Глобализация или переходной период

 

И. Валлерстайн
Глобализация или переходный период?
“Экономические стратегии”, 2000, №2, стр. 14-26

Состояние глобализации

Популярной темой дискуссий 90-х годов ХХ века была глобализация. Прак-тически все твердили нам о том, что теперь мы живем, причем впервые в истории, в эру глобализации. Нам говорили, что глобализация все изменила: уменьшилась суверенность государств, исчезла способность человека противостоять законам рынка, фактически была сведена к нулю наша возможность культурной независимости, и под вопросом оказалась сохранность наших характерных особенностей. Такое состояние как бы доказанной глобализации одни приветствовали, другие оплакивали.

Однако это утверждение есть, по сути, громадная ошибка современной действительности – обман, навязанный нам властными группировками, более того, обман, нам навязанный нами же самими, часто в отчаянии. Это утверждение, из-за которого мы не придаем значения истинному вокруг нас и неправильно понимаем тот исторический переломный период, во время которого мы живем. Мы действительно находимся на этапе изменений. Но это отнюдь не уже установившийся новый глобализированный мир с четкими правилами. Скорее, это период перехода – не просто перехода нескольких отсталых стран, которым нужно догнать мировую глобализацию, а такого перехода, когда вся мировая капиталистическая система превращается в нечто иное. Будущее, которое вовсе не является неизбежным и безальтернативным, определяется именно в этом переходном периоде, последствия которого в высшей степени неясны.
Процессы, которые обычно мы имеем в виду, когда говорим о глобализации, в действительности совсем не новы. Они возникли около пятисот лет назад. Выбор, который мы должны сделать сегодня, состоит не в том, подчиниться или нет этим процессам, но скорее в том, что нужно делать, когда эти процессы терпят крах, а это и происходит в настоящее время. Читая большую часть сообщений, можно подумать, что “глобализация” – это нечто, появившееся в 90-х годах нашего века, возможно, только с распадом Советского Союза, возможно – несколькими годами ранее. Однако 90-е годы не слишком хорошо подходят для анализа того, что происходит. Мы сможем лучше понять настоящее, если обратимся к двум другим временным периодам – с 1945 года по сегодняшний день и приблизительно с 1450 года по сегодняшний день.

Период с 1945 года по сегодняшний день – это типичный период цикла капиталистической экономики Кондратьева, который всегда состоит из двух стадий: А-фазы, или восходящего движения, или экономического роста, что имело место с1945 по 1967/1973 год, и Б-фазы, или нисходящего движения, или экономического спада, что началось в 1967/1973 году, длится до сих пор и, вероятно, продолжится еще в течение несколько лет. Период с 1450 года по сегодняшний день, наоборот, обозначает жизненный цикл мировой капиталистической экономики, в котором есть стадия возникновения, стадия нормального развития и который теперь вошел в стадию завершающего кризиса. С целью осмыслить современную ситуацию мы должны отличать эти две социальные эпохи и эмпирические признаки каждой из них.

Кондратьевский цикл

Из двух временных периодов тот цикл Кондратьева, в котором мы находимся, во многом понять легче, поскольку он имеет сходство со всеми предыдущими, основательно изученными циклами Кондратьева. А-период настоящего цикла Кондратьева был тем, что французы удачно назвали “les trente glorieuses” (1). Он совпал с пиком гегемонии США в мировой системе и проходил в рамках мирового порядка, установленного Соединенными Штатами после 1945 года. США, как мы знаем, после Второй Мировой войны остались единственной крупной индустриальной державой, чья промышленность не была разрушена и чья территория почти не подверглась разрушению в военное время. Производительность американской промышленности неуклонно росла в течение столетия. Долгосрочное экономическое развитие наряду с практически полным разрушением экономических структур других крупнейших зон мирового производства дало США громадное преимущество в производительности, по крайней мере в первое время, и способствовало доминированию продукции США на мировом рынке. Более того, именно это обстоятельство сделало возможной величайшую в истории мировой капиталистической экономики экспансию массового потребления и реального производства, что одновременно создало и большое изобилие, и большое социальное напряжение в мировой социальной системе.

Что касается 1945 года, то у США было две важнейшие проблемы. Во-первых, Соединенным Штатам нужен был относительно стабильный мировой порядок, чтобы получать прибыль от их экономического преимущества. И, во-вторых, для того чтобы кто-нибудь мог купить продукцию их процветающих производственных предприятий, им нужно было восстановить некоторый эффективный спрос в остальном мире. В период 1945-1955 годов США были способны без особой трудности справиться с обеими этими задачами. Проблема мирового порядка была решена в двух направлениях. С одной стороны, были созданы международные учреждения, такие как Организация Объединенных Наций, Международный валютный фонд и Мировой Банк, которые США могли контролировать политически и которые обеспечивали формальные структуры порядка. С другой стороны, что более важно, США и СССР – единственная кроме США серьезная военная сила в послевоенном мире – пришли между собой к соглашению на Ялтинской (Крымской) конференции 4-11 февраля 1945 года.

В течение десятилетия страны продолжали разрабатывать детали этого соглашения, которое в своей основе имеет три положения. Во-первых, de facto (2) мир должен был быть разделен на сферу влияния США (большая часть мира) и сферу влияния СССР (остальная часть). Разделяющая линия должна была пройти там, где размещались советские и американские войска по окончании Второй Мировой войны, и обе стороны должны были согласиться оставаться в этих границах в военном отношении. Во-вторых, советская сторона могла, если она пожелает, проводить коллективно такую торговую политику, которая снижала бы до минимума торговые сделки с подконтрольной США зоной, до тех пор пока она не усилила бы свой собственный производственный аппарат. Однако составной частью этого положения было условие, что США не будут способствовать экономической реконструкции советской зоны. И, в-третьих, поощрялись обоюдно враждебные отношения сторон. Представляется, что главной целью такой установки было укрепление политического контроля США и СССР над их сферами влияния. Последними кирпичиками в здании этого глобального соглашения были Берлинская блокада и война в Корее, которые закончились перемирием, еще раз подтвердившим исходные линии раздела.

