Государство и Банк. Статья Святослава Рыбаса

Сокращенная версия статьи Святослава Рыбаса «Государство и Банк (заметки драматурга)» опубликована в журнале «Экономические стратегии» (№ 2 за 2023 год). Публикуем полный текст статьи в авторской редакции. 

Рыбас Святослав Юрьевич — писатель-историк, секретарь Союза писателей России, автор пьес «Царь. Государственный переворот» (поставлена в Малом академическом театре), «Столыпин. У премьер-министра мало друзей» (поставлена в МХАТ имени А.М. Горького), политических биографий в книжной серии «Жизнь замечательных людей»

* * *

«Деньги, а не натуральный продукт — вот что взрывает покой вечности…»

П.Б. Струве

Волшебные силы капиталов

Европейская цивилизация создавалась энергией денег и на фундаменте денег. Государственная власть и «денежный мешок» зависели друг от друга как части единого организма. Однако и потрясения новейших времен напрямую связаны с финансовыми обстоятельствами. Первый европейский банк «Большой стол Буонсиньори» был создан итальянскими купцами и ростовщиками в Сиенне в 1203 г. Папа Урбан IV передал ему сбор в Европе «десятины», обязательных пожертвований в пользу Римской церкви. Тогда же было изобретено универсальное платежное средство — векселя, по которым можно было получать деньги у ростовщиков в других городах и странах. Банк превращался в финансовую систему, а банкиры — в теневую власть. Сложился триумвират: церковь, банки, короли.

В России систему создавали торговый капитал, промышленный капитал и банковский капитал, накрывший первые два всеобщей универсальностью, своеобразным «интеллектом денег». При этом: «Российские банки не были продуктом эволюции российской национальной экономики, напротив, именно они подготовили и проложили дорогу этой эволюции» [1, с. 79].

Они переформатировали страну, «взрывая покой вечности».

Академик М.Н. Покровский так описал экономическую драматургию империи: «То внутренне противоречивое существо, которое представлял собою русский помещик до 70-х почти годов XIX столетия — европейский буржуа, с одной стороны, азиатский феодал — с другой <…> новое крепостное хозяйство уже нельзя было вести без капитала и не приспособляясь к условиям рынка» [2].

В 20-е и 30-е годы XIX столетия резко упали цены на хлеб (помещичий бизнес) и столь же резко шел подъем текстильной промышленности (купеческий). При этом именно низкая цена на зерно поддерживала необходимость крепостного права (дешевая рабочая сила) для спасения помещика.

В 1840 г. зерновой рынок резко пошел в рост. При этом долги дворян государству были его основой, к 1833 г. было заложено около 4 млн душ крепостных крестьян: под них было получено до 950 млн руб. ассигнациями. Требовалось как-то перепрыгнуть этот барьер и удовлетворить потребность в более производительном (свободном) работнике, заинтересованном в результате своего труда и сохранить дворянское поместье.

Повысить экономическую результативность крестьянина, дав ему волю, и при этом не разорить помещика могло только государство. Империя должна была перестроиться, что и было сделано, но крайне неэффективно.

Члены Банковской и Финансовой комиссий, которые провели реформу, решили проблему с тщательностью бухгалтеров и налоговых чиновников. 16 апреля 1859 г. вышел Указ о прекращении выдачи ссуд под залог населенных имений, что означало перекрытие финансового крана и оставление финансовых средств в руках казны. Началось разорение имений, прошла волна разводов и самоубийств.

Отклики на Указ похожи на обвинения. Александр Иванович Кошелев, сын генерал-адъютанта князя Г.А. Потемкина, славянофил, сторонник выкупа крестьян с землей по государственному многолетнему кредиту, писал в статье «О нашем денежном кризисе»: «…крайне тяжело быть без гроша человеку, имеющему их в изобилии; а между тем в этом положении находятся теперь девять десятых из людей богатых. Сколько лиц, пользующихся общим доверием, нуждаются в деньгах и не могут их получить в ссуду потому только, что ссудные кассы все закрыты».

Правительство оказалось в финансовом выигрыше, «заработав» на выкупной операции 700 млн руб. Помещики же получили не деньги, а пятипроцентные банковские билеты и выкупные свидетельства, котировавшиеся тогда на бирже значительно ниже их номинальной стоимости. Кроме того, из суммы выплат государство вычло все старые долги казне. В «Воспоминаниях» князя В.П. Мещерского сказано: «На деле, после выкупной операции начался исторический процесс разорения дворянства, все это понимали». Лишенные оборотных средств, помещики брали кредиты, закладывая земли в частных банках на кабальных условиях, по 9–12% годовых, что вело к разорению.

Вспомним дворян из пьесы «Вишневый сад» А.П. Чехова или помещиков из повестей и рассказов И.А. Бунина — это люди уходящей эпохи. Трагедийность умирающего дворянства, его страхи, страсти, апокалиптичность были отражены в творчестве мелкопоместного дворянина Ф.М. Достоевского. Террористическая группировка «Народная воля» также выросла из дворянского Апокалипсиса.

В результате реформа привела к падению помещичьего хозяйства, опоры правящего класса. Но и крестьянский бизнес не мог интенсивно расти, так как высокие выкупные платежи сдерживали его развитие. За 1861–1906 гг. правительство взыскало с бывших помещичьих крестьян свыше 1,6 млрд руб. — сумму, вдвое большую реальной стоимости полученной ими земли.

В отличие от Австрии и Пруссии государство не затратило на реформу ни копейки. И только через 50 лет, находясь в шаге от революционного разлома, власть была вынуждена пойти на радикальную переделку Великой реформы, поручив это трудное (и смертельно опасное) дело премьер-министру Петру Аркадьевичу Столыпину.

П.Б. Струве имел основания сказать: «Крепостное право, как таковое, экономически не созрело к своей отмене в 1861 г.» [3].

Профессор МГУ имени М.В. Ломоносова Л.Г. Захарова развила мысль П.Б. Струве: «Провал этой политики способствовал возвращению России к автократическим традициям вмешательства государства в жизнь общества. Все же государственное вмешательство в экономику на ранних этапах индустриализации в условиях исключительной отсталости требовало, чтобы политическая воля была новаторской и искала альтернативы. Необходимо было выработать политику индустриализации исключительно для России, а не просто переносить сюда зарубежные методы финансирования, признать шире социальные и экономические факторы развития, а не идти по пути финансовых ограничений. Только тогда политика отвечала бы экономической необходимости. Однако именно такого видения реформ не имели реформаторы» [4].

После Великой реформы мужик приобрел новое знание о государстве. Проблемы, порожденные Великой реформой, трагически разрешались в течение всего ХХ столетия.

Империя Сергея Витте

Дворянин, сын крупного чиновника Кавказского наместничества, внук генерала, мать из рода князей Долгоруковых. Семья по духу была монархической, но связь с землей уже утратила, не имела поместий, позже потеряла свои сбережения после попытки играть на бирже. Семнадцатилетний провинциал поступил в 1866 г. на физико-математический факультет Новороссийского университета в Одессе, занимался репетиторством сыновей банкира Рафаловича, связи которого ему помогли. Стал чиновником в канцелярии новороссийского и бессарабского генерал-губернатора, занимался вопросами службы движения железных дорог. Железные дороги — средоточие финансовой политики империи. И почти сразу стал работать в управлении Одесской казенной железной дороги грузовым кассиром, конторщиком, помощником машиниста. В 1877 г. (ему 28 лет) стал начальником эксплуатации Одесской железной дороги, оказавшейся в том году прифронтовой в связи с начавшейся Русско-турецкой войной.

Патриотический подъем привел молодого путейца в Одесское благотворительное общество имени Кирилла и Мефодия, где он стал заместителем председателя. Он оказался в зоне большой политики, сумел проявить себя сильным администратором, был замечен великим князем Николаем Николаевичем — старшим и получил две высочайшие благодарности. Спустя два года он уже руководил перевозками Юго-Западных дорог. Его назначают членом правительственной комиссии, созданной указом Александра II «для исследования железнодорожного дела в России» и разработки устава русских железных дорог. Председателем правления Общества Юго-Западных железных дорог был варшавский банкир И.С. Блиох, владелец больших пакетов акций крупных железнодорожных обществ: Петербург — Варшава, Либаво-Роменской, Киево-Брестской, Ивангород-Домбровской, Лодзинской и Тираспольской железных дорог. Жил в Варшаве, его делами руководил вице-председатель правления, выдающийся математик-машиностроитель, профессор Михайловской артиллерийской академии И.А. Вышнеградский, будущий министр финансов.

Сергей Юльевич Витте оказался связан с представителями двух мощных ветвей экономики, банковским капиталом и военной промышленностью. В 1889 г. назначен начальником вновь образованного специально под него Департамента железнодорожных дел при Министерстве финансов, начал проводить политику выкупа казной многочисленных частных железных дорог, вводя их в единое государственное управление. В феврале 1892 г. С.Ю. Витте был назначен управляющим Министерства путей сообщения, в августе того же года — управляющим Министерством финансов, а в 1893 г., в возрасте 44 лет, он становится министром финансов. Так началось «государство Витте». Имперская идеология: «Православие, самодержавие и народность» уходила в тень.

Иван Алексеевич Вышнеградский был выдвиженцем влиятельной политической группы К.П. Победоносцева — М.Н. Каткова, экономическая программа которой предусматривала развитие национальной промышленности, протекционизм, контроль над биржевыми операциями и частным предпринимательством, государственные монополии (винную и табачную), экономическую поддержку дворянского землевладения при помощи Дворянского и Крестьянского банков, укрепление общинного землевладения [5].

Имело значение, что К.П. Победоносцев, учитель будущего царя Александра III, сумел воспитать в наследнике враждебное отношение к Великим реформам, разрушавшим, по мнению К.П. Победоносцева, основы империи.

С.Ю. Витте стал отцом российской модернизации, создателем нового политического строя, парламентской монархии и «ускорителем» революции, чего он, конечно, не желал. Он сформулировал задачи ближайших десяти лет: догнать промышленно развитые европейские страны, закрепиться на рынках Ближнего, Среднего и Дальнего Востока. Ускоренное развитие обеспечивалось привлечением иностранных займов, накоплением внутренних ресурсов за счет винной монополии и увеличением косвенных налогов, таможенной защитой промышленности от западного импорта и поощрением экспорта. Государственная монополия на продажу спирта, вина и водки дала бюджету огромные средства. Однако «золотая реформа», обеспечив приток иностранных инвестиций, повысила себестоимость зерна, что ударило по помещичьим и крестьянским хозяйствам.

