Модернизация или мобилизация – стратегическая развилка 2004 года

Авторы доказывают, что для России предпочтителен путь мобилизационного развития. Анализ отечественного исторического опыта, позволяет выявить закономерности, устанавливающие зависимость между способом движения в Истории и организацией пространства власти.

Дмитрий АНДРЕЕВ, Геннадий БОРДЮГОВ
Модернизация или мобилизация – стратегическая развилка 2004 года
"Экономические стратегии", №1-2004, стр. 18-25.

После президентской кампании 2004 года, видимо, все-таки будет решен вопрос о выборе пути дальнейшего развития нашей страны: модернизация или мобилизация. Заинтересованные субъекты пока еще выжидают с предложением того или иного варианта. "Котировки" модернизаторов, разумеется, по-прежнему высоки, хотя и у лоббистов мобилизации есть определенные шансы.

За более чем тысячелетнюю историю России накопился определенный опыт принятия подобных решений. Его систематизация позволяет выявить закономерности, устанавливающие зависимость между способом движения в Истории и организацией пространства власти, то есть своеобразной площадки, в пределах которой вершится политика. От специфики взаимоотношений субъектов этого пространства – носителей власти и элиты – непосредственно зависит и выстраиваемая модель развития. Несмотря на обилие подобных моделей, все они представляют собой лишь те или иные разновидности модернизации и мобилизации.

Для Запада оптимальной стала модернизация – эволюционное обустройство бытия как отдельной личности, так и общества в целом в системе ценностей либерализма и поступательного прогресса. Поэтому в рамках данной политической культуры эмансипация превратилась в главный смысл человеческой жизнедеятельности. Парцелляция социального организма усиливалась по мере девальвации основополагающей средневековой ценности – представления о всеединстве христианского мира. Правда в результате эмансипации такое представление оказалось вовсе не отвергнутым, а просто "переформатированным". Религиозное всеединство оказалось подмененным всеединством, основанным на балансе интересов. Поиск подобного баланса не оставлял альтернативы общественной самоорганизации, в которой власть играла, скорее, обеспечивающую роль – не важно, в качестве "ночного сторожа" или же высококлассного менеджера.
Модернизация неизбежно предполагает соучастие в управлении всего гражданского общества, которое, таким образом, фактически совпадает с пространством власти. Уместно сравнить гражданское общество с плоской матрицей, в центре которой расположен носитель власти, а вокруг него концентрическими слоями последовательно "упакованы" элита и народ (см. рисунок 1). Поле парцелл, где обустраивается народ, стремится к расширению. Внешняя граница матрицы фиксирована, поэтому суммарное давление разбухающих парцелл сжимает кольцо вокруг элиты, в которой, в свою очередь, также протекает парцелляция. Следовательно, самоорганизация общества в этом двухмерном пространстве неизбежно приводит к тому, что по мере продвижения от периферии к центру матрицы усиливается внутреннее давление, провоцирующее диффузное взаимопроникновение различных слоев. Носитель власти, практически "растворенный" в элите, остается лишь "чистой" функцией.

А вся политическая драматургия разворачивается на границе между "уплотняющейся" элитой и "сжимающим" ее народом. Именно поэтому власть, работающая в режиме модернизации, всегда пребывает в рассредоточенном состоянии. Народ же не только не выведен за пределы пространства власти, но и является его важнейшим субъектом.

Вся наша история представляет собой яркий пример принципиально иного – мобилизационного – развития. Такое движение – нелинейное, а значит, оно не втискивается в матрицу модернизации. Здесь работает совершенно иная схема, в соответствии с которой вызванные потребностью разрешения системных кризисов периоды предельной концентрации национально-государственных ресурсов перемежаются временем стагнации, когда растрачиваются завоеванные прежде результаты. Данной модели требуется не гражданское общество, а максимальная концентрация властного ресурса.

Вместе с тем исторический опыт России убедительно свидетельствует, что даже находящаяся в одних руках власть может быть сильной и слабой, эффективной и малопродуктивной. Причиной этого является ее важная традиционная особенность: она по природе своей никогда не была институциональной, но всегда – идеократической, раскрывающейся в полную силу лишь в состоянии мобилизационного рывка. Именно поэтому, если представить себе пространство власти в виде некоего энергетического поля, то центром данного поля окажется носитель власти. Энергия его власти – это энергия мобилизации. Во время мобилизационных рывков такая энергия превращала элиту в послушный инструмент в руках правителя. В отличие от плоской модернизационной матрицы, оптимальным графическим образом подобной модели развития служит пирамида с "раскаленной" энергией мобилизации вершиной (см. рисунок 2).

