Опасный транзит человечества

По ту сторону постиндустриального барьера. Публикация заместителя генерального директора ИНЭС Александра Неклессы в “Независимой газете” 7 декабря 2011 года.

Александр Иванович Неклесса – председатель комиссии по социокультурным проблемам глобализации, член бюро научного совета “История мировой культуры” при президиуме РАН.

Какая эпоха сейчас наступает? Полноценное ее описание, опознание ее настоящего имени пока сомнительно – это мерцающая реальность, смысловое облако. И криптографическая сумятица: общество постиндустриальное, постсовременное, информационное, когнитивное, сложное (комплексное) – все лишь обертки истинного содержания. Речь пока что идет о пороговой ситуации, а нижеследующее рассуждение – скорее о кризисе перехода.

Впрочем, уже сейчас можно содержательно обсуждать многие аспекты грандиозной трансформации: исторический, аксиологический, политический, экономический, культурный, методологический, антропологический, прогностический… Констатируя тем самым системный характер кризиса Модернити. Феноменология исторического транзита обильна и продолжает умножаться.

Одно из направлений декодирования обнаруживаемых парадоксов – размышления о постсекулярном мире.

Постсекулярность

Секулярность рассекает целостность бытия на сепаратные пространства. Отделяя временнОе (то есть пребывающее во времени, врЕменное) от вечного и отчуждая правопорядок от традиции, она утверждает независимость публичной сферы от конфессиональных регуляций. Ответственность же за мировоззренческую позицию переходит к личности и является зоной ее персонального онтологического риска.

Перенаправляя социальные функции от религиозных институтов к обществу/государству и освобождая личность от традиционалистской опеки, секулярность прививает миру самостояние, провоцирует склонность к «совершеннолетнему» бытию. Свободный выбор альтернатив является скорее опытом взросления, то есть развитием во времени, нежели монотонным умножением бытия – репликацией, размножением, экспансией в пространстве.

Другими словами, отпочковываясь от провиденциальных рескриптов, секулярность придает коммуникациям специфический импульс, оставляя в теле человечества занозу, провоцирующую желание перемен. А в итоге неочевидным образом транслирует позаимствованную у своих мировоззренческих истоков устремленность к дальним целям бытия.

И как следствие – формирует культуру осознанного поиска (противостоящую императиву нерушимости традиций), практику «постоянного социального изменения», ментальность обновления, прогресса, модернизации, столь отличные от синхронистичных схем мандалической замкнутости или подчинения роковой траектории к веку «железному».

История обретает смысл. Прежний ее модус хроникера, регистратора событий радикально меняется, с этого момента диахронный маршрут определяется миростроительством: целенаправленным со-творчеством людей.

Так у истории появляется будущее.

Кризис секулярного мира – отражение кризиса христианской цивилизации, что подразумевает: современное общество есть ее актуальный аспект. Следует признать, подобное утверждение способно шокировать обыденное сознание. Ведь секулярное общество уникально в истории. Неслучайным образом возникнув и развиваясь в лоне христианской культуры, оно подтверждает статус человека как свободной богоподобной личности.

Постсекулярность толкуется различным образом, существуют ее «западная» и «восточная» ипостаси, в практической же аналитике доминирует комплексный подход.

Тема постсекулярности в определенной мере является реакцией на трагический опыт ХХ века: дискредитацию прогресса, прочих просвещенческих идеалов, самой модели мироустройства. Фиксирует она также кризис институционального христианства как «религии», его растворение в культуре и быте в соответствии с логикой меняющегося восприятия реальности. Равно как и культурную растерянность позднего индустриализма, обнаруживаемую в консьюмеризме, иной феноменологии массового общества, а также эксцессах секуляризма.

Светскость, интерпретируемая как прагматичный, слишком прагматичный шаблон, уплощается, утрачивая былые культурные основания, а заодно историческую легитимность. Усеченный индивид творит конъюнктурные коллажи из обрывков прописей и осколков прежней картины мира.

Поздний индустриализм балансирует на подвижной границе с зарей постмодерна.

Постсекулярность может рассматриваться в подобной системе координат как инструмент адаптации к возникающим вызовам. Во всяком случае, европейская ее версия – это не досекулярное состояние, не возврат к прежней ситуации (как в свое время контрреформация не означала возврата к дореформационным порядкам). И не религиозно-сословная унификация, не реванш религии в прежнем формате, но результат персонализации, симптом социальной и ментальной полифонии, порою с элементами какофонии.

