду перед желанной целью. Исход состязания определит судьбу человечества, но не в смысле его будущности, а как пробу на благородство металла, брошенного в чан с царской водкой, чтобы выявить в прошедшем сквозь горнило остатке весомость и смысл прожитого бытия, его главную, тайную страсть или любовь.