Проблема создания достаточно эффективного мирового спроса на продукцию, произведенную в США, была решена с помощью плана Маршалла по восстановлению и развитию Западной Европы и эквивалентной экономической помощи Японии. Помощь Японии была оказана, главным образом, после начала Корейской войны в качестве некоторой компенсации за связанные с ней расходы. Во время холодной войны США сумели использовать напряженное состояние в мире, чтобы усилить эти экономические связи военной составляющей: НАТО и Американо-японский договор о безопасности гарантировали, что Западная Европа и Япония будут поддерживать политическую инициативу США при решении всех важнейших вопросов на международной арене.

Несомненно, не все были рады этим соглашениям. Были те, кому Ялтинская конференция не принесла никакой пользы. Это страны “третьего мира” в целом, наименее привилегированные группы Западного мира и государства-сателлиты Советского Союза из Восточной и Центральной Европы, которые хотя и терпели это иго, но не приветствовали его. В этих странах время от времени предпринимались попытки, и иногда очень эффективные, бороться с навязанным режимом. Это вспышки в Китае в 1945-1948 годах, Вьетнаме, Алжире, Венгрии в 1956 году, на Кубе и в Южной Африке. Успешные восстания создавали угрозу установленному США мировому порядку и противоречили интересам СССР. Но они были подобны удару кулаком в живот хорошо тренированного боксера: такие удары можно выдержать и не упасть. Единственным исключением была война во Вьетнаме, которая нанесла большой ущерб финансам Соединенных Штатов и национальному самосознанию из-за погибших во Вьетнаме американских солдат.

Однако самым сильным ударом для США стало экономическое возрождение и затем процветание Западной Европы и Японии. К 60-м годам разница между этими странами и США в производительности более или менее исчезла. Западноевропейские страны и Япония восстановили контроль над своими национальными рынками, и их продукция начала успешно конкурировать с американскими изделиями на рынках стран “третьего мира”. Более того, они даже начали создавать конкуренцию американским производителям на внутреннем рынке Соединенных Штатов. Таким образом, к концу 60-х годов автоматизм экономического преимущества США над остальными странами практически исчез.

Рост мирового производства вследствие возрождения и расширения производства в Западной Европе и Японии привел к насыщению мирового рынка и резкому снижению доходности многих основных отраслей промышленности, таких как сталелитейная промышленность, автомобилестроение и электроника. Последующий спад в мировой экономике был отмечен двумя важнейшими событиями: США пришлось отменить золотой стандарт, и в 1968 году произошла мировая революция. Первое событие было вызвано тем обстоятельством, что политико-военные расходы на навязывание другим странам гегемонии США плюс снизившаяся конкурентоспособность американской продукции на мировых рынках оказались весьма дорогостоящими и истощили финансовые запасы США. Соединенные Штаты были вынуждены проводить усиленную политическую работу, чтобы сохранить свои экономические преимущества, так легко приобретенные в А-период.

Мировая революция 1968 года была инициирована теми, кто остался за бортом хорошо организованного мирового порядка американской гегемонии. Подробности восстаний 1968 года отличались в разных регионах мировой системы, но такие восстания происходили повсюду. Кроме обычно упоминаемых очевидных событий в Западном мире и Японии я отношу к ним культурную революцию в Китае, начавшуюся в 1966 году, и поворот к “социализму с человеческим лицом” в Чехословакии в 1968 году, а также разнообразные события в Мексике, Сенегале, Тунисе, Индии и многих других странах “третьего мира”. Во всех таких восстаниях, отличающихся друг от друга в зависимости от местных особенностей, была повторяющаяся двойная тема. Во-первых, это противостояние гегемонии США и тайному сговору СССР с этой гегемонией (ялтинские соглашения между теми, кого китайцы назвали сверхдержавами). И, во-вторых, это разочарование в “добрых старых левых” во всех их проявлениях (коммунисты, социал-демократы, движения национального освобождения). Разочарование в последних было непредсказуемым последствием самого успеха национально-освободительных движений. В конце XIX века они создали одну и ту же двухэтапную стратегию борьбы: сначала захват государственной власти, затем – трансформация общества. Действительно, в период гегемонии США движения “добрых старых левых” парадоксально (или, возможно, не так парадоксально) пришли к власти практически повсеместно: как коммунистические партии в социалистических странах, как социал-демократические партии (или их эквиваленты) в пан-европейском мире (в Западной Европе, Северной Америке, Австралии и Океании) и как национальные освободительные движения в странах “третьего мира” (или, эквивалентно, как популистские движения в Латинской Америке). Они пришли к власти, но они не были способны выполнить задачу второго этапа – трансформацию общества. Во всем мире это было воспринято как провал исторических обещаний пришедших к власти движений “добрых старых левых”.

Именно в этот момент мировая экономика вошла в долгий периода застоя. Наиболее важная мера застоя в мировой экономике – это то, что доходы от производства упали значительно ниже уровня, на котором они были в предшествовавший А-период. Такое падение повлекло за собой серию определенных последствий. Во-первых, люди, обладающие капиталом, переключили свои интересы со сферы производства на финансовую сферу.