В 1880 г. российская финансовая сфера пышно расцвела, началась индустриализация. Чудо «больших денег» возникло благодаря продаже за рубеж с прибыльностью в 2 раза выше европейских российских ценных бумаг. К началу ХХ в. в российскую промышленность было вложено «три миллиарда двести миллионов рублей золотом» (М.Н. Покровский).

За десятилетие с 1881 по 1900 г. промышленное производство удвоилось — с 1493 до 3083 млн руб. В экономику активно вошел иностранный банковский капитал, преимущественно французский. Доля России в мировом промышленном производстве поднялась до 5% (5-е место в мире). К началу ХХ в. более 40% действовавших фабрик и заводов вступило в строй в годы этого подъема.

Крупнейшие банки контролировались из-за рубежа: Международный банк и Русский банк для внешней торговли — немцами, Петербургский Частный банк, Русско-Азиатский, Азово-Донской — французами. Так, Русско-Азиатский имел сильные позиции в железнодорожном строительстве и машиностроении, судостроении, военной промышленности, нефтедобыче, угольной промышленности, металлургии; «немецкие» банки — в машиностроении, электропромышленности, металлургии, железнодорожном машиностроении, судостроении [6, с. 155].

С.Ю. Витте, делая ставку на банковский капитал, стал «агентом» финансовой олигархии. В ряде случаев для привлечения инвестиций шел на скрытые взятки зарубежным партнерам. Его сотрудник Иосиф Колышко писал: «Прежде чем перейти ко второй, пореформенной, эпохе властвования над Россией, Витте хотелось бы хоть поверхностно зафиксировать след, оставленный на русской жизни его молниеносными материалистическими реформами. След этот ярче всего обозначался в местах людского скопления — в столицах, фабричных и торговых центрах. И он весь отобразился в явлении, до Витте чуждом России, — на спекуляции деньгами и ценностями, на поднятии со дна жизни к поверхности ее лиц и учреждений, руководивших этой спекуляцией. Я имею в виду банки. В нищей, полуголодной стране трепался весь обмотанный роскошью, весь просоченный жадностью, сотканный из бездушия и эгоизма банковский сгусток. Отделившись от отощавшего российского тела, сгусток этот попирал расступавшуюся перед ним толпу. Апогея цинизма он достиг в разгар Великой войны, вспухнув до гомерических размеров при Керенском, чтобы лопнуть у ног Ленина» [7, c. 131].

Развитие банковской системы было важнейшим условием модернизации, оно должно было привести к созданию нового центра власти и вызвать ослабление власти коронной.

По свидетельству И.И. Колышко: «Чтобы сделать банки гибче и услужливее, Витте выписал для руководства ими немецких и австрийских банковских служащих и создал банковские уставы, делавшие эти учреждения пешками в руках его кредитной канцелярии. Схема была простая. К Витте обращались русские или заграничные предприниматели. Вносили устав. Дело обделывалось посредниками». Уставы, прошения, гарантии — все это были формальности предрешенного дела. Но когда кончали с формальностями, Витте обыкновенно ставил условием, чтобы дело финансировалось тем или иным более или менее ему угодным банком. Это значило, чтобы данный банк выпустил в публику данные акции и внес в Государственный банк часть обусловленного акционерного капитала. Само собою разумеется, что выбор этого банка был заранее предрешен — первую свою мзду «посредники» получали с этого банка. И банк этот раньше официальных шагов успевал условиться с людьми Витте. Словом, дело делалось в двух плоскостях: официальной и приватной. В большинстве случаев авансы получались тогда, когда и устав еще не был написан. В крупных же размерах дележка начиналась по выпуске акций. Министр финансов устанавливал не только номинальную, но и выпускную цену акций. Собака зарыта была в последней. Если, например, сторублевую акцию запускали на биржу по 125 руб., то с одного маха зарабатывалась одна четверть акционерного капитала (то есть миллионы). Но выпускная цена была лишь фикцией: новые акции, еще до появления их на бирже, вздувались и проникали в публику по двойной и тройной ценам. Миллионные барыши помножались на два, на три, на десять. Акции, например, пресловутого Золотопромышленного общества, впоследствии перекрещенные в Ленские («Лена Захаровна»), акции Парвиайнен, Табачные, Салотопа, Лесные и другие доставались публике чуть ли не по удесятеренным ценам. Это был заработок банков — законный. Это была премия банкиров. Из нее выплачивались маклерские «посредникам», проводившим дело чиновникам, поездки, кутежи и расходы по делу. Второй, высший сорт участников, получал не деньгами, а акциями» [7, с. 132, 133].

Перевод российского рубля на золотой стандарт стал революционным явлением. Что это означало с точки зрения международных финансов? Однозначного ответа мы не найдем. Экономисты правого толка проклинали Витте, банкиры возносили до небес. Ответить на вопрос поможет статья в старом советском журнале: «…послевоенная политика американского финансового капитала состоит в насаждении золотого стандарта в европейских странах с целью создать „устойчивую обстановку и помешать торговому соперничеству конкурентов, прибегающих к «демпингу»“ на основе низкой валюты. „Мы не можем забывать, — пишет партнер Моргана, Лямонт, <…> — что развитие нашей внешней торговли, которая по импорту и экспорту достигла в 1928 г. 10 млрд долл., в значительной степени зависит от регулярного и четкого функционирования нашей международной банковской системы, которая в свою очередь во многом зависит от сохранения золотого стандарта“» [8].

С.Ю. Витте шел на включение слабой финансовой системы России в международную, где надеялся если не обыграть конкурентов, то подтянуться к ним.

Любимые детища бюрократии

Академик Б.В. Ананьич отмечал исключительную роль в учреждении акционерных банков биржевых спекулянтов и банкирских домов, которые действовали вместе с «князьями, чиновниками, генералами, адмиралами, купцами, профессорами» [9].

Петр Аркадьевич Столыпин на посту премьер-министра появился в тот момент, когда в результате Первой русской революции 1905 г. страна была потрясена. Рост промышленности, банков, торговли породили небывалые прежде конфликты. П.Б. Струве раскрыл обстоятельства политической зависимости российского государства от западных банков: «одним из устоев нашей конституции» является «внутренняя политическая и финансовая слабость России»; инвесторы претендовали на участие в государственном управлении.

О роли банковского капитала в политической жизни империи есть красноречивое свидетельство: «В 1910 году товарищ министра внутренних дел, небезызвестный Курлов (генерал, заместитель П.А. Столыпина по министерству. — Примеч. С.Р.), пишет министру финансов следующее. По сведениям Министерства внутренних дел, управляющий одним из филиалов Азовско-Донского банка, близкий родственник председателя правления банка, совершил одно из тех уголовно наказуемых, но никогда до суда не доходящих дел, которые обычны в практике руководящих кругов капиталистических предприятий (спекулировал в собственных интересах, потерял банковские деньги и списал их с прибылей отделения). По сведениям Министерства внутренних дел, Азовско-Донской банк усиленно финансирует кадетскую партию. Министерство внутренних дел полагает, что Министерство финансов могло бы намекнуть на щекотливое дело, предложить банку прекратить указанную противоправительственную деятельность.

Коковцов (министр финансов. — Примеч. С.Р.) коротко ответил, что не считает возможным принять какие-либо меры в этом направлении. Министерство внутренних дел на этом не успокоилось. Через некоторое время в следующем письме сообщается, что Азовско-Донской банк через члена правления А.И. Каминку (известный профессор гражданского права) широко финансирует провинциальную кадетскую прессу. Это сопровождается просьбой о принятии мер воздействия на банк. Ответа Коковцова на это письмо в деле нет. Его реакция выразилась только в нервной пометке карандашом: „Что же я могу сделать?“

Получается весьма живописный треугольник. Единственный неверноподданный банк («еврейский») предпочитает по политической линии сращиваться с кадетской партией, где все более крепло финансово-капиталистическое крыло (группа Струве). Следует грозный окрик начальства в лице той части правительственного аппарата, которая являлась наиболее чистым выразителем социальной сущности самодержавия. Окрик разбивается о глухую стену — представительство интересов финансового капитала внутри того же правительственного аппарата» [6, с. 255, 256].

Как отмечает И.Ф. Гиндин: «Банки были „любимым детищем правящей бюрократии“».

Последний рубеж

Перед государством встала задача укрепить систему управления, сбалансировав давление крупного капитала адекватной силой. Эта сила должна была опираться на внутренние (государственные) капиталы и на развитие сельскохозяйственного бизнеса. В структуре российского вывоза аграрный сектор был важнейшим: сельскохозяйственные продукты и сырье составляли 94,4%, промышленные изделия — 3,5%, полуфабрикаты — 2,1%.

Началась борьба за огромные бюджетные деньги. При этом в результате Великих реформ выросли поколения интеллигентной публики, они доминировали в редакциях газет, судах, университетах, земских учреждениях. Не случайно отечественная литература редко осмеливалась заявить что-то подобное этому: «У нас вообще принято как-то легко смотреть на роль банков, вернее — никак не смотреть. Между тем в действительности это страшная сила, которая кладет свою тяжелую руку на всех. Нарастающий капитализм является своего рода громадным маховым колесом, приводящим в движение миллионы валов, шестерен и приводов. Да, деньги давали власть, в чем Заполье начало убеждаться все больше и больше, именно деньги в организованном виде как своего рода армия. Прежде были просто толстосумы, влияние которых не переходило границ тесного кружка своих однокашников, приказчиков и покупателей, а теперь капитал, пройдя через банковское горнило, складывался уже в какую-то стихийную силу, давившую все на своем пути» [10].

9 ноября 1906 г. произошло событие, получившее название «Столыпинская реформа» и ставшее рубежным в истории России: обнародован указ императора, освободивший крестьян от власти общины и давший им право лично владеть собственной землей без общинного контроля. Они могли покупать землю по льготной цене в многолетний, почти беспроцентный государственный кредит; до 95% банковского процента оплачивала казна, а в Крестьянский государственный банк для продажи крестьянам передавались казенные и принадлежавшие царской семье земли. При этом земельные участки не продавались ни помещикам, ни сельским обществам, а только крестьянам, то есть спекуляция землей исключалась. В юридическом отношении «полуперсоны» (85% населения империи) становились независимыми. С опозданием более чем в полвека правительство исправляло старую ошибку.

Чтобы укрепить аграрный сектор, П.А. Столыпин бросил вызов финансовому миру и потребовал, чтобы государственный Крестьянский поземельный банк перешел в подчинение МВД (П.А. Столыпин занимал пост и министра внутренних дел) и выпустил облигационный займ на колоссальную сумму в 500 млн руб. Началась борьба с министром финансов В.Н. Коковцовым за создание инвестиционного банка для поддержки сельского хозяйства. Без государственной помощи аграрная реформа не могла быть доведенной до конца, в новой исторической драме практически повторялась ситуация Великих реформ.