По мере ее "остывания" сокращались управленческие возможности носителя власти. Элита же, напротив, все более стремилась из инструмента стать субъектом власти. Периоды стагнации становились, таким образом, эпохами ее реванша. В условиях отсутствия институциональных ограничений деятельности правителей именно элита оставалась единственной силой, способной на них воздействовать. Следовательно, по степени ее влиятельности можно судить как об уровне концентрации, так и об эффективности власти.

Иными словами, мобилизация – это оптимальный режим существования для носителя власти, а стагнация – для элиты. Весьма симптоматично, что именно в ситуациях стагнации Россия и впадала в разнообразные модернизационные эксперименты, примеряя к себе те или иные элементы западной модели развития. Но наша модернизация на поверку оказывалась лишь поверхностным копированием европейского опыта, по сути же она коренным образом отличалась от него, становясь своеобразной мобилизацией "наоборот" или мобилизацией, "вывернутой наизнанку". На Западе модернизация "подогревалась" энергией общественной самодеятельности на базе всестороннего согласования интересов. У нас же элита видела в модернизации наилучший способ собственного обустройства, торопливо осуществлявшегося на энергии "остывающей" мобилизации. Разрастаясь, как на дрожжах, элита "обволакивала" носителя власти, замыкая на себя все больше и без того угасающих потоков его энергии (см. рисунок 3).

Очевиден не только паразитический характер подобной "модернизации", но и ее главный смысл, заключавшийся отнюдь не в обеспечении стратегических приоритетов развития, а в банальной перекройке пространства власти, утряске и сшибке интересов различных кланов и группировок, составлявших элиту. Стремительное убывание энергии предыдущего мобилизационного рывка вынуждало элиту раскручивать "модернизацию" в спешке. Собственных "генераторов" у нее никогда не было, и надо было успеть довершить свое обустройство, пока еще остатки мобилизационной энергии не израсходованы полностью и не наступил кризис (см. рисунок 4). Ведь любой кризис рано или поздно вызовет к жизни новый мобилизационный рывок, который неминуемо сметет элиту-паразита и рекрутирует из народа, обыкновенно находящегося вне властного пространства, новую элиту.

Стоит ли поэтому удивляться, что заимствование западного опыта модернизации в наших условиях всегда оборачивалось наращиванием деструктивных антигосударственных тенденций, протагонистом которых становилась так называемая модернизационная среда, состоявшая не только из элиты, но и из обслуживавших ее интересы чиновничьих, интеллектуальных и культурно-просветительских корпораций, не допущенных в пространство власти? Эта среда вырабатывала новые культурные стереотипы, которые по внешним признакам вполне соответствовали модернизационным ценностям (эмансипация личности, гражданское общество и т. д.), однако в основе своей имели четко выраженную антимобилизационную направленность. А в условиях традиционно свойственных нашей культуре взаимосвязанности и неразрывности власти, ее носителя, мобилизации и в целом всей государственности подобная мировоззренческая установка неизбежно содействовала расшатыванию и обрушению смыслового каркаса, поддерживающего историческое бытие России (см. рисунок 5).

Данная схема убедительно подтверждается всей нашей историей. Еще в Домонгольской Руси князья оказывались эффективными правителями лишь тогда, когда им удавалось мобилизовывать общинников и знать на строительство государства и расширение его пределов. Как только мобилизационный импульс начинал затухать, великокняжеский престол испытывал на себе все возраставшее влияние боярской элиты, заинтересованной в стагнационной раздробленности.

Очередная мобилизация, начавшаяся примерно на рубеже XIII-XIV веков, продолжалась более двух с половиной столетий и завершилась собиранием русских земель в централизованное Московское царство. Опираясь на новую элиту (служилое дворянство и приказную бюрократию), самодержцы оттесняли боярство от рычагов управления. При Иване Грозном произошел просто радикальный прорыв в избавлении от боярского давления на престол. Однако опричнина, призванная довершить начатую ротацию элит, не достигла поставленной цели. Помимо организационных причин, краху опричного проекта способствовало также и возложение на него царем несколько нетипичной – эсхатологической – миссии: покарать зло накануне ожидавшегося тогда скорого наступления Конца Света. Апробированная в Византии и перенятая Москвой "симфония властей" (когда светская и духовная власть соединялись в лице кесаря, оставаясь при этом не растворенными друг в друге, а также не отделимыми друг от друга) оказалась нарушенной. Пространство власти дало крен в сторону явной теократии, никогда не имевшей прецедентов в нашей истории. Царь, утративший чувство реальности, все более наращивал интенсивность мобилизации на фоне усиливавшихся (во многом из-за политики самого престола) эсхатологических настроений (см. рисунок 6). В итоге разогнанная до невиданной скорости мобилизация "столкнулась" с повсеместно утвердившимся ощущением уже наступившего Конца Света. Такой удар перекорежил пространство власти (см. рисунок 7). Россию затянула Смута.