Во-вторых, во всем мире существенно возрос уровень безработицы. В-третьих, производство перемещается из регионов высоко оплачиваемого труда в регионы низко оплачиваемого труда (что ранее называли феноменом “убегающих заводов” (3)). Можно считать приблизительным началом проявления этих трех последствий 1970 год. Именно в это время началось бесконечное расширение спекулятивной активности, которая, конечно, очень доходна для относительно небольшой группы людей, по меньшей мере пока мыльный пузырь не лопнет. Произошли очень крупные перемещения производства из Северной Америки, Западной Европы и даже Японии в другие части мировой системы, которые после этого провозгласили, что они “развивают промышленность” и, следовательно, являются развивающимися странами. Говоря иначе, эти полупериферические страны получили те отрасли промышленности, которые теперь стали менее доходными. Наконец, уровень безработицы повысился всюду – в большинстве стран Юга несомненно, но точно так же и на Севере. Конечно, уровень безработицы не должен быть единым во всех странах. Совсем нет! Правительства всех стран в течение этого периода пытались переложить тяжесть безработицы на другие страны, но такие действия могут быть успешными только в короткий промежуток времени.

Теперь позвольте кратко рассмотреть, как был развернут этот сценарий. Наиболее выдающееся событие начала 70-х годов, теперь почти забытое, но в то время одно из тех, которые упоминались на первых страницах газет всего мира, – это повышение цен на нефть Организации стран-экспортеров нефти (ОПЕК). Неожиданно крупнейшие страны-добытчики нефти создали самый настоящий картель и значительно подняли цены на нефть на мировом рынке. Сначала некоторые назвали это разумным политическим шагом стран “третьего мира” против ведущих стран Севера. Но отметьте сразу же кое-что странное. Решение ОПЕК, решение, которое поддерживали долгое время так называемые радикальные государства, такие как Ливия и Алжир, стало возможно осуществить только благодаря внезапной поддержке двух ближайших сторонников США на Среднем Востоке – Саудовской Аравии и Ирана в правление шаха. Как любопытно!
Эффект повышения цен на нефть последовал незамедлительно. Возросли цены практически на все другие продукты, однако неравномерно. Это привело к сокращению производства многих предметов потребления, которые были вполне уместны ранее. Страны, которые рассчитывали на доход от экспорта сырья, увидели, что их доход от этого источника снизился в тот же самый момент, когда стоимость импорта возросла, отсюда – резкие проблемы с платежным балансом. Возросший доход от продажи нефти пошел, прежде всего, странам, добывающим нефть, и, конечно, так называемым “семи сестрам” – крупнейшим транснациональным мегаструктурам в нефтяной промышленности. Страны, добывающие нефть, внезапно получили денежный излишек.

Некоторая часть его пошла на собственные повышенные расходы, в значительной степени – на импорт продукции стран Севера, что помогло восстановить спрос в северных странах. Но другая часть пошла на банковские счета, главным образом в США и Германии. Возросшие суммы в банках необходимо было кому-нибудь ссудить. Банки энергично раздали ссуды финансовым министрам беднейших стран, страдающих от проблем с платежным балансом, от острой безработицы и, как следствие, от внутренних волнений. Эти страны брали в долг активно, но затем обнаружили, что погасить долги очень трудно. Поэтому долги накапливались до тех пор, пока платежи по долгам не возросли до недопустимого уровня. Именно в этот момент внезапно расцвели японские конкурентные преимущества, хотя дела у Западной Европы все еще шли неплохо, тогда как США страдали от так называемой стагфляции – экономического застоя при одновременной инфляции.

Тем временем США искали возможность сохранить свое политическое влияние на Западную Европу и Японию, создавая одну за одной консультативные структуры: Тройственный союз, Большую семерку (следует сказать, что это была идея Валери Жискара д’Эстэна, которая, как он полагал, может ограничить власть США, но которая привела совсем к противоположному). На поражение во Вьетнамской войне США политически отреагировали, приняв на время тактику “минимального вмешательства” в дела стран “третьего мира”, то есть осуществляя более гибкую политику в таких регионах, как Ангола, Никарагуа, Иран и Камбоджа. Но не каждый был готов отвечать на такую гибкость снижением своих потребностей. Новое революционное правительство Ирана под руководством аятоллы Хомейни отказалось играть по правилам межнациональной игры, объявив США “главным сатаной” (и СССР “сатаной номер два”) и посадив в тюрьму американских дипломатов. Либеральный центризм и кейнсианская экономика вдруг стали не в моде. Маргарет Тэтчер активно взялась за так называемый неолиберализм, который, конечно, основывался на деятельном консерватизме того типа, о котором не вспоминали с 1848 года и который включал попытку так изменить перераспределение государственного достатка, чтобы он направлялся крупной буржуазии и аристократии, а не низшим классам.

Таким образом, 70-е годы закончились взрывом, но и 80-е не отстали. Ссуды бедным государствам вышли из под контроля, и начался кризис долгов. Однако он начался, как обычно утверждают, не в 1982 году, когда Мексика объявила, что она не может выплатить свои долги, а в 1980 году, когда польское правительство попыталось решить свои долговые проблемы за счет рабочих – шаг, который встретил серьезное сопротивление с возникновением профобъединения “Солидарность” в Гданьске. События в Польше стали похоронным звоном по советской системе сателлитов в Восточной и Центральной Европе – ключевому пункту ялтинских соглашений, хотя потребовалось еще десятилетие для того, чтобы окончательно произошла дезинтеграция. Это был тот самый момент, когда СССР сделал критическую тактическую ошибку, войдя в Афганистан, и тем самым истощил себя, как это сделали США во Вьетнаме. Но СССР проявил меньшую социальную гибкость, что не позволило СССР пережить последствия этой ошибки.

