00-е. Конец эксперимента.

Автор рассматривает XX век в необычном ракурсе: как время глобального экспериментирования, основанного на попытке измерения социального мира при помощи количественных естественнонаучных методов. Историческая практика показала – опасные эксперименты не удались, о чем свидетельствует, в частности, мифологизация действительности.    

Татьяна Иванова
00-e. Конец эксперимента
"Экономические стратегии", 2000, №6, стр. 102-105

Однажды мой знакомый – фанат своей компьютерной профессии – рассказал мне, как купил разом компьютер последней модели, монитор, модем, принтер, сканер и так далее. Он собрал из этих составляющих некий по-своему совершенный агрегат. И тут в доме на неделю выключили свет. В первый момент он решительно не знал, что делать в этой ситуации полной беспомощности. Его профессиональный результат полностью зависел от используемой техники. Собственно, этот рассказ исчерпывает всю соль шутки, которую в ХХ веке сыграло с человеком его необузданное социальное и технологическое экспериментирование. В итоге создана цивилизация, способная в секунду отменить самое себя элементарным нажатием кнопки. Человечество вступило в ХХ век с убежденностью, что прогресс расширяет возможности человека. К исходу века приходится констатировать, что высокий уровень развития технологий ограничивает эти возможности, а выработанные за столетие формы организации социальной жизни существенно сужают число вариантов жизненных сценариев.

Ницше, сказав, что "человек есть нечто, что должно превозмочь", черно напророчил ХХ веку. Преодоление собственной человечности, поход за физические, духовные, интеллектуальные и нравственные пределы составили великое искушение минувшего столетия. Эксперимент сопровождает человечество с его первых шагов к цивилизованности. Но ХХ век революционным образом изменил сам подход к экспериментированию, превратив его в массовый опыт над собой – без правил, без границ, без сколько-нибудь серьезного интереса к последствиям. Значение приобрел только конкретный, сиюминутный результат. В предшествующие века задаться экспериментированием как самоцелью особо даже в голову не приходило: люди приобретали знания, открывали пространства, потом воевали за эти пространства между собой, постигали законы природы, то есть совершали все те полезные деяния, благодаря которым мы теперь имеем представление о биноме Ньютона, составе атома, координатах Америки и племенах, населяющих Амазонию (нельзя сказать, что это улучшило жизнь племен). Все эти простые действия совершались в конечном итоге с единственной утилитарной целью – распространить род людской в новые пространства – физические, духовные, естественнонаучные, этакая форма борьбы за существование с другими видами. Иногда это стремление отдавало наивностью. И все-таки инновационные экзерсисы отнюдь не были массовым занятием – скорее, уделом избранных любопытствующих, создающих для своих последователей предсказуемый результат.

В ХХ веке бес непредсказуемости одолел большинство людей. Ими руководила не столько забота о распространении вида, сколько об индивидуальном беспредельном распространении и пробе сил за порогом человечности.

Успех естествознания стал мощным провокатором возникновения иллюзии, что количественные методы способны описать социальный мир и послужить основой пути его улучшения. Цифры, как правило, дают иллюзию контроля. Формула стала "философским камнем" ХХ века. Технологический прорыв сразу по нескольким направлениям (включая технологию обработки человеческого сознания) обеспечил поддержку этой иллюзии, и родился миф о Большом Эксперименте: "со счетами в руках мы можем сделать с миром, с обществом и с собой все, и нам ничего за это не будет". Слов нет, ХХ век создал все технологические, информационные и коммуникационные предпосылки к массовому экспериментированию. Результат впечатляющий, но скорее количественный, чем качественный. Построение социализма в "одной отдельно взятой стране", игры с атомной энергией, детская непосредственность в создании новых видов вооружений, технологии манипулирования массовым сознанием и поведением людей, техники изменения личности и конструирования групп, однополярная модель мира – список можно продолжать и продолжать. Построение прекрасного нового мира, что как будто выглядело оправданием экспериментированию, тем не менее, не состоялось. Пугает даже не факт содеянного, а его массовый характер. Какой-нибудь химик из прошлого, смешивая сомнительные ингредиенты, иной раз добивался взрыва в лаборатории. Но рисковал он при этом только собой. Бездумное (часто ради экспериментального интереса) перемешивание массы человеческих жизней чревато глобальной катастрофой или крушением конкретной судьбы, что с точки зрения индивидуальности практически одно и то же. У нас есть компьютер, но каждый отдельный человек стал испытывать значительно больше душевной боли и одиночества. Кроме того, перспектива возвращения в пещеру давно не выглядит фантастичной. Дж. Хеллер (признанный хроникер индивидуальной внутренней катастрофы "Что-то случилось") прекрасно описал состояние обывателя одной фразой: "Мир больше "не тянет". Идея хорошая, но безнадежно устарела". А Вивьен Вествуд – эпатажный дизайнер и стилист – в последний год века заметила "ХХ век был одной большой ошибкой".