 

Мобилизация Русской Земли под знаменами народного ополчения спасла страну от гибели и восстановила самодержавие. Однако сценарий власти, который принялись реализовывать Михаил и Алексей Романовы, совершенно не соответствовал "градусу" победы 1612 года. Этот сценарий сводился к сугубо структурной концентрации монаршего суверенитета. Еще при Иване III влияние московского царя достигло максимально возможных для земного владыки пределов, но до сих пор отсутствовала эффективная технология трансляции его власти. Новая династия начала восполнять эту лакуну, причем поиск приемов, способных приложить к повседневной управленческой практике властный потенциал Помазанника Божьего, продолжался на протяжении всего трехсотлетнего господства Дома Романовых.

Таким образом, крутой петровский разворот на Запад исподволь готовился уже при первых двух государях Дома Романовых, увлекавших Россию на совершенно несвойственный и чуждый ей путь модернизационного развития. Происходило это вследствие того, что бюрократическая элита становилась монопольным передатчиком высочайшей воли и, следовательно, автоматически делалась причастной к самому акту царствования. Подобное распыление власти, будучи само по себе непременным условием модернизации, при отсутствии гражданского общества превращало бюрократию в главную силу, формировавшую модернизационную среду.

Особенно интенсивно данный процесс развивался в эпоху петровских преобразований, ставших парадоксальным феноменом нашей истории. Они разворачивались по всем канонам традиционного для России мобилизационного сценария, который, однако, был изначально запрограммирован на неизбежную мутацию в сценарий модернизационный. В целях оптимизации управления Петр стремился "накачать" госаппарат своей недюжинной энергией. Однако вместе с такой энергией неизбежно "перекачивался" и монарший суверенитет. Складывались серьезные предпосылки для растворения носителя власти в верхних слоях элиты (см. рисунок 8).

Режим модернизации в принципе исключает мобилизационные рывки как чуждые его природе. Поэтому обустраивавшаяся в России среда все ощутимее препятствовала обеспечению властного монополизма самодержавия привычным и, главное, единственно возможным для него образом – через разворачивание мобилизационных проектов. Элита же, не испытывая более на себе мобилизационных встрясок, плотно "окутывала" престол и начинала претендовать на качественно новую роль в пространстве власти. Между тем режим модернизации продолжал насаждаться непосредственно самим престолом, по-прежнему являвшимся наиболее мощным в России властным субъектом. Имея в своем распоряжении такой энергетический ресурс, этот режим оказался способным сокрушить любые препятствия, встречавшиеся на его пути. Законы функционирования создаваемой им среды подминали под себя традиционные принципы жизнедеятельности. Самодержавие как противоестественный модернизации способ властвования рано или поздно должно было оказаться для нее обременительным.

И хотя подобная перспектива была пока еще довольно отдаленной, монархия на протяжении всей последующей эпохи своего существования вплоть до 1917 года отступала под натиском модернизационной элиты.

К середине XIX века у этой элиты появился верный союзник в деле ослабления самодержавия – так называемая "общественность", представлявшая собой конгломерат самых разнообразных служебных элементов среднего и мелкого уровней и являвшаяся, таким образом, своеобразной производной от бюрократии. Когда реформы Александра II превратили бюрократию во влиятельного менеджера, без которого самодержавие уже попросту не могло более управлять империей, этот союзник взял на себя идеологическое обеспечение модернизации через формирование нужного элите "общественного мнения". Подобная игра в четыре руки, с одной стороны, позволяла удерживать самодержавие в "шорах" модернизационного курса, а с другой – все больше лишала его возможности контролировать протекавшие процессы. В отличие от плоского парцеллярного поля "матричного" гражданского общества, модернизационную среду в трехмерной пирамиде можно представить в виде пространственных ячеек наподобие сот. Такие "соты" не только "выедали" пространство власти, но проникали вниз, за его пределы, программируя определенным образом и "общественность" (см. рисунок 9).