Итог 80-м годам можно подвести в нескольких ключевых словах. Во-первых, это “кризис долгов”, который охватил не только большую часть Латинской Америки (не говоря уже об Африке), но также Восточную и Центральную Европу. Кризис долгов показал, насколько экономические реалии Восточной и Центральной Европы были не так далеки от реалий “третьего мира”. Во-вторых, это “летящие гуси” Восточной Азии – изумительный легкий экономический взлет Японии в мировой экономике, сопровождаемый экономическим подъемом первых “четырех драконов” (Южной Кореи, Тайваня, Гонконга и Сингапура) и в итоге – Юго-Восточной Азии и материкового Китая. В-третьих, это “военный кейнсианизм” администрации Рейгана, которая преодолела экономический спад в США и высокий уровень безработицы с помощью огромных правительственных займов, главным образом из Японии. Эти займы были оправданием усиления военных структур. Единственным существенным последствием этих действий стал невероятный национальный долг США. В-четвертых, это расцвет на американских фондовой бирже “бросовых облигаций”, которые в действительности означали огромные займы крупных корпораций с целью получить кратковременные спекулятивные прибыли за счет издержек производительного аппарата. Эти займы, в свою очередь, привели к так называемому “уменьшению габаритов и массы”, которое экономически означало превращение слоев населения со средними доходами в низкооплачиваемые.

В 80-х годах дела всей мировой экономики, за исключением Восточной Азии, шли не очень хорошо, но это не помешало финансовым дельцам получать поразительные прибыли. Преуспевал, вызывая инфляционное давление на рынках предметов роскоши и недвижимости по всему миру, определенный слой крупной буржуазии, так называемые “молодые, да ранние”. Но большая часть мира страдала от уменьшения доходов и снижения цен вплоть до обвала национальных валют. На фоне этих мировых трудностей распался СССР. Точнее говоря, Горбачев сделал эффектную попытку предотвратить это, сбрасывая балласт за борт. Он в одностороннем порядке провел разоружение, вынудив к ответным действиям США. Он вывел советские войска из Афганистана и, по сути, из Восточной и Центральной Европы. И он стремился мягко реформировать внутреннюю политическую систему. Его низвержение произошло вследствие того, что он, к сожалению, недооценил возникающие в Советском Союзе силы национализма, и более всего силы российского национализма.

Предел прочности ялтинских соглашений был превышен как из-за США, так и из-за слабости СССР. Ни США, ни Горбачев не хотели, чтобы эти соглашения пришли к концу. Но долгий застой в мировой экономике погубил их. И разбитую чашку уже нельзя было склеить.

Начиная с 1970 года мировая экономика прошла три долговых цикла, каждый из которых был попыткой поддержать платежеспособность мировой системы: нефтяные денежные займы “третьему миру” и социалистическим странам, займы американского правительства и займы крупных корпораций. Каждый искусственно повышал в некоторых регионах цены выше рыночной стоимости. Каждый вел к большим трудностям с возвратом долга, сопровождаемым различными типами псевдобанкротств. Наконец, в 1990 году лопнул мыльный пузырь японской недвижимости, что очень сильно снизило стоимость ценных бумаг. Подвергся штурму последний оплот производительной экономической силы в мировой экономике. Это уже было историей 90-х годов.

Сегодня политические позиции США подвергаются серии жестоких атак, не вопреки, а благодаря распаду СССР. Саддам Хусейн решил воспользоваться преимуществами, возникшими вследствие конца ялтинских соглашений, и бросил вызов США, начав вторжение в Кувейт. Он был способен сделать это, потому что СССР не мог больше удерживать его. Он сделал это, потому что на непродолжительный период это помогало решить проблемы долгов Ирака (которые в большей части принадлежали Кувейту) и повысить доход от продажи нефти. И он сделал это, потому что он надеялся использовать вторжение в среднесрочной перспективе как основу для военного объединения арабского мира под его руководством, объединения, которое он видел как необходимый шаг для прямого военного вызова Северу в целом и США в частности.

Для Саддама было две возможности – либо США отступят, либо нет. Если бы случилось первое, его победа была бы немедленной. Но он рассчитывал, что даже если США не отступят, он выиграет в долгосрочной перспективе. До сих пор история не опровергла его расчетов. Соединенные Штаты, конечно, мобилизовали необходимые войска для того, чтобы выгнать иракцев из Кувейта и после этого поместить Ирак под жесткие международные ограничения. Но цена этих действий была для США высока. Они показали, что с точки зрения финансов США не могут позволить себе проводить такие операции. Расходы по военным счетам Соединенных Штатов несли Саудовская Аравия, Кувейт, Япония и Германия. Кроме того, оказалось, что невозможно ликвидировать Саддама в Ираке, потому что США вовсе не хотели посылать войска вглубь Ирака. Два силовых давления – финансовое и военное – США были продиктованы общественным мнением Соединенных Штатов, которое было готово аплодировать националистической победе лишь при условии, что она не потребует ни денег, ни жизней. И это основное объяснение того, почему Саддам до сих пор остался живым и почему усилия по уничтожению иракского оружия массового поражения были столь безрезультатны.

В 90-х годах Западная Европа сделала значительный шаг к объединению, создав евро и, таким образом, создав финансовую базу для разрыва тесных политических связей с США. Это, несомненно, приведет в грядущем десятилетии к созданию действующей европейской армии и, затем, к военной дизъюнкции с США. Дезинтеграция Балканской зоны ясно показала весьма ограниченную эффективность НАТО как политической силы и привела к еще большему напряжению отношений между США и Западной Европой.

И среди всего этого начался так называемый азиатский кризис. За финансовым крахом Юго-Восточной Азии и “четырех драконов” последовало гибельное вмешательство в их дела МВФ, что только усугубило и экономический, и политический кризис. Что нам следует отметить в этом крахе, это то, что дефляция, в конце концов, достигла Восточной Азии и ее производной зоны, за чем последовал, как мы знаем, кризис в России и Бразилии. Мир задерживает дыхание, ожидая, когда это произойдет в США. Тогда мы войдем в последнюю стадию экономического спада Кондратьева.