Получив землю, крестьяне без кредитных средств были безоружной армией; государству следовало сделать решающий шаг для их поддержки, однако «бухгалтерский» подход В.Н. Коковцова, считавшего, что главным для министерства является не развитие, а накопление золотого запаса, вел политику П.А. Столыпина в тупик.

После убийства П.А. Столыпина, в конце 1911 г. в газетах появилась тема «национализации кредита» как отражение соперничества сельских хозяев с системой хлеботорговли, организованной рядом банков и французской зерноторговой фирмой «Луи Дрейфус». В.В. Шульгин, депутат Государственной думы, член Киевского клуба русских националистов, в статье «Столыпин и евреи» коснулся темы банковского кредита: «Перед смертью Столыпин носился с мыслью о „национализации капитала“. Это было начинание покровительственного, в отношении русских предприятий, характера. Предполагалось, что казна создаст особый фонд, из которого будет приходить на помощь живым русским людям. Тем энергичным русским характерам, которые, однако, не могут приложить своей энергии, так как не могут раздобыть кредита. Того кредита, той золотой или живой воды, которой обильно пользовался каждый еврей только в силу… „рождения“, то есть в силу принадлежности своей к еврейству.

В некоторых кругах существовало убеждение, что именно за этот проект „еврейство“ убило Столыпина. Если бы это было так, то это обозначало бы, что еврейство Столыпина не поняло…» [11].

Действительно, премьер-министр выступал за отмену всех ограничений для евреев, начиная с отмены «черты оседлости».

А.И. Солженицын, консультировавшийся с В.В. Шульгиным, продолжил тему о взаимозависимости «национализации кредита» и убийства Столыпина [12].

Впрочем, дело не в «еврействе», как покажется несведущему читателю, а в имперской экономической стратегии, которую осуществляли три силы: бюджетные средства государства, банковский международный капитал и банковский национальный капитал. Последний принадлежал старообрядцам, которые со времен Церковного раскола претерпели беспримерные гонения и стали особым субэтносом («русскими евреями»). Об их талантах свидетельствуют их дела: Радиевая экспедиция академика В.И. Вернадского, Аэродинамический институт, Третьяковская художественная галерея, Художественный театр (нынешний МХАТ), автомобильный завод АМО (советский ЗИЛ), завод «Электросталь» (входит в концерн «Росатом»), поддержка творческих поисков в искусстве, социальные программы. Они не доверяли представителям международного капитала и жестко конкурировали с ними.

Обе финансовые силы во время Первой мировой войны стали временными союзниками в стремлении возглавить имперское правительство, участвовали в Февральском перевороте, а после Октября их идейные представители входили в руководство Коммунистической партии, одни — сторонники Мировой революции (Л.Д. Троцкий), другие — сторонники построения социализма «в одной, отдельно взятой стране» (И.В. Сталин). Победили сталинисты, которые произвели в банковском деле революцию, установив двухканальное финансирование экономики под полным контролем Государственного банка.

Последний акт экономической драмы Российской империи завершился так. Накануне Февральского переворота съезды Объединенного дворянства пытались создать сильную организацию земельных собственников (совместно с крестьянами) по образцу Союза сельских хозяев Германии, чтобы взять в свои руки сбыт сельхозпродукции и оттеснить банковский капитал, отнимающий у аграриев основную прибыль. Если в Германии перед началом Первой мировой войны в Союз входило 350 тыс. собственников, то в российский Союз землевладельцев пожелало вступить всего 53 человека. Дворянство, некогда мощная опора государственного строя, сходило с исторической сцены. Фактически отстаивать имперские интересы было некому. Во время Гражданской войны в белогвардейской армии подавляющее большинство офицеров были «февралистами». 

У Истории свои сроки

В результате финансовой реформы, проведенной государством, начиная с 1860 г. стали катастрофически разрастаться противоречия между культурами имперской (петровской, пушкинской) и разночинной, теневой. Выдающийся культуролог русской эмиграции Владимир Васильевич Вейдле, никак не касаясь финансов, сделал обобщающий вывод: «Перемена, происшедшая таким образом в составе русского культурного слоя, имела огромное общегосударственное значение, не потому, конечно, что дворяне были хороши, а интеллигенты плохи, но потому, что дворяне были одновременно и культурным, и правящим слоем, а интеллигенция стала лишь частью культурного слоя и с самого начала противопоставила себя слою правящему. Отсюда и получилось то гибельное для России расщепление культурных сил… С середины ХIХ века единого культурного слоя в России действительно больше не было, а была бюрократия, была интеллигенция и были не примыкавшие ни к той, ни к другой образованные и творчески одаренные люди. Эти последние, чем дальше, тем больше, становились подлинными носителями русской культуры, но к русскому государству не имели никакого отношения — ни правительственного, как бюрократия, ни оппозиционного, как интеллигенция. Бюрократия и интеллигенция жили исключительно политическими интересами (хотя «политика» значила для них не то же самое) и потому хирели культурно… Достаточно было профессору не высказать одобрения студенческой забастовке, чтобы его отчислили от интеллигенции. Недаром существовали у нас две цензуры, действовавшие с одинаковым усердием и успехом, хотя одна имела в своем распоряжении государственный, а другая лишь общественный аппарат, одна — запрет, другая — организованную травлю. Травили у нас Леонтьева, Писемского, Лескова. К духовной свободе относилась враждебно как большая часть бюрократии, так и большая часть интеллигенции. Оттого-то подонки интеллигенции в союзе с подонками бюрократии и могли образовать послереволюционную правящую верхушку» [13].

Вспоминается роман Льва Толстого «Анна Каренина», события которого разворачиваются в послереформаторское время и главный герой которого помещик Константин Левин (а вовсе не Анна Каренина и не Алексей Вронский!) говорит о своей деятельности: «Так мы без расчета и живем, точно приставлены мы, как весталки древние, блюсти огонь какой-то».

В.В. Вейдле сделал убийственный с точки зрения общепринятых взглядов вывод, что время «Великих реформ — едва ли не самое трагическое в русской истории, когда весь еще не распавшийся культурный слой, включавший и подраставшую интеллигенцию, и правившее еще дворянство, и государство, и общество, и всю ту Россию, что была нацией, но не народом, обратился к этому народу, чтобы дать ему то, в чем, казалось, он нуждался, чтобы с ним соединиться, чтобы сделать нацией и его. Но время потому и было трагическим, что попытка не удалась, и все реформы, включая и освобождение крестьян, были приняты народом как барские затеи, которые могут быть выгодны ему или нет, но всегда остаются ему чужды» [13].

И что поразительно: никто ни в русской эмиграции, ни в Советском Союзе, не оспорил его. Все склонили головы и промолчали.

Окончательный приговор В.В. Вейдле звучит так: «…с шестидесятых годов начинается история русской революции. Быстро стали образовываться два враждебных механизма, бюрократический и интеллигентский, правительственный и революционный, два механизма, мешавшие видеть, мешавшие отличать реальные нужды страны от теоретических постулатов революции или контрреволюции, постоянно нарушавшие естественное развитие культурной жизни» [13].

Случайно ли, символично ли, но П.А. Столыпин был убит как раз во время торжеств по случаю 50-летия Великих реформ. Герой, переживший одиннадцать покушений и написавший в завещании: «Похороните меня там, где меня убьют», понимал, с какими силами боролся. Огонь был потушен.

Диктат

Уточним: французы имели сильные позиции в железнодорожном строительстве и машиностроении, судостроении, военной промышленности, нефтедобыче, угольной промышленности, металлургии; немцы — в машиностроении, электропромышленности, металлургии, железнодорожном машиностроении, судостроении; англичане — в нефтедобывающей промышленности, добыче меди, золота и платины.

В 1907 г. государственный долг Российской империи составлял 8594 млрд руб., из которых 60% приходилось на французские банки. Военные взаимоотношения России и Франции фактически были торговой сделкой. Военный министр В.А. Сухомлинов описал суть дела без дипломатических иносказаний: «Французы охотно шли навстречу нам в деле помощи по постройке железных дорог, в особенности тех из них, которые имели стратегическое значение. Таковыми были, конечно, линии, преимущественно направлявшиеся от центра к западной границе, а затем рокировочные, параллельные фронтам сосредоточения армий. Эти дороги, имевшие большое значение для военных целей, не могли быть всегда интересными в торговом отношении — их эксплуатация обещала убытки, а не доходы».

В.А. Сухомлинов привел фрагмент переписки министра финансов В.Н. Коковцова с министром иностранных дел С.Д. Сазоновым.

«Министр финансов. В. срочно.

Получено 17 июня 1913 года 639. В. доверительно. Милостивый Государь, Сергей Дмитриевич!

Приехавший в С.-Петербург председатель синдикальной палаты парижских биржевых маклеров г. де Вернейль сообщил мне, что он уполномочен передать взгляд французского правительства на выпуск в Париже русских государственных и гарантированных правительством займов. Взгляд этот он передал мне в нижеследующем изложении:

„Я уполномочен вам сообщить, что французское правительство расположено разрешить русскому правительству брать ежегодно на парижском рынке от 400 до 500 миллионов франков в форме государственного займа или ценностей, обеспечиваемых государством, для реализации программы железнодорожного строительства во всей империи на двояком условии:

1. Чтобы постройка стратегических линий, предусматриваемых в согласии с французским Генеральным штабом, была предпринята немедленно.
2. Чтобы наличные силы русской армии в мирное время были значительно увеличены…“» [14].

Невысокий ранг гостя показывал, что французы уверены в исполнении своих предложений и смотрят на переговоры как на формальность.

К 1914 г. 55% российских ценных бумаг принадлежали иностранному капиталу, что позволило председателю Совета синдиката «Продуголь», члену Совета министерства торговли и промышленности Н.С. Авдакову считать российский торгово-промышленный капитал как «силу, равновеликую правительству».

Банковский аналитик писал: «Русская казна действительно „платила дань“ французским банкам, и те имели возможность оказывать непосредственное или даже политическим путем давление на Министерство финансов… Таким образом сращение русских банков с правительственным аппаратом страны и общность интересов русских и заграничных банков привели к широко поставленной эксплуатации казны в интересах русского и заграничного капитала[6, с. 254, 255].