Иной раз приходит в голову, что представители шоу-бизнеса (служители и создатели мифа) способны наиболее точно оценить ХХ век. В самом деле, прошедшее столетие славно появлением массовой интернациональной индустрии создания образов, которые, будучи произведениями лабораторными, в свою очередь диктовали стиль и сценарий поведения людей. Метафора мифа, вырвавшегося на свободу и отныне формирующего реальность. Политика, информация, технологии управления людьми, все формы межличностных и межгрупповых коммуникаций – они несут выраженные черты шоу. Без использования элементов шоу вы ничего не произведете и не продадите. Так вот, Вивьен Вествуд, видимо, хотела сказать о кризисе в поиске форм – о чем еще может говорить дизайнер? Помнится, намного десятилетий раньше в пьесе А.П. Чехова один молодой человек вполне в духе рождавшейся эпохи также требовал "новых форм". На деле ХХ век стал эпохой вырождения известных экспериментальных форм освоения мира. Этому во многом способствовали посредственности, которые благодаря массовому характеру происходящего, получили доступ к эксперименту. Госпожа "посредственность" вывернула наизнанку практически все симпатичные идеи прошлого. Вспомним хотя бы Октябрьскую революцию 1917 года в России и многое из того, что за ней последовало. В истории ХХ века вообще часто было так, что у истоков глобальных потрясений стояли банальные пошляки.

Тотальное господство мифологии также свидетельствует о кризисе экспериментирования, особенно экспериментирования социального. Миф всегда возникает там, где присутствует тщетность усилий. Он помогает справляться с неудачной реальностью. Он давно утверждает, что является единственной доступной формой искренности в эпоху лжи. Любая реальная проблема автоматически мифологизируется. Но мифологизированное сознание опасно тем, что оно довлеет авторами реальных социальных, экономических и технологических проектов, которые учитывают все условия – минус живой человек, то есть минус единственный имеющий какое-либо значение элемент. Таким образом, целые социумы вовлекаются в новые и новые эксперименты. Хотя практика активного столетнего социального и экономического экспериментирования привела к неудачным результатам в девяти случаях из десяти. Такое впечатление, что экономический бум, переживаемый в мире в последнее время, также придуман производителями предметов роскоши для того, чтобы сбыть лежалый товар. Впрочем, на исходе века наиболее успешным странам настойчиво прогнозируется скорый экономический срыв. Между тем одни только техногенные катастрофы говорили бы о неудаче эксперимента. Все горит, отказывает, падает, тонет, взрывается – и не только в России. Конец эксперимента история обозначила десятилетием под названием "00-е". Возврат к старым идеям (например, монархии), милым консервативным ценностям. Американец У. Лоуэнфелс некогда отлично высказался по поводу "спадов божественного творчества": "если вас гнетет то, что мы слишком скудны по части шедевров, вспомните о пустых пространствах между звездами". К веку неудачного экспериментирования можно было бы отнестись как к спаду исторического творчества. Но.

Попытка сочинить в ХХ веке более правильную историю для людей (каждый автор понимал под этим свое) не удалась. Нам не уйти от содеянного и не отказаться от того, что имеем. Зато в силах человека изменить отношение к экспериментированию. И если не отказаться от него, то привнести в эксперимент отсутствующие ранее, необходимые элементы. Конец эксперимента – еще не конец истории. Безоглядно экспериментировать можно перед апокалипсисом, в ожидании конца. Это ожидание – также один из самым ярких и трагичных мифов века. Но правда состоит в том, что апокалипсиса не будет. Все, чего мы боялись и наступление чего отодвигали, судя по всему, давно произошло. Больше никакой трагически красивой глобальной катастрофы, в которой возможно искупить экспериментирование, не будет. Произойдет очень обыденная вещь. С некоторых пор дают о себе знать тенденции нового постепенного узурпирования прав и функций экспериментаторов в руках единиц – элиты, а лучше сказать – псевдоэлиты. Можно возразить, что в прошедшем веке именно так и происходило не раз: Сталин, Гитлер. Но власть носила эпизодический характер. Они не располагали теми совершенными технологиями и техниками манипулирования, которые доступны человеку сегодня, а также станут доступны в ближайшем будущем. "Новые избранные" – тоже люди, несмотря на сконцентрированные в их руках возможности. И они тоже так любят свои маленькие личные эксперименты и маленькие личные победы.

У эксперимента, равно как у человека, должны быть границы. Г.К. Честертон, отличавшийся веселым и добрым цинизмом, говорил: "Моральный долг, как известно, – это такая добродетель, которую никто в себе не культивирует по доброй воле". Но кто говорит о доброй воле, когда существует жестокая необходимость?