Но постсекулярность – это также эклектичный дизайн неоколониальной трансгрессии: культурная взвесь, оседающая на территориях плотного сосуществования и не вписывающаяся в региональную социокультурную модель (наиболее яркий пример – происходящая сейчас «реколонизация Европы»). Мультикультурализм демонстрирует сегодня разницу в энергетике конфессиональных и культурных потенциалов наряду с кризисом прежнего цивилизационного ценза.

На пороге нового века возрождается тема цивилизационной конкуренции. В условиях мультикультурности/постколониализма европейская сумятица соприкасается и совмещается с экспансией Востока, возникает, в частности, непростой диалог о потенциях и горизонтах ислама.

Критический рубеж

Ко всем этим явлениям примыкает аксиологический и антропологический кризис.

Подвижность регламентов, релятивизм норм и категорий, вариабельный и комплексный инструментарий цивилизации индуцируют траекторию движения от массового общества, универсальной стандартизации, «духовного материализма» поп-культуры и «нахальства посредственностей» к индивидуации пассионарных персон, институализации сложноорганизованного быта, легализации альтернативных регистров и маршрутов практики.

Христианская концепция личности, деятельная позиция ведут к предельной ситуации: люди, будучи лишены прежнего груза природных и социальных обременений, с какого-то момента оказываются в критической зоне, поскольку становятся заметно свободнее в выборе ценностных императивов и социальных перспектив.

Так преодолевается «секулярный барьер», происходит новое смешение земли и неба.

В мобильной системе координат зачинаются и рождаются гибридные политэкономические системы, намечаются и прокладываются симбиотические социальные маршруты. К примеру, новый град – территория, где живет Интернет, и это не метафора.

Дорога из второго в третье тысячелетие пролегает на руинах представлений о естественном человеке и прогрессе: путь, ведущий от декларации «смерти Бога» к провозглашению «смерти человека». И восстанию элит. Углубленное познание человеческой натуры, кажется, предопределяет генезис антропологического естествознания (в синтезе с этнологией) как комплексной науки о людях и сообществах. В числе ее тем – практика/горизонты социальных, культурных преобразований, неоантропологическая революция, гипотезы о постчеловечестве, устремления трансгуманизма, пути трансформации сознания, включая психофизические девиации и также вероятность его уплощения, неоархаизации (ср. «клиповое мышление», «мистификация мира» и т.п.).

В новом веке девальвация жизни усугубляется («рубеж семи миллиардов», «голодный миллиард», аномизированные сообщества, трущобные опухоли), заставляя задумываться о вероятности вспышки массовой и эффективной деструкции. (Ср. красочное описание последних дней Атлантиды в повести «Аэлита» Алексея Толстого.)

В итоге на дорожной карте цивилизации обозначилась точка сингулярности человеческой вселенной, чреватая Большим социальным взрывом.

«Что будет завтра, бойся разгадывать», – предостерегал Гораций. Но что, если заглянуть за горизонт, прочерченный в согласии с основным качеством живого существа – инстинктом бытия, связанным с конструктивными формами существования? Происходящие на планете события заставляют задуматься о чувствах гнева, боли, незащищенности, испытываемых слишком многими. И отвращения к образовавшейся конструкции мира. Чувствах, способных придать импульс темной стороне человеческой природы в полном согласии со свободой выбирать между добром и злом.

В том числе в пользу мрачного выбора.

Элитный переворот

В мире глобальной практики на рубеже тысячелетий появился субъект, активно влияющий на реальность. Это комплексные сообщества – эффективно действующие личности/группы, отсеченные от прежних корней, но получившие доступ к могучим инструментам трансграничной цивилизации: финансовым, информационным, организационным, техническим.

Время, необходимое для организации провокативных и масштабных проектов, сжимается, возможности же их воплощения, пространство действия – многократно расширились. Мир сегодня – полигон сложных полифоничных замыслов, конфликтов между производством и управлением, тестовая площадка экзотичных критических технологий.

Энергичные конклавы – корпорации, союзы, клубы, племена, – вдохновляясь футуристичными замыслами и ощущая себя (независимо от регалий прежней системы) элитой Нового мира, способны драматично распоряжаться своей и чужой свободой, действуя как с той, так и с другой стороны иерархий. Диалог при этом ведется поверх голов людей, равно воспринимаемых как хор безликих статистов.