В объяснительной записке к проекту государственного бюджета на 1913 г. премьер-министр и министр финансов В.Н. Коковцов был вынужден признать, «что в настоящее время производство существующих фабрик и заводов не может в полной мере удовлетворить внутреннему спросу, и страна, обладающая неизмеримыми запасами естественных богатств, вынуждена испытывать недостаток чугуна, железа, топлива и других необходимых предметов». Он указывал как на одну из проблем на деятельность монополистических синдикатов, которые «не останавливаются нередко перед искусственным понижением предложения товаров, на которые имеется растущий спрос, поднимают цены и приводят к необходимости открывать границы для иностранного ввоза».

Финальный аккорд французских займов прозвучал в конце Гражданской войны, во время восьмимесячного существования «Государства Крым». Правительство Франции в обмен на поддержку Русской армии генерала Петра Врангеля вынудило его подписать финансовый договор:

«30 августа 1920 года в английских газетах был опубликован текст договора между Францией и ген. Врангелем. Текст этот содержал признание финансовых обязательств русских правительств по отношению к Франции в полном объеме и выплату долгов с рассрочкой на 35 лет и с годовым процентом в 6,5%. Выплата эта должна была гарантироваться, в частности, предоставлением Франции эксплуатации всех русских железных дорог, предоставлением всего экспортируемого с Украины и Кубани зерна, правом получать 3/4 русской продукции нефти и 1/4 продукции угля Донецкого бассейна» [15].

Золотой запас спит на боевом посту

Золотой запас России в 1914 г., перед началом Первой мировой войны, был крупнейшим в мире и составлял 1695 млн руб. (1311 т золота, более 60 млрд долл. по курсу 2000-х годов).

Министр земледелия Александр Васильевич Кривошеин писал: «Россия была одной из редких стран, где сумма кредитных билетов в обращении была ниже суммы золотого запаса» [16].

«Громадная инертная масса», несмотря на острую нужду народного хозяйства в инвестициях, не была использована для разрешения острейшего экономического противоречия между бурно развивающейся промышленностью и примитивным земледелием. Премьер-министр и его соратник министр земледелия А.В. Кривошеин не смогли преодолеть сопротивление финансовой элиты.

Только в январе 1914 г. А.В. Кривошеину удалось изменить стратегическое планирование в империи. Объявленный с его подачи «Новый курс» нового министра финансов Петра Людвиговича Барка увеличивал капиталовложения в народное хозяйство, осуждалась прежняя система, «которая наполняет государственное казначейство ценою разорения, духовного и хозяйственного, всего народа». Отныне финансовая система должна была работать «на началах производительных сил». Более того, были приняты пятилетние (!) планы земельных улучшений и расширения сети железных дорог на 50%, включая Турксиб и Южно-Сибирскую магистраль, было решено строить электростанции на Днепре и Волхове. Но это было реализовано уже в СССР. До начала Первой мировой войны оставалось восемь месяцев.

Генералитет против

Во время мировой войны, когда выявились роковые просчеты в снабжении фронта, на сцену вышли генералы. Нужда в вооружении и боеприпасах была настолько безмерной, что к военным заказам ринулась целая армия лоббистов, банкиров, политиков, аристократов, в том числе иностранцев. Ситуация осложнялась тем, что правительство было не в состоянии обеспечить работу военной промышленности. В стране царило двоевластие: Ставка Верховного главнокомандующего контролировала огромные территории, где у правительства не было никаких прав, но в тылу, в вопросах выдачи заказов ситуация была обратной.

Генерал-лейтенант (затем генерал от артиллерии) Алексей Алексеевич Маниковский, начальник Главного артиллерийского управления (ГАУ), можно сказать, пошел по пути Столыпина.

В его книге говорится: «Но при первых же известиях о крайнем недостатке боевого снабжения на фронте и возможности вследствие этого „хорошо заработать“ на предметах столь острой нужды „известную“ часть общества бывшей царской России охватил беспримерный ажиотаж. Именно 76-мм (3-дм) снаряд и был тем первым лакомым куском, на который оскалились зубы всех шакалов, жаждущих только легкой наживы и у которых оказывалось подчас немало сильных покровителей…» [17].

Читаем у генерала А.И. Деникина: «Эта весна 1915 г. останется у меня навсегда в памяти. Тяжелые кровопролитные бои, ни патронов, ни снарядов. Сражение под Перемышлем в середине мая. Одиннадцать дней жесточайшего боя Железной дивизии… Одиннадцать дней страшного гула немецкой тяжелой артиллерии, буквально срывавшей целые ряды окопов вместе с защитниками их… И молчание моих батарей… Мы не могли отвечать, нечем было. Даже патронов на ружья было выдано самое ограниченное количество. Полки, измотанные до последней степени, отбивали одну атаку за другой… штыками или, в крайнем случае, стрельбой в упор. Я видел, как редели, ряды моих стрелков, и испытывал отчаяние и сознание нелепой беспомощности. Два полка были почти уничтожены одним огнем… И когда после трехдневного молчания нашей шестидюймовой батареи ей подвезли пятьдесят снарядов, об этом сообщено было по телефону всем полкам, всем ротам, и все стрелки вздохнули с облегчением.

При таких условиях никакие стратегические планы — ни на Берлин, ни на Будапешт — не могли и не должны были более осуществляться [18].

Со страниц газет, с трибуны Государственной думы, из гостиных великих князей и банкиров на ГАУ сыпались обвинения в пораженческой политике и требования без бюрократических проволочек «заказывать снаряды не только совершенно ничтожным заводам, но иногда даже не заслуживающим доверия аферистам, обещавшим быстро оборудовать новые предприятия».

В результате «расплодилась масса мелких, немощных в техническом отношении и просто дутых предприятий, поглощающих с поразительной прожорливостью и с ничтожной производительностью всякого рода оборудование, инструментальную сталь, металлы, топливо, транспорт, рабочие руки и технические силы, а также валюту».

Не помогло и образование в мае 1915 г. Особого совещания по обороне государства, куда вошли многие депутаты. Лоббизм усилился, начался «крестовый поход на казенный сундук под видом спасительных для армии предложений».

Одна новация Особого совещания стала источником новых банковских доходов. Для гарантии исполнения заказов подрядчику из казны следовало выплатить аванс (до 65% от суммы заказа) под обеспечение (если такового не имелось у подрядчика) банка. Банки выдавали гарантии под огромные проценты. «Гарантия» вынуждала экономить на всем. Заказы исполнялись частниками с опозданием, намного дороже и более низким качеством, чем на государственных заводах.

Например, средняя цена 3-дюймовой шрапнели на государственном заводе была 9,83 руб., на частном — 15,32 руб. По А.А. Маниковскому, общая переплата бюджетных средств в 1916 г. составила 1 094 125 000 руб.

Союзники по Антанте тоже зарабатывали на поставках оружия. Под гарантии английских банков российские военные заказы передавались представителю американского банковского синдиката Моргана, а тот распределял их между американскими фирмами. Англичане как посредники получали огромную выгоду.

«В результате действий лондонского комитете война для России стала непосильно дорогим удовольствием: если в 1914 году день войны стоил российской казне 9,5 млн руб., то после начала работы комитета эта цифра выросла до 60–65 млн руб. Пулеметы Кольта, например, Россия вынуждена была закупать по 1250 долл. При себестоимости 200 долл. и средней рыночной цене 700 долл. То же происходило со всеми американскими товарами. За время работы комитета Китченера и Эллершоу США полностью избавились от внешних задолженностей. Общая стоимость русских заказов в Америке оценивалась в 7 млрд руб. золотом. Чистая прибыль 50 американских компаний-лидеров, только по официальным отчетам, которые считаются сильно заниженными, составила около 3 млрд долл.

В июле 1915 г. агент министерства торговли и промышленности Медзыховский выступил в Совете министров с докладом «О вреде монопольной агентуры Моргана, что вредно бы отразилось на цене и выполнении военных заказов». Реакции властей на этот доклад не последовало: уж слишком многие грели руки на деятельности лондонского комитета, да и ссориться с Англией было не время» [19].

Показательно обращение А.А. Маниковского к военному атташе в Париже полковнику графу А.А. Игнатьеву: «Спасите нас от здешнего филиала Шнейдера — французского посольства, требующего от нас в разгар войны вагонов для доставки через Финляндию апельсинов! …Путиловский завод: уже чувствуется Ваше влияние, так как представители Шнейдера сейчас сильно сбавили тон и употребляют усилия к тому, чтобы только сохранить лицо.

Конечно, Вам возня с этими господами особого удовольствия не доставляет, как и мне тоже! Но что поделаешь, раз приходится оберегать тощую русскую казну от покушения этих проходимцев…» [20].

20 октября (2 ноября) 1916 г. А.А. Маниковский «созрел» для системного действия: правительству был направлен Доклад ГАУ «Программа строительства новых военных заводов», который представлял собой предложение руководства военной промышленности начать перестройку российской экономики и ограничить претензии буржуазии. Согласно Программе сильное ядро государственных заводов должно составлять основу промышленности в военное время, а после войны — быть регулятором цен и лидером научно-технического развития. Частные заводы должны были укрепляться «ячейками военных производств под контролем ГАУ», что означало ни много ни мало, как максимальное государственное участие в организации военной промышленности «на основах государственного социализма». Программа указывала правительству направление действий: «После войны частная промышленность должна заняться своим прямым делом — работать на великий русский рынок, который до войны заполнялся в значительной степени зарубежными фабриками… Вот поистине благородная задача для нашей частной промышленности — завоевать свой собственный рынок» [21].

К главным управленческим силам государства, бюрократии, высшему дворянству и буржуазии, прибавился генералитет.

Мысль о диктатуре исходила от генерала А.А. Маниковского. Показательно, что британский военный министр генерал Китченер отвергал все попытки представителей ГАУ избавиться от посредников и иметь дело напрямую с заводами. И начальник штаба Верховного главнокомандующего (великого князя Николая Николаевича) генерал Янушкевич стоял на стороне Китченера — «по политическим соображениям». Читаем в книге А.А. Маниковского: «Без особо ощутительных для нашей Армии результатов, в труднейшее для нас время пришлось влить в американский рынок колоссальное количество золота, создать и оборудовать там на наши деньги массу военных предприятий, другими словами, произвести на наш счет генеральную мобилизацию американской промышленности, не имея возможности сделать того же по отношению к своей собственной».

Генерал Алексеев предложил царю для наведения порядка в управлении учредить институт «военного диктатора»: «Повеления избранного Вашим Величеством верховного министра государственной обороны должны исполняться внутри империи всеми без изъятия правительственными местами и общественными учреждениями, а равно должностными лицами всех ведомств и всем населением как высочайшие Вашего Императорского Величества повеления.

Верховный министр государственной обороны должен исключительно и непосредственно подчиняться Вашему Императорскому Величеству (…)». (Цит. по: [22]).