Увидим ли мы после всего этого новую А-фазу цикла Кондратьева? Да, несомненно, увидим, но ту, которая будет проходить в рамках длительной дефляции, как это было в XVII и XIX веках, а не ту, которая проходила бы в рамках длительной инфляции, как это было в XVI, XVIII и XX веках. Но мы также увидим кое-что другое. Мы должны теперь отвлечь наше внимание от циклов Кондратьева и рассмотреть долгосрочное развитие современной мировой системы как системы исторической.

Долговременные тенденции

Капиталистическая мировая экономика долгое время поддерживала себя, как это делает любая система, с помощью механизмов, которые восстанавливают равновесие каждый раз, когда ее процессы уклоняются в сторону. Равновесие никогда не восстанавливается мгновенно, но только после того, как произойдет значительное отклонение от нормы, и, конечно, оно никогда не восстанавливается полностью. Поскольку требуется, чтобы отклонения прошли определенную дистанцию, перед тем как они вызовут противодействие, у капиталистической мировой экономики, как и любой другой системы, есть циклические ритмы различного рода. Мы уже обсуждали один из основных ритмов, по которым развивается мировая капиталистическая система, – циклы Кондратьева. Но это не единственный вид ритмов мировой капиталистической системы.

Равновесие никогда не восстанавливается полностью, потому что противодействие требует некоторых изменений в основополагающих параметрах системы. Поэтому равновесие является всегда динамическим, и, таким образом, система имеет долговременные тенденции развития. Комбинация циклических ритмов и долговременных тенденций определяет “нормальное” функционирование системы. Однако долговременные тенденции не могут продолжаться бесконечно, потому что они достигают асимптоты. Когда это происходит, становится невозможным, чтобы циклический ритм вернул систему к состоянию равновесия, и в этот момент происходит нарушение правильности работы системы. Тогда она входит в стадию завершающего кризиса и раздваивается – она оказывается на перепутье двух (или более) взаимоисключающих дорог, ведущих к новой структуре, с новым равновесием, новыми циклическими ритмами и новыми долговременными тенденциями. Но которую из двух альтернативных дорог система выберет, какой будет новая система, изнутри невозможно определить заранее, поскольку есть функция бесконечности отдельных выборов, которые не заключаются в самой системе. Это теперь и происходит в мировой капиталистической экономике.

Чтобы оценить это, мы должны посмотреть на основные долговременные тенденции, которые приближаются сегодня к своим асимптотам. Каждая из них создает, таким образом, границы для накопления капитала. Но поскольку неограниченное накопление капитала есть определяющая черта капитализма как исторической системы, тройное давление делает неосуществимым основной двигатель современной капиталистической системы и, таким образом, порождает ее структурный кризис.

Первая долговременная тенденция – это реальный уровень заработной платы как процент стоимости продукции, высчитанный в виде среднего по всей мировой экономике. Очевидно, что чем он ниже, тем выше уровень дохода, и наоборот. Что определяет реальный уровень заработной платы? Совершенно ясно, что ответ – это rapport de forcesi (4) между трудовыми ресурсами в данном регионе и секторе мировой экономики и работодателями. Это rapport de forces есть функция, в первую очередь, политической силы двух групп в том, что мы называем классовой борьбой. Когда один говорит о рынке как о сдерживающем элементе в определении уровня заработной платы, это неверно, поскольку рыночная стоимость труда есть результат взаимодействия многочисленных rapports de forces в различных регионах мировой экономики. Эти разнообразные политические силы являются, в свою очередь, функцией эффективности политической организации, в той или иной форме, данных рабочих сил и реальных альтернатив работодателей с точки зрения перемещения их деятельности. Оба этих фактора постоянно меняются.

Что можно сказать, так это то, что со временем в любой взятой географической/экономической местности рабочая сила будет искать возможность создать некоторую форму синдикальной организации, которая даст им возможность договариваться более эффективно либо напрямую с работодателями, либо косвенно посредством влияния на соответственный политический механизм. Хотя нет никаких сомнений в том, что такой политической силе в данной местности может быть оказано политическое противодействие со стороны капиталистических групп, также справедливо, что долгосрочная “демократизация” политических механизмов в истории современной мировой системы послужила тому, чтобы политическая сила рабочего класса росла в течение longue durйeii (5) практически во всех странах мировой системы.

Основным механизмом, с помощью которого капиталисты по всему миру смогли ограничить этот вид политического давления, стало перемещение секторов производства в другие регионы мировой экономики, те, которые расположены в районе в среднем низких заработных плат. С политической точки зрения это трудное действие, зависящее от учета уровня квалификации в расчете действительных доходов. Поэтому такие перемещения происходили, в основном, в течение В-периода Кондратьева, как мы упоминали выше. Несмотря на это, перемещения производства неоднократно предпринимались в ходе исторического развития современной мировой системы. Но почему регионы, в которые перемещаются секторы производства, есть регионы с низким уровнем заработной платы? Объяснение этому одно – это следствие “исторических” уровней заработной платы. Откуда взялась эта история?

Основным источником действительно дешевого труда всегда были недавно нанятые на работу приезжие из сельских районов, часто впервые начинающие работать по найму. Они готовы согласиться на то, что по мировым стандартом является низкой заработной платой, по двум причинам. Во-первых, чистый доход, который они получают, фактически выше, чем чистый доход, который они получали до этого в сельском хозяйстве. И, во-вторых, они социально оторваны и, следовательно, политически неорганизованны и поэтому неспособны защищать свои интересы. Оба объяснения со временем, точнее, скажем, после тридцати лет, перестают действовать. И тогда рабочие начинают бороться за повышение уровня заработной платы в соответствии с уровнем заработной платы рабочих в других регионах мировой экономики. В этом случае основной выбор капиталистов – дальнейшее перемещение.