Попытки Александра III и Николая II откорректировать имидж самодержавия, привнеся в него некоторые традиционалистские черты, уже не могли остановить эту "сотовую" экспансию. Более того, насаждавшаяся прежде "сверху" вестернизация в определенном смысле маскировала взаимоисключающую несовместимость царской власти и модернизации. Теперь же, когда престол стал в таком же директивном порядке разворачивать подданных в сторону национально-ориентированных ценностей, эта несовместимость проявилась в полную силу. Революционный террор, антигосударственные настроения либеральной "общественности" и латентный конституционализм высшей бюрократии явились лишь разными уровнями общего для всей модернизационной среды неприятия носителя власти. Однако "выедая" государственность и питаясь лишь этой деструктивной энергией распада, данная среда попросту "выедала" саму себя, оставляя зияющие пустотой "соты", так и не превратившиеся в ячейки плодотворной в реалиях Запада модернизации (см. рисунок 10). К февралю 1917 года "выедать" уже было нечего.

Сваливший самодержавие режим модернизации очень скоро столкнулся с грозной и неведомой стихией, заинтересованной отнюдь не в либеральных ценностях и гражданском обществе, а в элементарном материальном благополучии и весьма специфически понимаемой "воле". Постфевральская власть оказалась не в состоянии удовлетворить эти требования, и после трех столетий романовской модернизации Россия вернулась на привычные для нее мобилизационные рельсы.

Важнейшим новым элементом советской "пирамиды" стала партия, игравшая роль своеобразного домена – опоры носителя власти в его взаимоотношениях с элитой. Включая в себя прослойку народа и собственно партийную номенклатуру, этот домен сам как бы "обволакивал" элиту, предотвращая тем самым ее возможные аналогичные поползновения в отношении носителя власти (см. рисунок 11).

Закономерное ослабление мобилизации после фантастического напряжения в годы войны незамедлительно подтолкнуло элиту к расширению своего жизненного пространства. Тем более что к этому времени ведомственное начало и, следовательно, олицетворяемые им административно-хозяйственные и силовые кланы и так уже изрядно потеснили партию, причем с очевидного попустительства самого Сталина, недооценившего угрозу со стороны элиты, стремительно "прораставшей" сквозь домен вверх, по направлению к носителю власти (см. рисунок 12). Несмотря на все попытки вождя восстановить прежний домен эпохи "великой чистки", ему удалось лишь на время приостановить подобное "прорастание".

В последующие десятилетия элита вплотную занялась поиском максимально возможных в рамках существующей политической системы способов преодоления своего отчуждения от собственности. Развернувшаяся на этом поприще междоусобная борьба различных кланов и группировок, весьма ограниченные из-за его нелегитимности возможности номенклатурного рэкета и, главное, уже очевидная исчерпанность энергии ленинско-сталинской мобилизации сформировали в среде элиты заказ на рыночные преобразования, которые бы позволили легализовать "теневую экономику" и ее структурный каркас – модернизационные "соты", уже давно и незримо организовывавшие номенклатуру (см. рисунок 13). С точки зрения процессов, протекавших в пространстве власти, гибель советского режима (см. рисунок 14) практически повторяла крах самодержавия (см. рисунок 10).

Номенклатурная приватизация 1990-х годов, казалось, ставила точку в многовековом конфликте между носителями власти и элитой, разрешив его в пользу последней. Однако Ельцин сумел обратить себе на пользу сложную и запутанную ситуацию, порожденную обвальным вхождением страны в рыночную стихию. Будучи востребованным как "верхами", так и "низами", он смог еще какое-то время лавировать между обеспечением олигархической модернизации и неким подобием мобилизационных проектов, преимущественно относившихся к сфере безопасности. Такое лавирование, старательно избегавшее любого однозначного выбора в пользу модернизации или мобилизации, не только поддерживало Ельцина, но существенным образом актуализировало и саму проблему стратегической развилки.

Бесперспективно начинать XXI век с чистого листа или, еще того хуже, играя по чужим нотам. Если модернизация неизбежно оборачивается стагнацией, то наш исторический опыт свидетельствует о безальтернативности мобилизации. Другое дело – необходимо понять, какая мобилизация нам нужна, как оптимизировать особенности этой модели развития применительно к вызовам сегодняшнего и завтрашнего дня. И в этом смысле следует самым серьезным образом подумать о проектировании режима управляемой мобилизации, основанной на инновационной организации всего жизненного пространства как многоуровневой системы. Для этого потребуется несколько иная архитектура и самой мобилизационной "пирамиды". Народ как главный производитель энергии развития должен будет, наконец, стать полноправным субъектом пространства власти. Это позволит замкнуть единый энергетический контур, консолидирующий "пирамиду" от основания до вершины, от выработки энергии до ее целеполагающего употребления. Данный контур станет не только надежным сдерживающим фактором для элиты, но и предоставит ей возможность взять на себя общий менеджмент всего мобилизационного проекта (см. рисунок 15). Такой вариант выхода из стратегической развилки 2004 года действительно способен обеспечить эффективное развитие на весьма долгосрочную перспективу.