Предложение генерала Алексеева было отвергнуто, в нем было усмотрено покушение на прерогативы самодержца.

Тем не менее правительство относилось к банкам с должной настороженностью как к большой и политически опасной силе, что вылилось в превентивной мере — наделением министра финансов правом проводить ревизии банков.

Генерал Маниковский после Февральской революции 1917 г. стал временно управляющим военным министерством Временного правительства, после Октября 1917 года — начальником Артиллерийского управления и Управления снабжения Рабоче-крестьянской Красной армии. Благодаря ему Красная армия была в достаточной мере обеспечена оружием и боеприпасами.

Находясь в эмиграции, бывший депутат Государственной думы и член Особого совещания по обороне Василий Витальевич Шульгин составил схему развития государственного кризиса в империи и в одном из пунктов записал: «Недовольство высших офицеров» [23]. (Участие генералитета в Февральском перевороте — исторический факт.)

Накануне переворота торговля слилась с ростовщичеством

На заседании Государственной думы 4 ноября 1916 г. священник Константин Околович, член думской фракции правых, буквально разгромил существующие экономические порядки: «Вы помните, что сказал бывший товарищ министра Григорий Вячеславович Глинка в первый день, 25 августа, на съезде уполномоченных по продовольствию. Он сказал: „Останавливаясь на двух цифрах: триста миллионов пудов хлеба, закупленных в первый год войны, и пятьсот миллионов — во второй год, что равняется миллиарду рублей, мы должны с удовольствием констатировать, что у нас имеются еще громаднейшие запасы хлеба, у нас еще, по подсчету, старого урожая имеется свыше полумиллиарда пудов. Мне хочется огласить эти цифры, — говорил Г.В. Глинка, для того, чтобы вся наша страна, все наше общество, наши союзники и, наконец, наши враги знали, что мысль истощить войной продовольственные запасы России есть мысль вздорная и никоим образом не осуществимая». И вот, несмотря на такие громадные запасы, несмотря на изобилие плодов земных, несмотря на то, что Россия третий год не вывозит своих запасов за границу и является как бы изолированной страной в торговом отношении, несмотря на все это, цены на готовые продукты первой необходимости, на продукты нашего производства не только не склонны к понижению, а все более и более поднимаются, а продукты питания с рынков все более и более, чаще и чаще исчезают. Наша страна, богатая и обильная естественными продуктами, сразу оказалась как бы страной нищенской и жалкой. Посмотрите, в земледельческой, хлебной стране мы наблюдаем бесконечные хлебные хвосты. Дают нам после многих часов стояния не больше двух-трех фунтов хлеба…

Мучной, молочный, сахарный голод возникает исключительно по стачке крупных спекулянтов, забирающих в свои хищные лапы массу продуктов, удерживающих эти продукты до тех пор, пока цены не будут взвинчены до голодной высоты… Торговля смешалась с ростовщичеством, почувствовала себя освобожденной от всяких законов экономической логики… Когда же правительство начинает бороться с этим, когда оно начинает вводить таксы, то вы обратите внимание, что все предметы, на которые объявлена такса, на следующий же день в лавке не оказываются. Вы вспомните, когда в Петрограде пробовали ввести обязательную таксу на мясо в розничных лавках, то немедленно забастовала вся так называемая площадка, т.е. организация, где продается живой скот. Когда были сделаны попытки повлиять на эту площадку, то что-то неладное начало твориться на мясной бирже. Когда пытались воздействовать на мясную биржу, то вдруг, точно по мановению волшебной палочки, прасолы самых разнообразных местностей России перестали доставлять скот в Петроград. Любопытно при этом вспомнить отмеченный в печати отзыв члена Государственной думы Зверева-2. Он говорил, что у них в Нижегородской губ., в частности, в Арзамасском уезде, прежние крупные прасолы имеют меньше работы, нежели невесть откуда вынырнувшие мелкие торгаши, скупающие большими партиями скот, получающие по первому же телеграфному требованию крупные сумм, немедленно получающие вагоны для отправки скота, как только его пожелают отправить. Сама собой напрашивается мысль, что кто-то взял всю нашу торговлю, мясную, хлебную и молочную, в свои руки и руководит повышением и понижением цен. Есть какой-то вампир, который овладел всей Россией. Своими отвратительными губами он прилип к сердцу ее народнохозяйственного организма; в своих клещах он крепко держит голову, мешает работать мысли. Имя этому чудовищу — банки… Печать отмечала, что за годы войны банки стали собственниками многих заводов. Банковские операции с сахаром представляют собой явление того же порядка, как и торговые сделки с мясом, хлебом, овсом и многими другими продуктами».

Далее Константин Околович привел несколько примеров спекуляций банков продуктами питания и, в частности, сказал: «Все, от низшего до высшего, кричат о дороговизне и показывают кулак в кармане, а настоящей борьбы с нею не ведут, как будто бы кто-то запрещает, как будто есть какая-то неведомая сила, которая мешает приступить к борьбе с дороговизной». И привел для примера высказывание некоего генерала, который предложил свой рецепт: повесить на железнодорожной платформе одного начальника станции, одного купца и одного банкира и „пустить это трио“ по всем железным дорогам» [24].

«Неведомая сила», о которой говорил священник, уже вырвалась из-под контроля государства.

К началу 1917г. цены на продовольствие в Петрограде увеличились: на пшеничную муку на 269%, на ржаную — на 243, на соль — на 500%, на сахар — на 457%, на обувь и одежду — в 4–5 раз. 

В это же время военное министерство (под воздействием А.А. Маниковского) усилило на заводах контроль военной приемки. Власть почувствовала угрозу, исходившую от крупного капитала. Оппозиция назвала действия правительства «государственным социализмом». Так, министерство путей сообщения планировало помимо казенной добычи угля и нефти расширение собственного транспортного машиностроения и создания собственных металлургических заводов. Некоторые заводы были национализированы. Стала осуществляться относящаяся к началу 1914 г. идея правительства ввести пятилетние циклы планирования строительства железных дорог, портов, крупных гидроэлектростанций (Днепровской и Волховской, которые были построены уже в первые советские пятилетки).

Начав борьбу с частными монополиями, руководители обороны и военной промышленности подчеркивали неэффективность и коррумпированность существующего порядка управления. Соответственно, промышленники и банкиры выступали против усиления государственного контроля. Такой же конфликт интересов наблюдался и в других важнейших отраслях экономики — прежде всего в угледобыче и хлеботорговле.

Американские банки выходят на свет

После неудачной попытки разгромить российскую армию в 1915 г. в Германии обнаружилась тяга к сепаратному миру. Соответствующий зондаж шел через нейтральные страны, в том числе Данию, Голландию, Испанию, Швецию. В датских и шведских газетах появились пацифистские публикации.

Английская и французская разведки наблюдали за российскими посольствами с повышенным интересом, едва ли не большим, чем за германским и австрийским. Страх российско-германского сепаратного мира был головной болью Лондона и Парижа. Если Россия вышла бы из войны, победа Германии была бы гарантирована.

И вот Европу посетила многопартийная делегация депутатов Государственной думы, которую возглавлял товарищ (заместитель) председателя ГД, октябрист Александр Дмитриевич Протопопов, в ее составе был и председатель конституционно-демократической партии, руководитель оппозиции П.Н. Милюков, который в Лондоне имел встречи на высшем уровне, даже с королем. (В руководстве партии была популярна цитата из «Энеиды» Вергилия: «Если небесных богов не склоню — Ахеронт я подвигну». Иначе говоря, угроза властям Рекой Ада.)

Возвращались депутаты через Стокгольм. Там и случилось событие, давшее толчок началу заговора. Находившийся в Стокгольме бывший сотрудник Витте, ныне газетный публицист И.И. Колышко, близкий знакомый А.Д. Протопопова, свел последнего с Варбургом, гамбургским банкиром (партнером российских банкиров Гинцбургов), и советником германского посла Люциуса по банковским делам. На встрече в «Роял-отеле» разговаривали о возможности сепаратного мира. Варбург не сказал ничего нового, что ранее не доводилось до российских официальных лиц. Предыдущие зондажи заканчивались, как только из Берлина предлагали Петрограду послать серьезный сигнал о готовности к переговорам. Никакого сигнала никто не посылал.

Определенное значение имело и то обстоятельство, что у банкиров имелись свои контакты и что российское министерство финансов получало кредиты от некоторых итальянских и шведских банков под гарантии «со стороны российских коммерческих банков» [1, с. 92].

В стокгольмских переговорах А.Д. Протопопова была одна неразгаданная современниками тайна, которая вела к стратегическим интересам США и одновременно базировалась на стремлении российского правительства вырваться из-под финансового давления британцев. Лондон к тому времени был в больших долгах перед Уолл-стритом, и американцы в духе своей стратагемы «коммерческой войны» намеревались вытеснить англичан из России и занять их место. При этом французы тоже были настроены весьма прагматично. На экономической конференции союзников в Париже в июне 1916 г. Англия и Франция, помимо планов экономического «освоения» побеждаемой Германии, также дальновидно обсуждали юридические основы своей финансовой гегемонии в России [25].

За океаном не дремали. У Фрица Варбурга был прямой контакт с американцами, его брат Пауль был женат на дочери американского банкира Леба, совладельца крупной американской финансовой группы «Кун, Леб и Ко». В мемуарах устроителя встречи шведско-американского банкира Олафа Ашберга говорится, что основной темой беседы с Протопоповым был не сепаратный мир, а русско-американские финансовые перспективы. Дело в том, что Петроград тоже хотел выйти из-под финансового контроля Лондона, чтобы развязать себе руки для более свободного планирования ближайшего будущего. Получив американский кредит, Россия значительно укрепила бы не только рубль, но и свои позиции в Лондоне и Париже, сыграв на англо-американской конкуренции. Соответственно, у английской разведки были все основания оценить фигуру А.Д. Протопопова как сильную и опасную.

В Стокгольме разыгрывалась мировая финансово-политическая комбинация, которая обернулась публичным скандалом в Петрограде.

Вернувшись домой, Протопопов, не понимая, что играет с огнем, разболтал информацию о встрече с немцем, придав себе вид вершителя судеб человечества. Вскоре Милюков, то ли получив рекомендацию из британского посольства, то ли по собственному почину, поднял тревогу. Позже Милюков признался: «Естественно, что вызов А.Д. Протопопова к царю тотчас по возвращении из-за границы и ласковый прием в Ставке вызвали усиленный интерес к его беседе с Варбургом в Стокгольме» [26].