Как можно видеть, такой способ ведения классовой борьбы связан с тем, что всегда существуют новые области мировой системы, куда можно переместить производство. Причина этому – существование значительного сельского сектора, который все еще не вовлечен в рынок рабочей силы. Но последнее явление и есть сходящая “на нет” долговременная тенденция. Ослабление сельского хозяйства в мире – это стремительно возрастающая кривая. Она постепенно росла в течение пятисот лет, но наиболее разительно – с 1945 года. И можно с уверенностью предсказать, что в следующие 25 лет сельское хозяйство почти совершенно исчезнет. Поскольку практически мировая система становится не сельскохозяйственной, сегодня единственная возможность для капиталистов – продолжать классовую борьбу там, где она локализована в настоящее время. И здесь перевес не на их стороне. Даже учитывая повышающуюся поляризацию реальных доходов не только в мировой системе как в целом, но и внутри богатейших стран, политическая и рыночная искушенность низших слоев продолжает расти. Даже там, где существует большое количество людей, формально не являющихся нанятыми и получающими свой доход, например от неформальной экономики, реальные альтернативы, доступные трудящимся на окраинах мировой системы рабочим, таковы, что рабочие вынуждены требовать разумных уровней заработной платы, чтобы войти в экономику с правильными заработными платами. Общий результат всего этого – весомое давление на уровень доходов, которое будет расти с течением времени.

Вторая неприятная для капиталистов долговременная тенденция совсем иная. Она связана не со стоимостью наемного труда, а со стоимостью производственных затрат. Что составляет стоимость производственных затрат? Это не только расходы на покупку продукции другой фирмы, но и стоимость ее эксплуатации. В настоящее время расходы на приобретения обычно оплачиваются целиком той фирмой, которая в конце концов получает прибыль, но расходы по эксплуатации материалов часто в некоторой степени берут на себя и другие. Например, если при обработке сырья образуются токсичные или объемные отходы, часть расходов составляет избавление от таких отходов, а для токсичных – и безопасным образом. Фирмы, конечно, хотят минимизировать свои расходы на избавление от отходов. Один путь, который они могут выбрать, – это широко практикуемый метод перемещения отходов куда-нибудь в другое место, подальше от места расположения завода, после минимальной детоксикации. Пример этому – сброс химических токсинов в реку. Это называется экономистами “экстернализацией расходов”. Конечно, это не конец расходов на избавление от отходов. Продолжим наш пример: если токсины сброшены в реку, это может отравить реку, и в конце концов (возможно, спустя десятилетия) будет нанесен вред людям или чему-нибудь еще (издержки производства в натуральном исчислении, если трудно вычислить). И если будет принято социальное решение о ликвидации токсинов, расходы на эти мероприятия будут возложены на того, кто будет проводить очистку, часто это государство. Другой способ снизить расходы – использовать сырье, но не обеспечить (то есть не оплачивать) его восстановления – такой путь снижения расходов особенно часто используется для органических материалов. Такая экстернализация расходов значительно снижает расходы данного производителя на сырье и, следовательно, повышает коэффициент прибыльности.

Это решение проблемы сокращения расходов сродни перемещению как решению проблемы расходов на заработную плату. Оно работает постольку, поскольку существуют ранее не использованные зоны, в которые можно вывезти отходы. Но когда-нибудь не будет больше рек, чтобы их загрязнять, или деревьев, которые можно срезать, по меньшей мере без немедленных серьезных последствий для здоровья биосферы. Именно это происходит теперь, после пятисот лет неразумного поведения по отношению к окружающей среде, которое является причиной того, что сегодня движение в защиту окружающей среды быстро распространяется по всему миру.

Что можно сделать? Прежде всего, правительства стран всего мира могут попытаться добиться проведения широкой кампании по детоксикации и по восстановлению органических веществ. Проблема – огромная стоимость эффективной операции, которая, следовательно, должна быть оплачиваема в виде некоторой формы налогов. Существует только два субъекта, которые могут платить налоги, – это либо фирмы, которые рассматриваются как виновники неправильного обращения с отходами, и все остальные. Если налоги будут возложены на первых, то давление на размеры прибыли будут впечатляюще высоким. Если на последних – значительно возрастет налоговое бремя. И это та проблема, к которой мы подходим. Наконец, нет большого смысла в очистке и восстановлении органических ресурсов, если в мире все останется так, как есть. Ведь пользы от этого будет не больше, чем от подвига Геракла, который чистил Авгиевы конюшни, пустив в них воды реки. Конюшни стали чистыми, но река-то – наоборот. Поэтому логичное вмешательство было бы в том, чтобы потребовать всеобщей интернализации всех затрат. Однако такое требование еще больше усугубило бы давление на доходы индивидуальных фирм. Я не вижу никакого внушающего доверие решения этой социальной дилеммы в рамках мировой капиталистической экономики и, следовательно, я полагаю, что это второй вид структурного давления на накопление капитала.

Третий вид давления связан со сферой налогов. Налоги, конечно, – это плата за социальные услуги и, следовательно, воспринимаются как разумные издержки производства, при условии если они не слишком высоки. Что определяет уровень налогов? Во-первых, несомненно, существуют постоянные требования безопасности (армия, полиция). Расходы на безопасность, как мы знаем, неуклонно росли в течение столетий из-за повышения относительной стоимости средств обеспечения безопасности, расширения масштабов военных операций и увеличения необходимых действий полиции. Во-вторых, постоянно увеличивается в размерах гражданская бюрократия мира, что есть функция необходимости, прежде всего, собирать налоги и, во-вторых, исполнять расширяющиеся функции современных государств.