Действуя поверх социоконструкций (подчас самой конструктивности), неклассические операторы отличаются произвольным толкованием закона, прямым небрежением им, тягой к точечному, акупунктурному усилию, дискретному героизму и системному терроризму. Но, пожалуй, правильнее сказать: они не столько подавляют, сколько игнорируют институты публичной политики, утрачивающие былое значение, обретая черты спектакля и карнавала.

Все же нынешняя сценография – своеобразная Большая пауза: перерезаемая пуповина постмодерна, его незастроенное предместье и всполохи постцивилизации.

История, нанося удары, творя прорывы, зигзаги, расплачивается полновесной валютой – опытом. Исследователи, вычерчивая, стирая и переписывая географию n-мерного глобуса, задумываются: что сулят обретаемые координаты? И каковы теперь правила игры на планете?

Культурный шок обостряет ностальгию. Травмы, перевороты, инсургенции стимулируют перебои ритмов жизни: они кризисные управляющие времени – механики и инструменты перемен. Императивность вынуждает решать неразрешимые задачи. Результатом нередко оказывается парадокс, разброд, инволюция. При пересечении барьеров происходит и нарастает разделение. Сияние Глобального Града обретается порой в переливчатой мозаике осколков.

Через 500 лет после вхождения в серебристые покои Нового Света люди обнаружили порог, за ним медные врата Нового мира. Двери распахнуты, однако увитые плющом геркулесовы столбы новой Ойкумены – Twin Peaks дигитального азарта – невидимою рукой ввергнуты в прах.

Тиражируемая СМИ, фабриками грез картография грядущего – навязчиво апокалиптична, но конъюнктурна, карикатурна и фрагментарна. Из мира дьявольских альтернатив, чудовищных ошибок, творимых ради продления жизни и удержания ада, цивилизация переходит к многолюдному обществу, где прежние ценности ставятся ни во что, а человеческая жизнь дешевле, чем на невольничьих рынках древности.

«Корпорация Земля»

На пороге XXI века распался прежний формат отношений Запада и Востока, Севера и Юга. Мировой Север и мировой Юг – это не «Север» и «Юг» 20–30-летней давности. Парящий в ожерелье из спутников контроля и связи град Нового Севера – трансграничный планетарный кампус, униполярный hub, где генерируются протоколы поведения и вершится конвергенция элит.

Генетически данный мир восходит к североатлантической цивилизации, но обладает собственным целеполаганием, плотной виртуальной телесностью, протееобразной иерархией, калейдоскопичной, многомерной топографией.

Летучая Лапутания озабочена не столько идеями мирового баланса, стабильности суверенитетов, культуртрегерской экспансии, сколько доминированием над динамичными сюжетами практики: амплитудами мирового дохода, траекториями ресурсных потоков, трансформацией средств господства, капитализацией нематериальных кладовых, опознанием мастерских артефактов, эмиссией искусных аберраций и смысловых синкоп. Будущее при определенных условиях может расцениваться как трофей.

Концерт интерсообщества карточных (a la carte) администраций, контр-элит, астероидных групп, теневых картелей исполняет композицию, перенасыщенную импровизациями и обертонами. Единицей идентичности становится инструмент: тип деятельности либо принадлежность к сегменту оркестра – влиятельному клану, но менее всего это игра для публики в зале, насельников национальных подворий.

На теневой стороне Луны течет своя жизнь. Интерлюдия глобального («глубокого») Юга – это номады миноритарных владельцев «Корпорации Земля», рассеянные на клочках и делянках планеты.

Пестрая неоархаика пестует, холит экзотику: заумь конспирологии, концепты параполитики, рудименты прямого действия… Отвергаются либо извращаются коды поведения, характерные для «бывшего большого социума», а конфессиональное и социальное подчас меняется местами. Или синтезируется. Квазипайщики пытаются доосмыслить, спроектировать, утвердить собственные правила дорожной карты в сетях актуальной истории. Действовать по нынешним – для них бессмысленно: прекарии остаются маргиналами, не имея контракта, обеспечивающего доступ к авуарам цивилизации, и прямых представителей в глобальном совете директоров.