16 сентября 1916 г. произошло событие, которое возымело печальные последствия. А.Д. Протопопов, заместитель председателя Государственной думы, октябрист, крупный землевладелец, владелец завода и предводитель дворянства Симбирской губернии, был назначен управляющим министерством внутренних дел. Кроме того, он был членом Особого совещания для обсуждения и объединения мероприятий по обеспечению топливом и председателем Совета съездов представителей металлургической промышленности.

Император предполагал, что А.Д. Протопопов как депутат ГД сможет уменьшить враждебность большинства Думы в отношении правительства.

Перемена в настроениях оппозиционного Прогрессивного блока произошла, словно кто-то нажал на невидимую кнопку. Призрак сепаратного мира стал окутывать Петроград. Теперь назначение А.Д. Протопопова оценивалось как коварная игра Царского Села.

Начальник царской охраны генерал Спиридович отметил, что «наступление на правительство началось с осени, после возвращения из-за границы депутации Государственной думы и Государственного совета». Стали широко распространяться слухи, что «Царица по своим симпатиям чистейшая немка и работает на Вильгельма. Клеветали, что с целью подчинения Государя влиянию Царицы его опаивают каким-то дурманом, что расслабляет ум и волю Государя. Клеветали, что Распутин состоит в интимных отношениях с Царицей.

Депутат Думы А.Ф. Керенский на общем собрании присяжных поверенных Петрограда заявил, что «революция может удастся только сейчас, во время войны, когда народ вооружен, и момент может быть упущен навсегда»

«Капитал стремился к власти. Победа русской армии ему была страшна, так как она лишь бы укрепила самодержавие, против которого они боролись, правда, тайно, лицемерно» [27].

Поданный П.Н. Милюковым на заседании Государственной думы «штурмовой сигнал» (обвинение царской семьи в предательстве, старт Февральского переворота) следует рассматривать и с точки зрения экономической борьбы внутри Антанты.

«Общая зависимость России от своих „союзников“ возросла за годы войны во много раз. Внешний долг, государственный и железнодорожный, увеличился с 6 до 15 млрд руб., притом не в падающих бумажных рублях, а в мало снизившихся против своего золотого содержания и восстановленных вскоре после войны иностранных валютах. Страна, с трудом оплачивавшая обязательства по своим довоенным долгам, несмотря на все свои огромные военные доходы, прекрасно сознавала, что даже в случае „победоносной“ войны она не будет располагать никакими ресурсами для послевоенного развития экономики. Поэтому все послевоенные планы Временного правительства были рассчитаны на приток иностранного капитала.

По подсчетам правительственных органов, необходимо было не менее 10 млрд руб. для того, чтобы вывести страну из послевоенной разрухи и расширить ее горно-металлургическую базу настолько, чтобы обеспечить значительный экономический рост. Главные расчеты основывались на планах привлечения американского капитала, рядившегося в тогу «аполитичного» капитала. Отчасти разделяя эти представления, отчасти спекулируя на них, русская монополистическая буржуазия выражала полную готовность на предоставление американскому капиталу широчайших концессий, означавших по существу передачу в его полное распоряжение огромных экономических районов Востока. Вопреки всем своим надеждам в годы войны на освобождение от иностранной зависимости империалистическая буржуазия уже в июне 1917 г. взяла курс на привлечение американского капитала в железнодорожное строительство, в металлургию и другие основные отрасли экономики в форме «предпринимательского капитала» [6, с. 403, 404].

Накануне Февральского переворота, 2 января 1917 г., в Петрограде было открыто отделение американского «Нейшнл Сити-банка» (National City Bank of New York), и первым клиентом стал киевский миллионер, член масонской ложи Великий Восток народов России, будущий министр иностранных дел Временного правительства М.И. Терещенко, получивший бланковый (необеспеченный) кредит в 100 тыс. долл. Показательно, что американская компания «Стандарт Ойл» (действовала с помощью этого же банка) была крайне заинтересована в проникновении в российскую нефтедобывающую промышленность, но сдерживалась российским правительством.

За месяц до вступления США в войну (7 апреля 1917 г.) «Стандарт Ойл» приняла программу расширения своих месторождений: «знать, что делается на всех шельфах за границей в смысле разведочных работ и передачи собственности»; «находиться в поле зрения каждого владельца собственности, который может захотеть продать ее или отдать в аренду»; «собирать данные относительно будущих районов нефтяного производства на земном шаре и проявлять интерес к наиболее перспективным из них». Ближний и Средний Восток, Кавказ, Средиземноморье и Балканы — вот первейшие границы этой программы.

В апреле 1917 г. «сторонник освобождающихся народностей» (то есть дезинтеграции империй) Чарльз Крейн (председатель финансового комитета Демократической партии США, советник президента), покровительствовавший Л.Д. Троцкому, вместе с ним одним пароходом выехал в Россию. После окончания мировой войны Крейн входил в делегацию США на Парижской мирной конференции и затем контролировал передел границ Турции, имея в виду и перераспределение ближневосточных нефтяных месторождений.

Также сразу после Февраля сенатор, бывший государственный секретарь США Элиу Рут был отправлен в Россию со специальной миссией, в составе которой были генералы, банкиры, промышленники. Американцы имели широкие виды: «В начале лета 1917 года американская миссия Стивенса, прибывшая в Россию, добивалась контроля над всеми главными железнодорожными магистралями страны, и в первую очередь над железной дорогой, связывающей Владивосток с жизненными центрами европейской части России. Были подготовлены соответствующие договоры, предоставляющие американским монополиям многочисленных концессий право на добычу нефти, угля, железной руды в различных российских регионах [28].

Тогда же в Петроград прибыла французская делегация во главе с министром вооружений Альбером Тома, у которой были свои виды — не допустить выхода России из войны. Кстати, в феврале 1917 г. во время антиправительственных демонстраций в Петрограде и бунта запасных полков французская разведка доносила в Париж, что английский посол Бьюкенен «не покидал кулис заговора» [29].

Сталин, Дзержинский, банки (литературный опыт о банках)

В Кунцеве на даче председателя правления Промбанка Александра Краснощекова (он же Абрам Тобинсон; прибыл в Россию вместе с Чарльзом Крейном) собрались друзья: брат хозяина Яков, начальник Секретно-политического отдела ГПУ Яков Агранов, журналист Осип Брик с женой Лилей, поэт Владимир Маяковский, цыгане в ярких рубахах и юбках и другие гости. Выпивали, веселились. Цыгане пели в честь хозяина: «К нам приехал наш любимый Александр Михайлович дорогой!» Яков Краснощеков бросил им несколько золотых червонцев.

Через несколько дней председатель ГПУ Ф.Э. Дзержинский докладывал Генеральному секретарю ЦК ВКП(б) И.В. Сталину:

– Председатель «Торгово-промышленного банка» Краснощеков арестован. Даже Агранов, который наблюдает за интеллигенцией и насмотрелся всякого, настаивает на этом. Установлены бесспорные факты преступного использования средств в личных целях, устройство безобразных кутежей, использование хозяйственных сумм банка в целях обогащения родственников… Этот американец слишком далеко зашел!

Однако Сталин не слишком опечалился. Он помнил, что Краснощеков в бытность председателем правительства буферной Дальневосточной народной республики отличался «стремлением к личной диктатуре», отчего и был убран с Дальнего Востока.

Дзержинский стал описывать деяния банкира:

– Создал «Российско-американскую индустриальную корпорацию» совместно с американскими дружками. Якобы для инвестиций из Америки в нашу экономику. В Америке есть подобная — «Америкэн-Рашен Индастриэл Синдикат Инк». Никаких денег нам не пришло, зато здесь выплатили дружкам под будущие переводы 150 тысяч долларов. И к тому же Краснощеков состоит у Крупской членом комиссии по воспитанию молодежи.

– Вот сукин сын! — заметил Сталин.

Дзержинский продолжил сагу о подвигах арестованного:

– Родной его брат Яков — один из первых клиентов банка. Кредиты в разных формах и на разные фирмы всего под полтора-два процента… Его задолженность банку превышает обеспечение более чем в 80 раз, а банк этим не смущается… Кредиты брат пускает в оборот на черной бирже и гребет деньги лопатой. Еще создал общество «Американско-Русский Конструктор». В акционерах он сам и ближайшие родственники. Банк передал им все свои строительные работы. Никаких договоров или соглашений не заключается, сметы не проверяются. Банк нашпигован краснощековскими племянниками, племянницами и дружками.

Сталин сказал:

– Частные банки нас раздевают, надо что-то делать… Мы выделяем на стройки деньги из бюджета, а они на эти деньги спекулируют на бирже. Это проблема! [30]

Почему устранен НЭП

Принято говорить, что НЭП исчезал «постепенно», по мере исчерпания потенциала. На самом деле есть граница, перейдя которую сталинская группа отказалась от него. Это произошло тогда, когда выяснилось, что огромные финансовые средства, выделенные на индустриализацию, через коммерческие банки перетекают в более выгодные торговые операции. Тогда и было принято решение о создании двухуровневой финансовой системы СССР. 30 января 1930 г. вышло постановление ЦИК и СНК СССР «О кредитной реформе». Оно коренным образом меняло денежную систему, ликвидировало взаимный кредит между организациями и предприятиями госсектора. Его действие распространялось и на все кооперативные виды собственности. Коммерческое кредитование заменялось исключительно банковским.

«К началу 1930 г. стало ясно, что на пути дальнейшего развертывания индустриализации и колхозного строительства встала неодолимая сила „рубля“, то есть финансовой системы страны, созданной в годы НЭПа. Кредитно-денежные отношения, сформированные в эти годы, еще продолжали работать. Деньги и кредит через отделения Госбанка и специализированные банки уходили к надежным заемщикам. Происходило перераспределение ресурсов, административно предназначенных для индустриальных проектов… Предприятия и стройки, выделенные как „титульные“ в пятилетнем плане, пользовались своей привилегией для получения банковского кредита, не подтвержденного обязательствам. Необеспеченные кредиты могли использоваться как для создания производственного запаса, так и для проникновения в кассовый оборот, поскольку строгих правил отделения кассового оборота от безналичного в этот период еще не существовало. Взлет капитального строительства в 1930–1931 гг. был обеспечен за счет лишения доступа к ресурсам непрофильных секторов экономики».

Другими словами, государственные кредиты больше не могли превращаться в наличные деньги. «Именно в эти годы сложился единый, монопольно контролируемый государством фонд заработной платы, обслуживаемый кассовой наличностью Государственного банка СССР. Никакие другие денежные инструменты не могли проникнуть в розничный оборот государственной и кооперативной торговли (исключение составляли специальные боны в системе Торгсина)».