Главная расширяющаяся функция государства заключается в обеспечении основных средств поддержания относительной политической стабильности, постоянно нарушаемой из-за недовольства беднейших слоев населения. Оно, в свою очередь, постоянно растет вследствие неуклонной поляризации реальных доходов, которая является характерной чертой современной мировой системы. Усилия правительств, направленные на обеспечение социального благополучия, стали подкупом, используемым для усмирения “опасных классов”, то есть для того, чтобы удерживать классовую борьбу в определенных пределах.

Мы называем ответ на эти требования общества “демократизацией”, и демократизация также была очень реальной долговременной тенденцией. Существует три основных вида общественных требований: образовательные учреждения, медицинское обслуживание и гарантии дохода в течение всей жизни человека (особенно гарантии занятости и социальной защиты старшего поколения). В связи с этими требованиями стоит отметить, во-первых, что они охватывают все больше и больше регионов мировой системы и сегодня почти универсальны. И, во-вторых, уровень требований постоянно растет в каждой стране, причем пределов этому росту не видно.

Это означало, должно было означать устойчивый рост налогов практически в каждой стране, иногда сопровождающимся по большей части случайным снижением. Но, конечно, в определенный момент такие перераспределительное налогообложение достигнет уровня, когда оно станет серьезным препятствием на пути накопления капитала. Поэтому сегодня капиталисты реагируют на то, что воспринимается как “финансовый кризис государств”, требованием снятия торговых ограничений и поиском общественной поддержки на основании того, что налоги для физических лиц также стремительно растут. Ирония заключается в том, что в то время как общественную поддержку ограничения налогов получить несложно, не существует никакой общественной поддержки сокращению социальных благ (ни в сфере образования, ни в сфере медицинского обслуживания, ни в сфере гарантий дохода). Действительно, в то время, когда существует шумиха относительно больших налогов, уровень требований общества к государству повышается. Таким образом, здесь мы тоже имеем структурное давление на накопление капитала.

Таким образом, мы оказываемся перед тремя основными структурными видами давления на возможность капиталистов накапливать капитал – результатом долговременных тенденций, которые постоянно растут вверх. Этот кризис, который состоит не в росте, а в накоплении капитала, в дальнейшем дополняется другим феноменом – утратой узаконнености государственных структур. Государства являются ключевым элементом в способности капиталистов накапливать капитал. Государства делают возможным существование квази-монополий, которые являются единственным источником значительных уровней прибыли. Государства усмиряют “опасные классы” с помощью как репрессий, так и уступок. Государства являются основным источником идеологии, которая убеждает население быть относительно терпеливыми.

Главный аргумент для терпения – это неизбежность реформирования. Все будет хорошо – если не немедленно, то позже, для детей или внуков. Более процветающий, более справедливый мир уже на горизонте. Это, конечно, официальная либеральная идеология, и она доминирует в геокультуре с XIX века. Но она также была темой всех движений против системы, и не только тех, которые объявляли о себе наиболее революционным путем. Эти движения особенно пользовались темой лучшего мира тогда, когда они захватывали власть в государстве. Они говорили своим собственным рабочим классам, что они “разрабатывают” новую экономику и что эти рабочие классы должны быть терпеливыми, пока плоды экономического роста, наконец, не улучшат условия их жизни. Они проповедовали терпение по отношению к стандартам жизни, но также и к отсутствию политического равноправия.

До тех пор, пока такие движения против системы (независимо от того, коммунистические они, социал-демократические или национально-освободительные) были в фазе мобилизации против неравноправных, военных, диктаторских, фашистских, колониальных или даже просто консервативных движений, эта тема умалчивалась и не мешала способности движений против системы получить широкую общественную поддержку. Но когда эти движения приходили к власти, что имело место повсюду в мире в период с 1945 по 1970 год (А-период Кондратьева, о котором мы говорили), они были подвергнуты испытанию. И нигде в мире они не выдержали испытания. Суть пост-“революционных” режимов была в том, что они не были способны ни в какой-либо существенной мере снизить в мире или хотя бы в своей стране поляризацию, ни установить какое-либо значительное внутреннее политическое равноправие. Они, без сомнения, провели многие реформы, но они обещали гораздо больше, чем реформы. И поскольку мировая система осталась мировой капиталистической экономикой, эти режимы вне своего региона были структурно неспособны “нагнать” богатые страны.

Это не только предмет академического анализа. Результатом этих реалий стало грандиозное разочарование в движениях против системы. В пределах, в каких они могут сохранить поддержку, это настолько pis alleriii (6), насколько реформистская группа лучше, возможно, чем более правая альтернатива, но определенно не как предвестник нового общества. Основным результатом было массивное сокращение капиталовложений в государственные структуры. Народные массы мира, обратившиеся к государствам как действующим лицам преобразований, теперь вернулись к более коренному скептицизму относительно способности государств провести преобразования или даже поддержать социальный порядок.

Мировой рост экономики, неконтролируемой государством, имел два немедленных последствия. Одно из них в том, что социальные страхи были обострены и повсюду в мире народы отбирают у государств роль обеспечения их собственной безопасности. Но, конечно, это дает начало отрицательному витку спирали. Чем больше они делают, тем больше становится хаотического насилия, и чем больше хаотического насилия, тем меньше государства оказываются способными справиться с ситуацией, и, следовательно, тем меньше люди вкладывают в государство, что далее ослабляет способность государств сдерживать раскручивание спирали. Мы вошли в этот вид спирали в разных странах мировой системы на разной скорости, но на возрастающей практически всюду.

Второе последствие – это последствие для капиталистов. Государствам, которые не признаны законными, гораздо труднее осуществлять функцию гарантии квазимонополий, в которых нуждаются капиталисты, не говоря об их способности усмирять “опасные классы”. Следовательно, в тот же самый момент, когда капиталисты оказываются лицом к лицу с тремя видами структурных давлениями на глобальные уровни прибыли и, следовательно, на их способность накапливать капитал, они обнаруживают, что государства менее способны, чем ранее, помогать им решить эти проблемы.