Одно из сокровищ, извлекаемых из кладовых всевластья, – ресурс смерти: деструкция, возведенная в ранг цели и абсолюта. Другими словами, смысл жизни прочитывается не как продвижение к сияющему граду, даже не как снятие обременений и комфортное обустройство быта, но как жгучее, неистовое стремление реализовать единственный неотчуждаемый земной ресурс – смерть.

Перекресток

По планете расползается архипелаг глобальных пропорций.

Призрачная квазигосударственность Африканского Рога. Кровавая перекройка Юго-Западного Судана. «Территория войны» у Великих озер. Сепаратная зона племен в Пакистане. Революционно-криминальные ареалы сельвы. Прочие головоломки «золотых» треугольников, звезд, полумесяцев. Не посещаемые чужаками гетто. Инсургенты и смертники. Армии детей и куски мяса, завернутые в страницы Библии… Все это вотчины и полигоны миноритариев «Корпорации Земля».

Сегодня большинство проводимых ими сделок – контролируемо, векселя – часто ничтожны, однако имеют шанс стать полновесной валютой, будучи обеспечены щедро расточаемой смертью. Своей и чужой. Ресурс востребован на рынке, пользуется спросом в среде комплексных операций. Порой неплохо конвертируем в другие виды как экзотичных, так и конвенциональных валют. Феноменология «цивилизации смерти» рачительно вшивается кожаными заплатами в ветхую ткань политических/экономических игр.

Статус обитателей Юга – пожиратели времени, профессиональные безработные, кормильцы родов, наемники-кондотьеры, обезличенные работники общечеловеческой мастерской. Но шаг за шагом они настигают, усваивают настоящее и наследуют землю.

…Когда «над жизнью нет судии» – мир начинает грезить концом истории. Антропологической катастрофой. Постчеловеческим универсумом. Или культурой смерти.

Ну а если судия есть, но приговор обвинительный? В возникшей сумятице постсекулярная вольница вскроет ледорубами погреба «онтологического первенства ничто», извлекая скользкую и холодную мысль о допустимости и благе деструкции. Возможно, безбожия. Но еще чаще – инобожия.

Усмешка холодного разума – в коммерческом характере предложения, ибо есть выбор: «раствориться в небытии» либо «обрести сразу и вдруг бытие иное». То и другое, как говорится, без гарантий.

Вместе с башнями-близнецами рухнул горизонт прошлого столетия, впрочем, изъязвленный, подточенный трещинами Освенцима и ГУЛАГа, Камбоджи и Руанды (список не исчерпывающий). Политкорректный же постсекуляризм, словно прилежный ученик Крысолова – крошка-горнист, выходит на агору с песней-побудкой. И предъявляет права на эксперимент: строительство масштабной траектории на основе собственной версии всепоглощающей жертвенности. Ожидая не менее грандиозного ее разрешения…

Ибо ход истории зависит не только от держателей векселей и реестров, но от совокупной жертвы, выбора человечества. Удивительно: большинство людей, несмотря на органичные и привычные недостатки, не любит, когда цветы топчут, а людей убивают. Вечная весна народов – в людской крови, хотя омывается она – той же кровью. В условиях, когда власть нагло, деспотично подавляет личность, душит милосердие, пародирует справедливость, осмеивает благородство, с корнями выпалывая ростки «прекрасных порывов», лишь уникальная жертва способна одержать верх над взбесившейся реальностью.

* * *

Горький привкус, присутствующий в последней сентенции, опознается сознанием, пребывающим в шоке, опасаясь нуклеарного распада основ. Кажется, такое лекарство лучше любого наркотика способно поддержать вкус к холодной жизни, при других обстоятельствах вызывающей омерзение.

В лабиринтах мирового андеграунда, подобно ленте Мебиуса, связавшей призрачными эскалаторами пузыри земли с воздушными островами, для слишком многих путешественников приоткрываются «кладовые жертвы». Промышляют же опасным ресурсом немногие – глубоко лично, интимно, каждый по-своему. Однако все более массово.

Идея же корректировки истории жертвой – та идея, на которой зиждилась двухтысячелетняя цивилизация, – предельно извратилась, обретая совершенно не христианское звучание. Прежняя история заканчивается. Параллельно, сквозь клише и стереотипы, пробивается новая, чьи огненные руны пока непривычны, но картография уже обозначена руинами.

http://www.ng.ru/ideas/2011-12-07/5_transit.html