«Именно преобразования в денежной сфере 1930-х годов и создали ту экономическую основу, которая обеспечила устойчивость советской экономике и которая работала в самых трудных обстоятельствах несколько десятилетий. Эта основа была рыночной, то есть связанной с фундаментальными законами экономики индустриального типа, но одновременно обладала своеобразными, ярко выраженными чертами, отличавшими ее от принципов построения денежной экономики в странах развитого рыночного хозяйства… Денежное хозяйство советского типа… приобрело черты, которые заставляют говорить о нем, как об уникальном явлении, как о способе выживания экономики во враждебной среде». Не случайно И.В. Сталин говорил о действии закона стоимости в социалистической экономике. При этом основные природные ресурсы были бесплатными. «Эта денежная система, связанная с именем наркома (министра) финансов А. Зверева, оказалась адекватной для страны нищей деревни и полунищих „поселений городского типа“».

В 1933 г. президент США Франклин Делано Рузвельт, используя советский опыт, подписал аналогичный закон (Banking Act of 1933), называемый также по фамилиям его инициаторов Законом Гласса — Стигалла (Glass — Steagall Act), который действовал до конца XX в.: коммерческим банкам запрещалось заниматься инвестиционной деятельностью, были существенно ограничены права банков на операции с ценными бумагами и было введено обязательное страхование банковских вкладов.

«Советская экономика была жизнеспособна вплоть до середины 1970-х годов, несмотря на то, что «была отягощена чертами автаркии, изолированности от процесса мирового научно-технического прогресса. Это означает, что в самой этой системе, даже в условиях политических ограничителей, снижавших ее эффективность, были выработаны некие механизмы, придававшие ей устойчивость и сопротивляемость тому политическому прессу, которому она подвергалась». После 1953 г. в течение длительного периода денежная политика действовала в духе сложившейся при И.В. Сталине дефляционной модели. Но начиная с середины 1960-х годов, под воздействием либеральных «косыгинских» реформ вектор денежной политики постепенно изменился в направлении инфляционных послаблений. Те инфляционные послабления, которые имели место в 1965–1975 гг., оказались как нельзя более адекватны тенденциям экономического роста. Однако после 1975 г. экономика привыкла к ускоренному росту наличной денежной массы. И инфляционная модель развития складывалась в то время, когда материальные, прежде всего человеческие, ресурсы дальнейшего роста были исчерпаны… К 1985 г. советская экономика подошла с глубоко расстроенной денежной системой. Уже были пустые прилавки, но глубина расстройства денежной системы скрадывалась буйным развитием теневого сектора экономики, что еще более усугубляло расстройство, поскольку вымывало ресурсы всех видов из государственного распределения, тесно увязанного со времен становления советской политики доходов с минимальной потребительской корзиной».

Наличные деньги внедрялись через теневой рынок в сферу, подлежащую исключительно государственному контролю, и размывали его. Как только государство разрешило предприятиям использовать свою прибыль (согласно Закону о государственном предприятии 1987 г.), начался развал финансовой системы, «бегство от денег», дикая инфляция, товарный голод. Образно говоря, когда-то отмененный НЭП стал возвращаться. Теневой сектор экономики и его деятели стали «агрессивно разрушать те опоры, которые придавали устойчивость государственному денежному хозяйству», а затем и претендовать на политические права» [31].

«Семибанкирщина» и после

«Наше отношение к властям? Еще несколько месяцев назад мы считали за благо власть, которая не мешала бы нам, предпринимателям. В этом отношении идеальным правителем был Михаил Горбачев. На том этапе нашего развития этого было достаточно. Теперь, когда предпринимательский класс набрал силу и процесс этот остановить уже невозможно, меняется и наше отношение к власти. Нейтралитета по отношению к нам уже недостаточно. Необходима реализация принципа: кто платит, тот и заказывает музыку» [32].

«Олигархический слой сформировался вне рамок рыночных механизмов. Конклав олигархов был создан на основании субъективных решений Кремля, принимавшихся в 1993–1999 гг. Основой формирования олигархического конклава был процесс приватизации: президентская власть почти безвозмездно передала субъектам этого конклава наиболее привлекательные объекты собственности (в первую очередь промышленные и инфраструктурные) на территории России. Сравним суммы, за которые будущими олигархами были приобретены крупнейшие объекты собственности на территории РФ, с сегодняшними показателями капитализации/доходности этих объектов.

Контрольный пакет акции НК ЮКОС (78%) был куплен на залоговом аукционе группой МЕНАТЕП, контролируемой М. Ходорковским и его партнерами, в 1995 г. за 350 млн долл. Уже в 1997 г., вскоре после начала публичной торговли акциями ЮКОСа, рыночная капитализация корпорации достигла 9 млрд долл. В настоящее время (до недавнего объявления сделки о слиянии с «Сибнефтью») капитализация НК ЮКОС приблизилась к 15 млрд долл.

В ноябре 1995 г. группа «Интеррос» (В. Потанин) приобрела на залоговом аукционе контрольный пакет акций РАО «Норильский никель» за 170,1 млн долл. По официальным сообщениям, в 2001 г. только чистая прибыль «Норильского никеля» составила около 1 млрд долл. Капитализация корпорации превышает 10 млрд долл.

В декабре 1995 г. состоялся залоговый аукцион по продаже государственного пакета (51%) акций НК «Сибнефть». Пакет был куплен тандемом «Нефтяная финансовая компания» (компания была учреждена контролируемыми Б. Березовским и Р. Абрамовичем фирмами) — «Столичный банк сбережений», предложившим правительству 100,3 млн долл. В 2000 г. чистая прибыль компании «Сибнефть» составила 674,8 млн долл. Состояние Р. Абрамовича, который до недавнего времени единолично контролировал «Сибнефть», по оценке журнала Forbes, в 2003 г. составило 5,7 млрд долл.

Количественный и качественный состав олигархов может меняться только на основании солидарного решения конклава…» (Доклад Совета по национальной стратегии «Государство и олигархия» (2003 г.) был посвящен альтернативе олигархической модернизации.)

Биржа: доход или стратегия?

Цели государства и цели тех, кто играет на фондовой бирже, не совпадают, а чаще всего находятся в непримиримом противоречии. Только большие демагоги могут пытаться убеждать нас в том, что получение прибыли от операций на бирже может способствовать укреплению обороноспособности государства или его победе в войне. Скорее наоборот. Биржа в конечном счете уводит деньги из стратегически важных отраслей в те отрасли и производства, которые обеспечивают максимальную доходность. Даже если мобилизованные на бирже деньги попадают в компании, относящиеся к стратегически значимым отраслям, такие компании начинают думать не о производстве нужных стране товаров и услуг, а о том, как обеспечить максимальную прибыль.

Кстати, в годы Первой и Второй мировых войн в воюющих странах биржи находились в «замороженном» состоянии. Мобилизация свободных денежных средств обеспечивалась преимущественно с помощью государственных займов, а правительство уже само распределяло полученные средства с учетом стратегических приоритетов. Тем более этот механизм мобилизации денежных средств использовался в Советском Союзе, где фондовый рынок как капиталистический инструмент получения прибыли прекратил свое существование на рубеже 1920–1930-х годов.

Чрезмерная ставка на использование фондового рынка для укрепления оборонно-промышленного комплекса (ОПК) приводит к тому, что предприятия «оборонки» начинают взвинчивать цены на свою продукцию. Отдача в виде конечной продукции (оружие, военная техника, боеприпасы и др.) в расчете на единицу денежных затрат неизбежно падает. Притчей во языцех является история ВПК США: цены на продукцию предприятий этого комплекса в разы превышают издержки. А все потому, что значительная часть компаний американского ВПК выходит на фондовый рынок. Для них главной целью является не внесение вклада в укрепление военной мощи Америки, а обеспечение максимальных доходов для держателей их бумаг. Падающую эффективность затрат на производство оружия и иной военной продукции в США пытаются компенсировать растущими из года в год бюджетами на оборону.

К счастью, у России очень немногие компании ОПК выходят на фондовый рынок…

В этом плане интересен опыт Китая… После начала реформ Дэн Сяопина прошло около десятка лет, пока наконец 26 ноября 1990 г. была создана первая фондовая биржа в Шанхае. В январе 1991 г. начала работу вторая фондовая биржа КНР в Шэньчжэне. В 1997 г. обе биржи были подчинены Комиссии по ценным бумагам КНР (China Securities Regulatory Commission, CSRC).

Однако что-то изменилось в акцентах экономической политики Пекина после ХХ съезда КПК в октябре 2022 г. Государственное вмешательство в экономическую жизнь, произошло «обуздание рыночной стихии. (В.Ю. Касатонов, профессор МГИМО).

Прогноз и предостережение

Снова обратим внимание на постреформенный роман Льва Толстого «Анна Каренина» о дворянстве. Вот как бы случайный разговор Константина Левина с пожилым помещиком во время выборов губернского предводителя дворянства.

Левин: «Это новое поколение дворянства».

Помещик: «Новое-то новое. Но не дворянство. Это землевладельцы, а мы помещики. Они как дворяне налагают сами на себя руки… Хороши мы, нет ли, мы тысячу лет росли».

Мысль Толстого, пожалуй, не требует нашей расшифровки.

Статья Владимира Васильевича Вейдле (1895–1979) «Три России» была написана в 1939 г. Конечно, он не мог знать, когда наступит время Третьей России и вообще, какой она будет. Его выводы тем не менее надо считать весьма точными.

Напомним, что революция зарождалась в 1860 гг. во время Великих реформ Александра II, а произошла во время царствования его внука Николая II и была совершена руками тоже «внуков реформ», наследников и учеников «Неистового Виссариона», литературного критика Белинского, презирающих имперскую культуру. Сбросив Пушкина «с корабля современности» (лозунг советских леворадикальных литераторов 1920-х годов), советская интеллигенция, самая радикальная ее часть, подписала, как тогда казалось, смертный приговор имперской культуре. Тогда предмет «Русская история» был исторгнут из школьных программ как «империалистический, националистический», а шрифт «кириллица» по той же причине должен был быть заменен «латиницей».

Однако в 1930-х годах, когда угроза мировой войны стала реальной, правящая группа во главе с И.В. Сталиным совершила культурную контрреволюцию (а вслед за этим банковскую), история вернулась в школьные программы, «кириллица» уцелела, Александр Сергеевич Пушкин остался на своем месте. И, подчеркнем, финансовая система стала двухуровневой, под государственным контролем.

Так продолжалось до 1990-х годов, до «горбачевской перестройки», культурным акцентом которой можно считать постановку в Санкт-Петербурге оперы Сергея Прокофьева «Война и мир» английским режиссером Грэмом Виком, который трактовал героев великого романа Льва Толстого как не вполне нормальных людей, русскую психологию — как «готовность в любой момент активизировать пыльный складской патриотизм», а Наташи Ростовой — как психотип-проститутки.