Сегодняшний кризис

Итак, мы можем сказать, что мировая капиталистическая экономика теперь вошла в завершающий кризис – кризис, который может продлиться до пятидесяти лет. Реальный вопрос перед нами в том, что случится в течение этого кризиса, этого перехода от настоящей мировой системы к какому-то другому типу исторической системы или систем. Аналитически ключевой вопрос – это отношения между циклами Кондратьева, которые я описал в первую очередь, и системным кризисом, о котором я говорю теперь. Политически существует вопрос, какой тип социальных действий возможен и желателен в ходе системного переходного периода.

Циклы Кондратьева являются частью “нормального” функционирования мировой капиталистической экономики. Такое так называемое нормальное функционирование не прекращается, потому что система вошла в системный кризис. Различные механизмы, которые отвечают за поведение капиталистической системы, все еще действуют. Когда настоящая В-фаза исчерпает себя, мы несомненно будем иметь новую А-фазу. Однако системный кризис значительным образом меняет траекторию. Это немного напоминает тот момент, когда кто-то пытается вести по склону горы машину с еще не поврежденным мотором, но сломанным корпусом и колесами. Машина, без сомнения, может катиться вперед, но, конечно, не по той прямой линии, как хотелось бы, и не с той же гарантией, что тормоза будут работать эффективно. Как она поведет себя, становится довольно трудно оценить заранее. Обычные действия могут привести к неожиданным последствиям. Машина может разбиться.

Шумпетер давно приучил нас к идее, что капитализм не потерпит краха не из-за своих неудач, а из-за своих успехов. Мы попытались определить здесь, как успехи (способы нейтрализации спада в мировой экономике, способы максимизации накопления капитала) создали со временем структурные ограничения тому самому накоплению капитала, которое они намеревались обеспечить. Это реальное эмпирическое подтверждение предположения Шумпетера. Нет сомнения, продолжая аналогию со сломанным автомобилем, что хороший шофер может довольно медленно ехать и при этих сложных условиях. Но у мировой капиталистической экономики нет хорошего шофера. Никто и никакая группа не имеет власти единолично принять необходимое решение. И тот самый факт, что эти решения принимают большое количество лиц, действующих по отдельности и каждый в своих собственных непосредственных интересах, фактически означает, что машина не затормозит. Возможно, она станет ехать все быстрее и быстрее.

В результате то, что мы можем ожидать, это безрассудство. Поскольку мировая экономика входит в новый период расширения, она обострит те самые условия, которые ввергли ее в завершающий кризис. Технически колебания станут все больше и больше и более “хаотическими”, а направление ее движения – еще более неопределенным, поскольку мировая экономика с нарастанием скорости движения делает все больше и больше зигзагов. В то же время мы можем ожидать снижения степени коллективной и личной безопасности, возможно головокружительного, поскольку государственные структуры все больше и больше теряют законность. И это, без сомнения, повысит количество повседневного насилия в мировой системе, что будет пугать большую часть людей.

Политически эта ситуация будет ситуацией большого замешательства, поскольку кажется, что обычные политические методы исследования, которые мы разработали, чтобы понимать современную мировую систему, невозможно применить, или они кажутся устаревшими. На самом деле это не так. Но эти методы исследования будут применены, в основном, к идущим процессам в существующей мировой системе, а не к реальной сущности переходного периода. Вот почему так важно ясно их различать и ясно видеть те пути, по которым эта двойная реальность будет разворачиваться до конца.

С позиции действующей реальности для политического действия почти невозможно сильно повлиять на нее. Возвращаясь к аналогии с поврежденной машиной, заметим, что, несясь вниз по склону, мы можем правильно чувствовать лишь беспомощность, и самое большее, что мы сможем сделать, – это попытаться маневрировать так, чтобы получить меньше повреждений. Но с точки зрения переходного периода целиком справедливо противоположное. Именно потому, что его последствия непредсказуемы, именно потому, что его колебания так сильны, будет справедливо, что даже малейшее политическое действие будет иметь большие последствия. Я хочу думать об этом как о моменте в историческом времени, когда свобода действительно начнет действовать.

Мы можем думать об этом долгом переходе как о громадной политической битве между двумя крупными лагерями: лагерем тех, кто хочет удержать привилегии существующей неравноправной системы, хотя и в других формах, возможно, совсем в других формах, и лагерем тех, кто хотел бы видеть создание новой исторической системы, которая будет гораздо более демократической и более справедливой. Однако мы не можем ожидать, чтобы члены первого лагеря представляли себя в том облике, который я использовал, чтобы описать их. Они будут утверждать, что они модернизаторы, новые демократы, защитники свободы и сторонники прогресса. Они могут даже заявить, что они революционеры. Ключ не в ораторстве, но в действительной реальности того, что предлагается.

Итог политической борьбы будет частично следствием того, кто кого будет способен мобилизовать. Но также он будет в значительной части зависеть от того, кто окажется способен лучше анализировать происходящее и определить, что является реальной исторической альтернативой, с которой мы все вместе встречаемся. Сегодня наступил момент, когда нам нужно объединить свои знания, воображение и практику. Иначе мы рискуем сказать столетие спустя: “plus сa change, plus c’est la meme chose” (7). Результат, я настаиваю, неопределим изнутри и, следовательно, совершенно открыт человеческому вмешательству и творчеству.

Примечания

1 блистательные тридцатые (фр.)
2 фактически (лат.)
3 runaway factories (англ.)
4 соотношение сил (фр.)
5 продолжительный срок (фр.)
6 крайнее средство (фр.)
7 чем больше перемен, тем больше это одно и то же (фр.)