Данная культурная линия с вариациями жива и после кардинального государственного поворота 24 февраля 2022 г.

Итак, читаем Вейдле.

«Третья Россия будет сильней и первой, и второй. Революция принесла ей три дара: сознание единства всей огромной страны, участие всего населения в ее исторической жизни, правящий слой, близкий к народу; внутренне не отделенный от него; ни одним из этих даров Россия еще никогда не обладала. Нет сомнения, что именно теперь она на пути к тому, чтобы впервые за почти тысячелетнюю свою историю стать нацией, включающей в себя весь народ. Те, кому этого довольно, то есть кого удовлетворяет внешняя сила и материальное преуспеяние, должны эту третью Россию счесть своей; так они, конечно, и сделают — это вопрос времени и устранения внешних препятствий. Что же касается других, то им следует знать, что, хотя революция и принесла России эти неоценимые дары, она кое-что у нее и отняла. Искоренение творческой свободы даром пройти не могло и не прошло. Философия, свободное знание (кроме наук известного направления или в которых не может быть никакого направления) запрещены. В литературе жалкие перепевы „гуманных“ мотивов девятнадцатого века и отдельные проблески живого дара или живой мысли тонут в стандартном хламе, вываренном по казенному образцу. Живопись вернулась к Верещагину, скульптура — к Антокольскому; музыка и архитектура подвергаются окрикам людей, ничего не смыслящих ни в той, ни в другой. Вертикальная культура русского образованного общества уничтожена, но уничтожается и горизонтальная культура народа в ее религиозной и бытовой основе. Всеобщая грамотность вполне совместима со всеобщим варварством, а чтение Пушкина — с непониманием азбуки его искусства. Когда культурная преемственность так порвана, как в России, таким повальным истреблением или изгнанием ее носителей, — ее восстановление будет во всяком случае очень трудным. Оно станет невозможным при дальнейшем воспитании молодежи в духе партийной дисциплины и технического идолопоклонства.

Одно из двух — или что-то такое случится с Россией, что ее воссоединение с прошлым в последнюю минуту все-таки произойдет, или и в самом деле она перестанет быть Россией. У современной Греции не много общего с Грецией Платона; у будущей России может оказаться еще меньше общего с Россией Пушкина. Имя останется, быть может, и официально будет ей возвращено — но по праву оно принадлежит чему-то иному, не территории, не стольким-то миллионам людей, а всему тому, что ею было создано, всему, чем она жила. Что бы ее ни ждало впереди — мы знаем, что это было».

К этому нам практически нечего добавить. Исторические указатели стоят на своих местах.

Альтернативы

 

Современники же подчеркивали, что финансовый расчетный баланс в России был отрицательным и покрывался за счет заграничных займов, поступление которых гарантировало золотое обеспечение рубля. Радикальное решение проблемы предлагали многие. Так, депутат IV Государственной думы, представитель либеральных деловых кругов А.А. Бубликов отмечал: «Если бы у нас была сильная власть и честная администрация (курсив А.А. Бубликова. — Примеч. С.Р.), то, может быть, удалось бы насильственно сократить потребность в заграничных товарах, закрывши границы…» [33].

«Догнать Запад совершенно невозможно, пока границы открыты», — писал в 1902 г. публицист Михаил Меньшиков.

Вывод современного исследователя: «Своевременно принятые меры по ограничению ввоза предметов роскоши и вывоза рублей за границу не потребовали бы столь жестких мер, достаточно было бы снизить стоимость импорта и „расходы путешественников за рубежом“ за счет более высоких пошлин на сверхдоходы в этом сегменте, хотя бы на 10–15%, и это бы дало уже вполне ощутимый эффект. Подобный принудительный пуританизм мог бы свести потребность в иностранных кредитах практически на нет и сбалансировать как расчетный, так и торговый балансы.

Однако для этого пришлось бы совершить настоящую социальную революцию (курсив мой. — Примеч. С.Р.). Поэтому для покрытия дефицита просто занимали необходимые капиталы за рубежом» [34].

Харьковский профессор П.П. Мигулин: «Занимаемые деньги большей частью, к сожалению, внутрь страны у нас не притекали, а оставались за границей для расчета по старым долгам, по заграничным заказам и на оплату расходов туристов. Отсюда — займы способствовали у нас не обогащению, а разорению страны» [35].

Современный исследователь говорит о том же: «Так, например, дивиденды и прибыли, переводимые за границу, составили в 1881–1897 гг. — 2,9 млрд руб., за 1898–1913 гг. — 5 млрд, что было в полтора раза больше сумм иностранного капитала, инвестированного в страну. Вывоз капитала особенно усилится после начала реформ 1905–1907 гг.; за 1908–1913 гг. почти на 40% по сравнению с аналогичными предыдущими периодами [36].

Анализируя ситуацию, В.В. Галин напоминает предложение С.Ф. Шарапова, автора популярной в славянофильских кругах книги «Диктатор», — объединить воедино Государственный банк, сберегательные кассы, Дворянский банк, Крестьянский банк, организовать уездные казначейства в отделениях Государственного банка: «Государственный банк раздавит всякого спекулянта — и здешнего, и заграничного».

Эта идея была реализована в СССР в период индустриализации.

Источники

1. Эпштейн Е.М. Российские коммерческие банки (1864–1914). Роль в экономическом развитии России и их национализация / Пер. с франц. А.А. Елистратова. М.: РОССПЭН, 2011.
2. Покровский М.Н. Избранные произведения: В 4 кн. М.: Мысль, 1966 [Электронный ресурс]. URL: http://pokrovsky.newgod.su/books/russkaia-istoriia-s-drevneishikh-vremen-3/14-socialnayapolitika-nikolaya-1/
3. Струве П.Б. Голос минувшего. 1914. № 3. С. 296–299.
4. Лариса Захарова: Великие реформы 1860–1870-х годов: поворотный пункт российской истории? [Электронный ресурс] // ПОЛИТ.РУ. 2006. 5 марта. URL: https://polit.ru/article/2006/03/05/zaharova/
5. Ананьич Б.В., Ганелин Р.Ш. Сергей Юльевич Витте и его время. СПб.: Дмитрий Буланин, 2000. С. 39.
6. Гиндин И.Ф. Банки и экономическая политика в России (ХIХ — начало ХХ в.): Очерки истории и типологии русских банков. М.: Наука, 1997. 623 с.
7. Колышко И.И. Великий распад / Сост. и авт. Предисловия И.В. Лукоянова. СПб.: Нестор-История, 2009. С. 131.
8. Танин М. Борьба мировых финансовых центров // Международная жизнь. 1930. № 6. С. 29.
9. Ананьич Б.В. Банкирские дома в России. 1860–1914. Очерки истории частного предпринимательства. Л.: Наука, 1991. С. 134.
10. Мамин-Сибиряк Д. Хлеб // Русская мысль. 1895. № 1–8.
11. Шульгин В.В. Столыпин и евреи [Электронный ресурс] // URL: http://gosudarstvo.voskres.ru/heald/stolypin/stlp_06.htm.
12. Солженицын А.И. Двести лет вместе. 1795–1995: В 2 ч. М., 2001. Ч. 1. С. 440.
13. Владимир Вейдле. Три России // Литературная Россия. Специальный выпуск «Русский рубеж». М., 1991. № 5.
14. Сухомлинов В.А. Воспоминания, мемуары [Электронный ресурс]. URL: http://dugward.ru/library/xxvek/suhomlinov_vospom.html#cjuzsfr.
15. РоссН. Врангель в Крыму. Франкфурт на Майне: Посев, 1982. С. 84.
16. Кривошеин К.А. А.В. Кривошеин: его значение в истории России ХХ века. Париж, 1973.
17. Маниковский А. А. Боевое снабжение русской армии в мировую войну [Электронный ресурс]. М.: Государственное военное издательство, 1937. С. 81. URL: http://www.grwar.ru/library/Manikovsky/index.html.
18. Деникин А.И. Крушение власти и армии. Февраль — сентябрь 1917 г. М.: Наука, 1991. С. 83.
19. Жаворонков П. День согласия // Компания. М., 2001. № 43. 12 ноября.
20. Игнатьев А.А. Пятьдесят лет в строю. М.: Военное издательство, 1986. С. 525, 526.
21. Из доклада начальника ГАУ А.А. Маниковского военному министру с программой заводского строительства [Электронный ресурс]. URL: http://istmat.info/node/26355.
22. Дневники и документы из личного архива Николая II. М., 2003. С. 340–342.
23. Рыбас С.Ю. Василий Шульгин. Судьба русского националиста. М.: Молодая гвардия, 2014. С. 107.
24. Государственная дума. 1906–1917. Стенографические отчеты. Т. IV. М., 1995. С. 140–144.
25. Ганелин Р.Ш. Царизм, буржуазия и американский капитал: В кн.: В России двадцатого века. Новосибирск: Новый хронограф, 2015. С. 339.
26. Милюков П.Н. Воспоминания. М., 1991. С. 438.
27. Спиридович А.И. Великая Война и Февральская Революция 1914–1917 гг. [Электронный ресурс]. URL: http://militera.lib.ru/memo/russian/spiridovich_ai/index.html.
28. Громыко А.А. Внешняя экспансия капитала: история и современность. М., 1982. С. 72).
29. Революция глазами Второго бюро [Электронный ресурс]// Свободная мысль. 1997. № 9. URL: http://scepsis.net/library/id_1905.html.
30. РыбасС.Ю. Сталин. Краткий курс для студентов, разведчиков и китайцев. М.: Вече, 2021. С. 124, 160, 161.
31. Кочеврин Ю.Б. Финансовые реформы 1930-х годов и их последствия для развития денежной системы СССР // Экономическая история. Ежегодник. 2011/2012. М.: РОССПЭН, 2012.
32. Ходорковский М.Б., Невзлин Л.Б., Человек с Рублем. М.: Менатеп-Информ, 1992.
33. Бубликов А.А. Русская революция: впечатления и мысли очевидца-участника. (1918. Нью-Йорк). М.: Кучково поле, 2016. С. 224.
34. Галин В.В. Капитал Российской империи. Политэкономия русской цивилизации. М.: Родина. С. 257.
35. Мигулин П.П. Русский государственный кредит (1786–1899 гг.): В 3 т. Т. 3. Харьков: Печатное дело. 1899, 1900, 1907. С. 1108.
36. Бовыкин В.И. Финансовый капитал в России накануне Первой мировой войны. М.: РОССПЭН, 2001. С. 91.